— Чуть-чуть у нас не считается, — весело ответил Торри, пожав плечами и одновременно бросив на Дэмона понимающий взгляд.
— А как насчет меня? — раздался голос Конте. — Где, по-вашему, мог бы оказаться я?
— Т-с-с, — прошептал Торри. — Сюда идет эта проклятая Осечка.
Все сразу умолкли.
К ним приближался капитан Таунсенд. Его шляпу сорвало взрывной волной, и теперь он нес ее в руке. Он, видимо, ударился обо что-то носом, когда падал на землю, — возможно, о свой бинокль, — ибо из одной ноздри на ус стекала тонкая струйка крови.
— Лейтенант Дэмон… — произнес он, откашливаясь.
— Да, сэр?
— Мы… Занятия окончены, — начал он, запинаясь. Посмотрев на взорванный мост и слегка прикоснувшись мизинцем к кровоточащей ноздре, он продолжал: — Можете вести подразделение в казармы.
— Как прикажете, сэр. — Дэмон не помнил, чтобы он к кому-нибудь испытывал такое отвращение, какое ом испытывал сейчас к Таунсенду.
— Дэмон… Вы освобождаетесь из-под ареста. Домашний арест с вас снимается.
Дэмон неторопливо достал из кармана сигарету и, не сводя пристального взгляда с Таунсенда, закурил ее.
— Можно спросить почему, капитан?
— Потому что я отменяю этот приказ, вот почему. — На лице Таунсенда снова появилась слабая неискренняя улыбка.
— Благодарю вас, капитан, но я предпочитаю остаться в прежнем положении.
Таунсенд никак не реагировал на эти слова и, повернувшись к солдатам, громко сказал:
— Солдаты! Это занятие по подрывному делу было таким же, как и все другие, и вы должны воспринимать его только так. — Он обвел взглядом каждого солдата, и по выражению их лиц понял, что они испытывают к нему ненависть и отвращение. Несколько минут назад, потрясенный взрывом, он, вероятно, был бы уязвлен этим. Но теперь, подавив в себе злобу и гнев, он все в той же высокомерной английской манере решил истолковать события так, чтобы не повредить себе: — Я рекомендую вам не придавать значения тому, что вы, возможно, слышали здесь сегодня. Занятия окончены, и инцидент исчерпан. Все. — Приложив к носу белый носовой платок, он резко повернулся и пошел прочь.
— Вот мерзавец-то, — тихо произнес сержант Торри. — Трусливая собака.
— Сволочь. Даже не подумал извиниться, — добавил кто-то.
— А зачем ему извиняться? Ведь за это ему никто не заплатит.
Дэмон построил солдат и приказал Торри вести подразделение к южным воротам. Подсчитав ногу, сержант приотстал и пошел рядом с Дэмоном.
— Ну и чертовщина, лейтенант, — пробормотал он. — Может быть, все это к лучшему?
— Может быть, — улыбнулся ему Дэмон. — Но как же быть с Конте? На меня ведь наложат взыскание за то, что подчиненные не находились в укрытии. За что же я должен страдать, тем более, если я, наоборот, требовал, чтобы все были в траншее? Должен ли такой мерзавец, как эта Осечка, — Дэмон знал, что прозвище, которое Торри дал Таунсенду, теперь прилипнет навсегда, — оставаться в полной уверенности, что он в любое время может безнаказанно проделывать подобные вещи?
— Конечно, лейтенант, но если вы будете настаивать на своем и потребуете судебного разбирательства, то разразится скандал, о котором станет известно в канцелярии генерального адъютанта в округе Колумбия. А что выиграете вы? Они все будут стоять друг за друга, а в вашем личном деле появится множество отвратительных аттестаций и отзывов. — Помолчав несколько секунд, Торри добавил: — Надеюсь, что я не слишком сую нос не в свое дело, сэр.
— Нет, нет, — ответил Дэмон, покачав головой, — я тоже так думаю. — Его охватило неприятное чувство поражения. Облегчение, которое он испытал после взрыва, исчезло, им снова овладело мрачное уныние. Торри прав: после затяжного взрыва Таунсенд понял, что его план спровоцировать лейтенанта не удался; теперь капитан хочет представить все это так, будто ничего особенного не произошло, и обо всем забыть… Если он, Дэмон, будет настаивать на передаче дела в военный суд, то в гарнизоне действительно начнется невероятный скандал, который, несомненно, выйдет за пределы гарнизона. Вышестоящие чины, вероятно, не захотят выносить сор из избы, а он, Дэмон, не оберется забот и хлопот; его наверняка будут считать нарушителем спокойствия, смутьяном…
Но можно ли позволить, чтобы подобные вещи беспрепятственно повторялись и впредь? Что, если какой-нибудь новый туансенд почувствует к нему такую же дикую неприязнь и ненависть, а потом еще и еще кто-нибудь? Во Франции он, Дэмон, поставил одного мерзавца на место и был доволен последствиями своих действий. Неужели ранение, снижение в звании и месяцы, проведенные здесь, лишили его способности действовать прямо и смело, поступать так, как он считает правильным? А может быть, молчаливое согласие со всем — это более правильный курс? Конечно, ничего особенного не произошло, ранение Конте не серьезное, а ненависть Таунсенда к нему, возможно, всего лишь единственное в своем роде и совершенно изолированное явление… Дэмон глубоко вздохнул и с грустью посмотрел на шагающих по пыльной дороге солдат.
— Лейтенант! — обратился к нему Торри.
— Да?
— Как бы вы ни решили поступить, я хочу, чтобы вы знали, что я всегда буду на вашей стороне. Всегда. Да и каждый солдат в гарнизоне поступит так же.
Дэмон посмотрел на сержанта благодарным взглядом и проговорил:
— Спасибо, Торри. Я буду помнить об этом. — Дэмон еще раз глубоко вздохнул и наподдал носком ботинка засохший комок земли. — Лучше, пожалуй, начисто забыть об этом грязном деле, — добавил он.
Лицо Торри медленно расплылось в многозначительной улыбке.
— На благо службы, — сказал он.
— Да, на благо службы.
После каждого шага из-под их ботинок вырывалось маленькое облачко высушенной солнцем коричневато-желтой пыли…
Глава 2
Томми услышала его шаги по ступенькам на задней веранде, глухой звук удара двери с противомоскитной сеткой; затем наступила тишина. Еще один день, еще один доллар… Она неподвижно лежала на узкой солдатской койке; все ее тело казалось ей каким-то отяжелевшим, чужим, вызывающим отвращение. Жара была невыносимой: нагретый воздух как будто стал густым, более весомым, давящим на все; солдатские одеяла, которые она, спасаясь от жары, намочила и повесила в полдень на окна, давно уже высохли.
Обычно, войдя в дом, он весело выкрикивал что-нибудь вроде: «Привет, графиня!» или «Хэлло, вот и я, моя куколка!», потом глухо хлопала дверца холодильника — он доставал себе бутылку любимого шипучего напитка из корнеплодов. Однако сегодня ничего подобного она не услышала, и это сразу же вызвало у нее беспокойство. Она почему-то связала это с облупившейся на стенах краской, с мрачной унылой абсурдностью патронных ящиков, упаковочных корзин и казенных табуреток. Им пришлось-таки перебраться в другой домик, такой же ветхий, как и первый; он выглядел несколько аккуратнее, и полы в нем были чуть-чуть почище, но зато водопровод и канализация работали с перебоями, а в электропроводке была какая-то неисправность: свисавшие с потолка электролампочки без абажуров то начинали мигать, то вообще гасли, а потом неожиданно загорались вполнакала, освещая комнаты тусклым желтоватым светом. Сэм долго и упорно возился с выключателями на стенах, но бесполезно; неисправность — плохой контакт или замыкание, — видимо, была где-то внутри стен, в скрытой проводке. На этот раз Томми восприняла все почти спокойно, не возмущалась открыто и громко, но и тон гневной решимости, с которой она несколько недель подряд приводила в порядок первое жилье, теперь уже тоже не было. Они взяли с собой занавески и мебель, которые смастерили сами, я в первые несколько дней у нее были порывы кое-что подремонтировать, подчистить, навести какой-то порядок, но желание и энергия быстро покинули ее. Да и откуда взяться желанию, если этот крокодил, адъютант начальника гарнизона, в любой момент может сказать три слова и их снова переселят в другой, более худший домик? Сэм пытался заверить ее, что этого больше не произойдет, но она осталась при своем мнении. Потянулись скучные недели и месяцы, прошла унылая зима, а весной она забеременела.
По-прежнему никаких знакомых звуков. Он, наверное, сидит в гостиной на прикрытом пледом натронном ящике, сгорбившись, оперевшись локтями о колени, в позе, по поводу которой она как-то заметила ему, что он напоминает ей отчаявшегося пролетария. На это он улыбнулся ей, быстро выпрямился, положил ногу на ногу, обвил подбородок пальцами правой руки и, подперев локоть левой ладонью, принял жеманную женоподобную позу. «Так тебе нравится больше? — спросил он. — Оскар Уайлд?!» Но он так и не изменил своей манеры сидеть, за исключением случаев, когда они или принимали гостей или бывали в гостях сами… Да, он сидит сейчас со взъерошенными бровями и время от времени потирает подбородок костяшками сжатой в кулак руки. У него что-то произошло, что-то не ладится: эта мысль давила на нее, охватывала ее сознание, словно медленно наполняющий голову свинец. «Я должна быть для него хорошей женой, добродетельной женой, — сказала себе Томми, слегка вздрогнув. — Я должна показать ему свою привязанность и любовь, оказать ему поддержку, в которой он так нуждается…» Тем не менее мысль эта осталась где-то на поверхности, как масло на воде. Сейчас, когда проходит вот уже второе знойное лето их жизни в гарнизоне форта Харди, она в состоянии лишь положить руки на свой округлившийся живот и осторожненько подавить на него, на этот ниспосланный ей каким-то злым духом кулечек с новым человечком; она лежит, покрываясь во сне испариной, чувствует себя отяжелевшей и непривлекательной, лишенной энергии, испытывает тошноту…
