На другой стороне в последние дни августа дела обстояли так: если Жоффр хватался за призрачную возможность исправить последствия страшных ударов, нанесенных французской армии, среди его подчиненных мало кто разделял эти надежды, и уж точно не верховное командование британских экспедиционных войск. Им сейчас было не до иллюзий, суровая действительность заставляла бежать от врага все дальше на юг. 27 августа Жоффр послал радиограмму Ланрезаку в его штаб в Марле. 5-я армия, продолжая отступать, переправлялась через Уазу: главнокомандующий велел командиру армии развернуть свой левофланговый корпус на запад и нанести удар по левому флангу Клюка, чтобы облегчить участь экспедиционных сил. После ухода Френча Ланрезак поразил подчиненных неожиданным приступом ярости, проклиная и Жоффра, и британцев. Он не представлял, как можно выиграть подобное сражение, и считал, что попросту гонит армию в железную пасть немецкой военной машины. Сэр Джон Френч тем временем, не проявляя ни малейшего интереса к тому, что предпримет или не предпримет Ланрезак, продолжал отступление.
28 августа наступил знаменательный момент: Жоффр в своем длинном черном плаще лично явился в штаб 5-й армии. Поначалу он расточал комплименты и радушие, отметив и похвалив нескольких офицеров. Однако затем последовала вспышка гнева и неприкрытая угроза: если 5-я армия на следующий же день не нанесет удар, Ланрезак будет смещен. К Хейгу и Смиту-Дорриену отправили связного с сообщением о предстоящей операции и с просьбой поддержки. Командующего 1-м британским корпусом связной нашел у селения Люси, где он принимал доклад у только что приземлившегося летчика, разгоряченного увиденным: фланг Клюка действительно оголен, колонны отклоняются на восток. Хейг передал Ланрезаку, что ввиду представляющейся величайшей возможности он будет рад поддержать крупную контратаку и его формирования смогут выступить назавтра в 5 утра.
Однако за последующие часы некоторые британские части успели столкнуться с немцами и задержались. Хейг сперва передал французам, что выступление его войск откладывается до 5:30 утра, затем что ему потребуется время до полудня. Наконец Хейг сообщил, что он не сможет ничего сделать без согласия сэра Джона Френча, в котором было резко отказано: главнокомандующий заявил, что 1-му корпусу требуется день отдыха. Ланрезак кипятился, Жоффр мрачнел. Спирс, на которого обрушились как немые, так и многословные упреки штаба 5-й армии, писал: «Французы считали, что британцы удирают в решающий момент, тогда как британцы потеряли доверие к союзникам, которые их подвели»{536}. Тем не менее контратака 5-й армии состоялась.
Гиз расположен в глубокой долине Уазы, где широкие поля перемежаются густыми лесами к северу и к югу от реки. По живописным просторам раскиданы фермы с сардоническими названиями вроде «Запустение» и «Моя печаль». Здесь на следующее утро и повел в атаку свои войска Ланрезак: левый фланг на Клюка, правый – на Бюлова. Поначалу правому флангу улыбнулась удача, и немцев удалось отбросить на 5 км. «Он управлял войсками с искусством мастера большой военной игры, – писал Спирс, – однако свою партию разыгрывал без веры и куража»{537}. Вторая часть записи полностью соответствует истине; нет оснований утверждать, что 29 августа Ланрезак, вопреки своему обыкновению, вдохнул боевой пыл в войска.
По левому флангу атака 5-й армии захлебнулась с большими потерями. Перед наступлением немцы взяли в плен начальника штаба корпуса и заключили из имеющихся при нем документов, что основные цели французов расположены именно по фронту Клюка. Значит, Бюлову можно было особенно не тревожиться. Когда французы двинулись на Сен-Кантен, немцы встретили их в полной готовности: тяжело доставшийся плацдарм вскоре снова был потерян. Только дальше на север, у Гиза, 5-й армии удалось значительно продвинуться и обойти город с обеих сторон, воспользовавшись разрывом между армиями Клюка и Бюлова. Местное командование распалось, и немецкая артиллерия, начав стрелять по своим, нанесла немалый урон одной из собственных гвардейских частей.
Выступающую в авангарде французскую бригаду, которая шла на Лез-Эри, возглавлял командир корпуса Луи Франше д’Эспере, ему еще предстояло проявить себя на этой войне в числе самых выдающихся полководцев. Большая удача, что он дожил до тех пор, ведь 29 августа он открыто ехал верхом по направлению к немецкой линии обороны к югу от Гиза в окружении полков с развевающимися знаменами под марши военных оркестров. Бюлов, встревоженный таким натиском, попросил поддержки у своего соседа Гаузена, который ответил, что ему и самому сейчас туговато. Помимо того, Бюлов побудил Клюка завернуть еще резче к югу, тем самым дополнительно сокращая размах предпринятого немцами большого охвата.
Ланрезак выслал британцам повторную просьбу о поддержке, на которую последовал повторный отказ главнокомандующего, переданный Генри Вильсоном. Вильсон лично полагал атаку 5-й армии безумием, считая, что при таком численном превосходстве противника нечего и пытаться. Вечером Вильсон приехал в Реймс к Жоффру и умолял его дать приказ об отступлении, пока Клюк с Бюловом не окружили Ланрезака и не наступила катастрофа. Жоффр действительно велел 5-й армии возобновить отступление, хотя маловероятно, что под влиянием Вильсона. Бюлов доложил Мольтке, что победа за ним, но войскам на следующий день требуется отдых. Таким образом, Ланрезак получил еще одну передышку и возможность унести несколько тысяч убитых. Франше д’Эспере стал единственным генералом, которому гизская операция прибавила авторитет.
Неразбериха в обеих армиях относительно дислокаций друг друга порождала немало курьезных случаев с жертвами дезинформации. Молодой и бравый немецкий офицер кавалерии приехал на пыльной машине в селение Ла-Фер и остановился у почтамта. Не обращая внимания на стоящих вокруг французских солдат, которых принял за пленных, он вошел на почту, где купил и отправил несколько открыток. На выходе его вместе с шофером (который оказался бывшим берлинским таксистом) внезапно схватили те самые «пленные». Офицер, отчаянно переживающий, что попался по глупости, подавленно молчал, а шофер, наоборот, поносил войну на чем свет стоит. После один французский офицер показал Луису Спирсу изъятые на почте подписанные незадачливым немцем открытки, где говорилось, что британцы улепетывают, «словно овцы»{538}.
На следующий день, 30 августа, кайзер и Мольтке запоздало перенесли штаб из Кобленца в Люксембург, где расположились в здании школы. Радиограммы с фронта и обратно перебрасывались через несколько ретрансляционных станций, из-за чего задержки иногда доходили до 20 часов. Командующих армиями это не особенно беспокоило, избавляя от нежелательного вмешательства начальника штаба. В результате самоустранения Мольтке руководство кампанией приобретало формальный характер – подчиненные были вольны действовать по собственному усмотрению.
В тот же день сэр Джон Френч отправил Жоффру одно из самых печально известных своих коммюнике из нового штаба во дворце Компьеня: «Считаю необходимым довести до вашего сведения, что британская армия ни при каких обстоятельствах не сможет занять позиции на переднем крае по меньшей мере в ближайшие 10 дней. Мне нужны люди и орудия, чтобы нанести врагу достаточный урон. <…> Вы должны понять, что я не могу, как вам бы того хотелось, заполнить разрыв между 5-й и 6-й армиями». Сэр Джон заявил о своем намерении отойти за Сену. Это был позор. Удивительно, что офицеру, способному заявить подобное, доверили командовать боевой армией, и куда более удивительно, что он сохранял свою должность еще целый год. Между Монсом и Марной сэр Джон Френч проявил себя как трус – не он первый, не он последний среди высоких чинов, однако для союзников он оказался серьезной обузой. Сэр Джеймс Эдмондс характеризовал Френча как «тщеславного, невежественного и мстительного старика с сомнительными связями в высшем свете». Жестко, но нельзя сказать, что несправедливо. Самоустранились и несколько главных помощников Френча, в частности, Мюррей, Вильсон и в какой-то степени Хейг, хотя последний сумел реабилитироваться два месяца спустя на Ипре.
Оправдывает британских генералов лишь то, что душевную слабость продемонстрировали в августе 1914 года их коллеги во всех армиях. Положим, гражданские представители их сословия и возрастной группы, сталкиваясь с неизведанными препятствиями и обстоятельствами беспрецедентного характера, действовали бы не лучше, однако на войне цена промедления – людские жизни. Мольтке, которому нездоровилось с самого начала войны, теперь заметно сдал. Он отказался брать под личный контроль решающую стадию собственноручно развязанной кампании – возможно, потому что не представлял, как это сделать. Он и его подчиненные оказались не в состоянии воспользоваться организационным преимуществом немецкой армии и добиться окончательной победы. Отчасти это объясняется тем, что их амбиции находились за пределами возможности немоторизованной армии. Мобильность и связь отчаянно не дотягивали до тех высот, которых достигло вооружение. Тем не менее примечательно, что Мольтке предоставил Клюку и Бюлову настолько неограниченную свободу действий, и неудивительно, что они просчитались.
