— А как он себя чувствует?
— Не жалуется. Послушай, что мы ему даем? Какой вариант?
— Был сорок седьмой, а последние два дня — пятьдесят первый.
Отлично! Просто отлично! — Бороданков потер руки, снова схватил жену в охапку и расцеловал в обе щеки. — Конечно, этот юрист чувствует себя неважно, это невооруженным глазом видно, хоть он и не жалуется. Но у него по истечении десяти дней еще достаточно сил для того, чтобы уйти. Это значит, что сорок седьмой и пятьдесят первый варианты наиболее близки к тому, что мы ищем. Мы уже на пороге, Оленька, осталось совсем немного. Еще чуть-чуть, еще одно усилие, еще один рывок — и мы с тобой победители. Ты понимаешь? Мы с тобой — победители!
— Да, Саша, — повторила она шепотом, глядя прямо в глаза мужу. — Мы с тобой — победители.
Она прижималась к нему все крепче, не отводя глаз от его лица, и уже через минуту Александр Иннокентьевич лихорадочно расстегивал на ней халатик, под которым ничего не было, кроме чисто символических кружевных лоскутков и тоненьких шнурочков, призванных обозначать дамское белье. Он обожал такие моменты, когда Ольге удавалось зажечь его в самых сложных и неподходящих условиях. Бесшабашна только неопытная молодость, а с возрастом начинает мешать все, даже легкий шум, даже запах, не говоря уж о людях, которые постоянно ходят мимо двери. И если Ольга могла спровоцировать его на занятия любовью среди бела дня в рабочем кабинете, где не было удобной широкой кровати и чистого белья, значит, он еще — ого-го! Он еще может. Потому что он — победитель.
* * *
Едва отдышавшись после бурного любовного экспромта, Ольга отправилась к Оборину. Юрий по-прежнему лежал на кровати, и ей даже показалось, что он не пошевелился с того момента, как она ушла от него утром. Похоже, у него сильная слабость, но он почему-то не хочет говорить об этом. Вот и Сашу ввел в заблуждение. Конечно, Саша видит, что Оборин чувствует себя неважно, но она-то знает, что на самом деле он чувствует себя очёнь плохо. Потому что микстура, которую он пьет, является не сорок седьмым и не пятьдесят первым вариантом лакреола, а старым, имеющим номер двадцать четвертый. И если принимать ее семь дней подряд, то летальный исход гарантирован. На восьмой день наступают необратимые изменения, и потом уже пей — не пей, а конец один. Дня через два.
— Бороданков сказал мне, что ты хочешь выписываться завтра, — начала она без всяких предисловий.
— Да, — подтвердил Оборин. — А что тебя беспокоит?
— Но мне казалось, мы договорились… — Она растерялась. — Мой муж уехал…
— Оленька, милая, но ведь ты сегодня целый день работаешь. Ты пробудешь здесь до десяти часов вечера. Так какой же мне смысл уходить домой? Здесь я по крайней мере знаю, что ты рядом, что я могу нажать кнопку звонка и позвать тебя. Мне все равно нужно еще немного поработать над текстом, так уж лучше здесь. А то я ведь знаю себя: сейчас явлюсь домой, начну звонить по телефону, заниматься всякой ерундой, общаться с друзьями, с родителями. В результате главу я до полного блеска не доведу, а завтра начну разрываться между тобой и текстом. Зачем это нужно? Ты согласна?
Она уже вполне овладела собой и сообразила, что и как нужно сделать, чтобы заставить его вернуться домой сегодня же.
— Конечно, милый.
Она расстегнула халатик и прилегла рядом с ним на кровать, которая была достаточно широкой для сексуальных упражнений.
— Я понимаю, для тебя главное — твоя работа, твоя диссертация, — мурлыкала она, положив его руку себе на грудь и нежно поглаживая живот Юрия. — Но я, честно признаться, надеялась, что мы уже сегодня ночью сможем быть вместе. А так целая ночь пропадет. Жалко же!
Ее рука скользнула ниже, и Ольга внезапно поняла, что Оборин действительно очень плохо себя чувствует. В первый раз за все время он не среагировал на ее ласки.
— Что с тобой? — озабоченно спросила она. — Ты действительно нездоров? Хочешь, я приглашу кардиолога, чтобы посмотрел тебя?
— Все в порядке, Оленька, не волнуйся. Ну подумаешь, не встал у меня, так сразу уже кардиолога приглашать? Дело житейское.
Она поднялась с кровати, застегнула халатик и присела в стоящее рядом кресло. Взяв Оборина за руку, стала тихонько поглаживать его пальцы, то и дело поднося их к губам и целуя.
— Господи, Юрочка, какой же ты глупый! — тихонько говорила она. — Чувствуешь, что у тебя нет сил, нет желания — так и скажи. Не нужно этого стесняться, это действительно абсолютно житейское дело. А ты мне начинаешь сказки рассказывать про текст, который надо подправить. Дай слово, что не будешь больше морочить мне голову.
— Даю, — усмехнулся Оборин.
— Дай слово, что никогда не будешь пытаться любить меня через силу.
— Не буду.
— Дай слово, что сегодня ты будешь ночевать дома.
— Но я же объяснил тебе, что не хочу сегодня уходить отсюда. Я хочу быть поближе к тебе.
— Ты можешь уйти вечером, когда кончится мое дежурство. Хочешь, уйдем вместе? И поедем к тебе.
Ольга знала, что ни за что на свете не поедет домой к Оборину. Да и как она могла бы поехать, когда Саша здесь? Но нужно было во что бы то ни стало вытащить его из клиники и отправить домой. Миша велел обеспечить его присутствие в квартире до истечения суток. До двадцати четырех часов. И она готова была пообещать все что угодно, только чтобы выполнить это условие.
— Я же вижу, ты боишься, что вечером снова будешь плохо себя чувствовать. Знаешь что? Давай так: ты дописываешь свою вторую главу и уходишь сегодня домой, ночуем мы каждый у себя, а завтра прямо с утра я приеду к тебе, привезу продукты с рынка и начну тебя лечить. Ты у меня, наверное, в неволе зачах, без свежего воздуха, без движения. Ну как? Договорились?
— Договорились, — слабо улыбнулся Оборин. — Так и сделаем.
* * *
Николай Саприн получил, неожиданную передышку. Дусик-Шоринов сказал, что искомый аспирант юрфака будет доступен контакту попозже к вечеру. Как только он окажется дома, можно будет звонить заказчику и докладывать, что человек найден. Стало быть, день у Николая оказался относительно свободным, поэтому первое, что он сделал, — попытался поговорить с Катей.
— Тебе удобно разговаривать? — спросил он, когда она сняла трубку.
— Вполне, — спокойно ответила Катя. — Я сейчас одна.
— Можно мне приехать?
— Давай лучше обсудим все, что ты хочешь, по телефону.
Это сразу обнадежило Саприна. Не хочет его приезда, не хочет его видеть наедине — значит, боится, что не справится с собой. Значит, в ее душе живет еще теплое чувство к нему, и нужно обязательно постараться его возродить, чтобы вернуть Катю.
— Это серьезный разговор, Катюша, и его не ведут по телефону. Почему ты не хочешь, чтобы я приезжал?
— Потому что через час приедет Дусик, он только что звонил.
Это был серьезный удар, но Николай снес его стойко.
— Хорошо, тогда поговорим по телефону. Ты помнишь, что я делал тебе предложение?
— Да, помню.
— И что ты мне ответишь?
— Ничего.
— То есть ты мне отказываешь?
— Да, отказываю.
— Я могу узнать, почему?
— Можешь. — Она вздохнула, словно переводила дыхание. — Вчера я уже все тебе сказала. Мне надоело быть матерью. И потом, я не хочу ломать свою жизнь.
— Но почему, Катюша, ради Бога, почему? — чуть не закричал Николай. — Почему выйти за меня замуж означает сломать свою жизнь? Что такого ужасного я тебе предлагаю? Я хочу, чтобы ты ушла от Дусика и уехала со мной в Штаты, где живет моя сестра с мужем. Почему это означает, что твоя жизнь будет сломана? Твоя жизнь останется точно такой же, как сейчас. Ты будешь сидеть дома, читать книжки, смотреть видик, гулять.
— Если я выйду за тебя замуж, мне придется идти работать, чтобы содержать свою семью. Ты забыл, что у меня большая семья? Ты забыл, что у меня мать — инвалид, и пятеро братьев и сестер, и отец, который вот уже двадцать лет продыху не знает от тяжелой работы? Тебе удобно этого не помнить, потому что это не твоя семья и не твоя боль. Ты знаешь, сколько денег нужно на то, чтобы их содержать? Когда мои добрые доверчивые родители нас всех рожали, была еще советская власть и многодетная семья могла хоть на что-то рассчитывать, хоть на какую-то помощь со стороны государства, тем более что отец вкалывал на Севере, получал всякие надбавки, мама тоже не планировала получить инвалидность, она работала в парикмахерской, была первоклассной мастерицей, к ней со всего города ездили дамочки голову делать, за месяц записывались. Конечно, платили они ей по личной таксе и не через кассу, и нам должно было хватать. А что получилось? Я хочу, чтобы мои родители жили достойной жизнью, а мои братья и сестры получили такое образование, которое вытащит их из нищеты. Поэтому я не допущу, чтобы они шли работать, окончив школу. Они обязательно во что-нибудь впутаются, потому что не умеют пока бороться с соблазнами. Но для того чтобы они учились, а не охраняли коммерческие палатки по ночам, я должна жить здесь, а не в Штатах, и с Дусиком, а не с тобой.
