В условиях развала государственности, который с невероятной скоростью проходил в России, набирать силу начинали даже наиболее экзотические течения революционной мысли. Такие, как анархизм. До революции количество приверженцев учения Кропоткина было весьма невелико. Но вот русское государство под руководством Временного правительства начало рассыпаться, как карточный домик и сторонники идеи полного отрицания власти, стали множиться, как тараканы. «В Петербурге же, между прочим, развили усиленную „деятельность“ анархисты. Они имели территориальную базу на Выборгской Стороне, на отдаленной и укромной даче известного царского министра Дурново — указывает в своих мемуарах член исполкома Петросовета, Н. Н. Суханов (Гиммер) — Дачу эту они захватили уже давно и держали крепко».
И ладно сидели бы они на даче тихо, власть бы их не замечала и дальше. Так нет, буйные анархисты 5(18) июня 1917 года захватывают редакцию газеты «Русская воля» и объявляют ее экспроприированной. Рабочим и служащим анархисты объявляют, что явились «избавить их от гнета капиталистической эксплуатации». Работникам типографии такая постанова вопроса совсем не нравится, так как они фактически становятся безработными. Анархистов же это волнует мало, они преспокойно выпускают в захваченной типографии листовки. «Около здания собралась огромная возбужденная толпа. Были присланы две роты солдат, которые оцепили прилегавшую улицу и не знали, что делать дальше» — пишет Суханов. Случай вынуждал правительство свою власть применить и захватчиков из типографии выставить. Однако параллельно решением проблемы занялся и Съезд Советов. Они направляют делегацию для переговоров с анархистами. Те в ответ требуют… организации особой согласительной комиссии для решения этого вопроса. Переговоры бесплодны: анархисты не желают покидать захваченной ими собственности. Только убедившись в том, что военная власть настроена решительно и может пойти на вооруженный штурм типографии, анархисты соглашаются уйти. Но ставят условия — гарантия безопасности от самосуда толпы разъяренных рабочих. Совет дает им такую гарантию. В результате, анархисты не были арестованы судебными властями (как это должно быть), а отвезены прямо на Съезд Советов. Когда же работники органов юстиции явились за арестованными, то их просто туда не допустили. Потом анархистов освободили «по постановлению исполнительного комитета», даже не установив личности. На другой день «Рабочая газета» (не большевистская) радостно приветствовала «вмешательство организованной демократии».
Но так уж устроены бандиты, что если их не наказывать и отпускать, то они наглеют прямо на глазах. Так произошло и на этот раз. На робкие попытки властей выселить анархистов с дачи Дурново, и тем самым просто ликвидировать очаг заразы посыпались резолюции, постановления. На заводах Выборгской стороны даже начались забастовки против «контрреволюционного» требования правительства. На помощь «братьям» из Кронштадта даже прибыло подкрепление — 50 матросов. Выступили в поддержку нигилистов и большевики. Тогда власти прекратили свои попытки и постарались больше не замечать буйных последователей Кропоткина. Но 18-го июня во время многолюдных демонстраций анархисты напали на тюрьму и освободили несколько десятков содержавшихся там, своих товарищей. И вместе с ними опять укрылись на даче Дурново.
Листовка была свежеотпечатанной и пахла так, как пахнут свежеиспеченные изделия типографии. Это особый, волнующий запах. Многим он нравится не менее, чем запах свежеиспеченного хлеба, доносящийся из пекарни.
«К рабочим и солдатам. Граждане, старый режим запятнал себя преступлением и предательством. Если мы хотим, чтобы свобода, завоеванная народом… мы должны ликвидировать старый режим, иначе, он опять поднимет свою голову…»
Капитан Татищев повертел листовку в руках. Странное это ощущение, когда читаешь печатный документ и вроде все буквы тебе понятны, а смысл целиком от тебя ускользает. Так и здесь, читая листовку анархистов, он никак не мог понять, что же этим людям надо в итоге.
«Мы, рабочие и солдаты,… хотим возвратить народу его достояние, и потому конфискуем типографию „Русской воли“ для нужд анархизма. Но пусть никто не усмотрит в нашем акте угрозу для себя… Каждый может писать, что ему заблагорассудится… мы боремся не с печатным словом, а только ликвидируем наследие старого режима».
Капитан скомкал листок и бросил ее под ноги. Солдаты его батальона живо и бойко оцепляли дачу Дурново, где анархисты явочным порядком организовали свою штаб-квартиру. Знал бы, покойный министр Николая II, во что превратится его особнячок, в гробу бы перевернулся. Хотя внешне дом выглядел вполне прилично. Никаких повреждений, колонны, окна, садик. Все чинно и благородно. С первого взгляда и не подумаешь, что за вертеп там притаился.
Вообще в последнее время анархисты стали проявлять прямо неуемную активность. Сначала они захватили типографию газеты «Русская воля», а когда их мягко поставили на место, они ответили новым безобразием. После воскресной манифестации, толпа вооруженных анархистов подошла к Выборгской тюрьме и освободила десяток человек, среди которых были обвиняемые в провокаторстве, шпионаже и дезертирстве. И власть, терпевшая уже давно, на этот раз решила принять меры. Точнее говоря, к этому ее вынудили сами обитатели дачи Дурново: налет на тюрьму — это прямой вызов.
Была бы его воля, порядок бы навел очень быстро. Бардак на улицах и в головах, начал уже надоедать и самим солдатам, не говоря уже об офицерах. Но команды не было. Власть все пыталась договориться, найти консенсус, сесть за стол переговоров. А в ответ получала налет на тюрьмы, арест типографии и другие вопиющие безобразия.
Капитан жадно втянул в себя табачный дым. Курить он начал не на фронте, а здесь в тылу. После тяжелых февральских дней он несколько дней беспробудно пил. А когда пришел в себя — принял присягу новому правительству. И совсем было засобирался на фронт, в родной Преображенский полк, когда его неожиданно вызвали в штаб округа. Там его сильно удивили, не приказывая, а упрашивая взять под свою команду запасной батальон преображенцев.
— Вы же видите, Николай Владимирович, что эти запасники натворили — хмуро и сосредоточено говорил незнакомый полковник — И натворят еще черт знает, что! Если, конечно, не взять их в руки и не привести в чувство. Кому, как не вам сделать это.
— Мне? — удивился тогда Татищев, а потом понял, что полковник прав. Удивительным образом судьба России с недавних пор стала решаться не во фронтовых окопах, а на улицах столицы. И он согласился, попросив пару хороших, боевых унтеров себе в помощники. Худо-бедно, но за два месяца, его запасной батальон стал похож на настоящую воинскую часть. И тут грянула Декларация. В день ее опубликования, честь перестали отдавать все. Одни с радостью, другим просто стало неудобно.
— Господин капитан, здание оцеплено! — бойко отрапортовал унтер Федейкин — Прикажете начинать?
— Ну, что за судьба? — подумал капитан — Я гвардейский офицер, дворянин, должен заниматься ликвидацией каких-то бандитских гнезд, выпускающих нелепые листовки и угрожающие погромами тюрьмам.
Подумал, и как тогда в штабе округа, понял, что более заниматься этим некому. Вот и сейчас дачу Дурново окружали его преображенцы, как самые надежные солдаты, из тех, что имелись под рукой у министра юстиции. Небольшой отряд милиции робко жался к борту броневой машины, грозно ощетинившейся двумя пулеметами в сторону мятежного здания. Министр юстиции Переверзев, еще несколько представителей судебной власти, собрались здесь, чтобы уговорить анархистов покинуть дом и выдать сбежавших преступников.
Начал переговоры комиссар милиции.
— Речь идет не о выселении и не о репрессиях против анархистов вообще, а только о выдаче арестантов и участников тюремного разгрома.
В ответ в проеме двери появился анархист. Он и не думал отрицать, что искомые лица находятся внутри.
— Мы никого не выдадим — громко прокричал он — А дачу будем защищать с оружием в руках!
— И что нянчатся с этим сбродом — подумал капитан — Не хотят выходить — обстрелять из пулеметов, да кинуть внутрь пару гранат. Но нельзя — это недемократично.
Вот от этого приятного, но ставшего страшным слова «демократично», и отправил граф Татищев свою жену и детей подальше в Евпаторию. Там все было не так «демократично», как в столице и поэтому там еще можно было спокойно ходить по улицам и отпускать детей поиграть во дворе. В Петрограде этого уже нет.
— Будьте благоразумны — кричал, напрягая голосовые связки сам министр юстиции — Отдайте нам сидевших в тюрьме и просто покиньте здание. Больше мы никого не тронем.
