прижавшись лбом к оконному стеклу, и смотрел, ничего не видя, в черноту ночи.
Нудная капель заставила его оторваться от окна, он прикрутил кран и побрел из кухни.
В коридоре он осторожно заглянул в приоткрытую дверь комнаты сына с невесткой. Люся спала на кровати одна. Паша за его совместное с Алексеем Павловичем безобразие — организацию позорного побега в окно — был наказан. Наказание было стандартным: выселение на раскладушку. И унизительным не только морально, но и физически: раскладушка была Паше мала, и ее пришлось дополнить неудобной табуреточкой. Паша горестно шевелил губами и вздыхал во сне.
Алексей Павлович тихонько притворил дверь и пошел в свою с внуком комнату. Лешка — тоже немало натерпевшийся за день, а особенно за вечер — сбросил одеяло и зябко свернулся калачиком, поджав тощие коленки к животу. Дед мрачно глянул на него и стал разбирать свою постель. Но не удержался, подошел и бережно укрыл внука. Лешка что-то промычал и блаженно распрямился под одеялом, сразу согревшись.
А дед устало присел на свою кровать. И заплакал…
Глава 8
Утром в доме обстановочка была близка к похоронной. Никто ни с кем не разговаривал, все проскакивали друг мимо друга в ванную или, скажем, в туалет, стараясь друг друга не замечать. Люся обливала мужчин ледяным презрением, хотя и исполнила свои обязанности хозяйки: швырнула — да-да, не подала, а именно швырнула — на стол завтрак.
Завтракали тоже молча и не вместе — Лешка подсел к столу чуть раньше, Паша чуть позже, а Алексей Павлович вообще только чаю хлебнул.
Само собой и при выходе мужчин из дома традиционного явления Люси на балконе с напутственным взмахом руки не состоялось. Мужчины даже и не оглянулись — знали, что она не выйдет.
И по своим дневным делам они тоже отправились не вместе, хоть и одной дорогой — рады бы другой, но другой не было. Омраченные вчерашними событиями, шли они молча, в отдалении друг от друга, будто каждый сам по себе — впереди дед, за ним сын, позади внук.
Так они и шли по пустырю, пока рев бульдозера не привлек их общее внимание. Машина со стальным ножом наперевес двигалась в сторону последнего на пустыре — резного — домика.
Луковы остановились. На прежней дистанции друг от друга.
— Так! — с отчаянием сказал сам себе Алексей Павлович. — Дожили до понедельника!
Сын и внук сочувственно молчали, но не шли на сближение. Бульдозер ударил в покосившуюся ограду вокруг дома, еще раз и еще… Отчаяние в глазах Алексея Павловича сменилось решимостью.
Он быстро подошел к нам.
— Дай галстук!
— Зачем…
Но тратя времени на объяснения, отец сам стащил галстук с шеи сына, нацепил на свою шею, застегнул пиджак на все пуговицы.
— Цирк, — усмехнулся издали Лешка.
— Без сопливых обойдемся! — прикрикнул на него дед.
Но Паша тоже сказал недовольно:
— Кончай маскарад! Если по делу, так в райком надо бежать…
— Пока сбегаешь, он дом порушит. Остановить надо, а там поглядим.
— Как ты его остановишь? Ты кто?
— Представитель я! — Алексей Павлович поправил галстук. — Дружинник, контролер, ревизор…
— Кио на палочке! — снова усмехнулся Лешка.
Дед только гневно зыркнул на внука, но вновь не стал тратить времени на внушение и поспешил к дому.
Бульдозер уже смял ограду, когда перед ним возник Алексей Павлович со вскинутой рукой.
— Стой! Снос дома отменяется!
— Это почему? — высунулся из кабины рыжий парень.
Алексей Павлович сообщил туманно, но многозначительно:
— По причине!
— Какая еще причина?
— Кому положено, знают какая…
— Конкретно!
— Особая. Чрезвычайно важная, государственная причина — вот какая…
Он не знал толком, что сказать, и парень почувствовал это, двинул бульдозер вперед.
— Не морочьте голову, у меня план…
— Стой! — закричал Алексей Павлович. — Ладно, скажу причину.
— Ну? — бульдозерист придержал машину.
Алексей Павлович в отчаянии огляделся вокруг и уцепился глазом, а потом и ухватился рукой за какую-то прополочку, торчавшую из земли.
— Вот! — Он заговорщицки понизил голос: — Вот она — причина. И молчок!
— Да про что молчок?
Алексей Павлович осторожно коснулся проволочки.
— Бомба! Только что обнаружена. Сейчас прибудут компетентные лица. Ясно?
— Ясно, — серьезно кивнул парень. — А откуда бомба?
— Оттуда. — Алексей Павлович ткнул пальцем в небо. — Не разорвалась. Знаешь, какие бои тут были? Я вон там в окопах сидел…
Парень так же серьезно поманил его пальцем. Алексей Павлович приблизился к кабине. Парень шепнул ему:
— А я, отец, два года в армии саперил. И бомбу от железки отличить могу. Так что уйди от греха подальше!
Он рассмеялся и двинул бульдозер прямо на проволочку. Алексей Павлович решительно встал на его пути. Наблюдавшие в отдалении Паша и Лешка при виде этого рванулись вперед. Парень еле успел остановить бульдозер перед носом Алексея Павловича.
— Ты что, рехнулся! У меня тормоза не держат!
Алексей Павлович молча стоял — нож бульдозера упирался ему в грудь. Парень закричал плачущим голосом:
— Вы чего, чего… Уже народ собирается…
Алексей Павлович только рукой махнул на Пашу с Лешкой.
— Народ — свой. Ты меня, друг, за бомбу прости. Но дом этот ломать нельзя. Никак невозможно!
— Да почему?!
— Выключи свою тарахтелку. Прошу, выключи!
Парень колебался. Но было что-то такое в глазах Алексея Павловича, что заставило его все же выключить мотор и выбраться из кабины.
— Это что, ваш дом?
— Не мой.
— А чей?
— Кто его знает… Общий он. Наш общий дом.
— Не понимаю!
— Конечно, не понимаешь. Чтоб это понять — надо было вон там, вместе со мной в окопах… Ну как тебе объяснить?!
Вопрос был отчаянно-риторический, но на него надо было отвечать. А иначе, если не объяснить, не будет через миг этого дома, никогда больше не будет. И Алексей Павлович начал взволнованно и сбивчиво рассказывать, как сидели они тогда, в сорок втором, на той стороне реки в окопах, а кругом были огонь, дым, смерть… Все пылало, все сметалось с лица страдающей земли… Все, но — не этот дом. Только развиднеется, только солнце разгонит дым, смотрят солдаты, а дом стоит. Один-одинешенек, но стоит! Потом опять — грохот, пламя, ад, ночь. А утром смотрят — дом стоит. Прямо как заколдованный, что ли! И так выстоял он все дни и ночи и остался стоять, когда уже ушли отсюда солдаты на запад, фашистов отсюда погнали… Солдаты ушли, а дом за их спинами остался — живой, непокоренный, невредимый. И когда вернулись солдаты, не все, но вернулись, дом встретил их, дождался, опять же устоял, родной, надежный…
Алексей Павлович оборвал сам себя:
— Как-то я
