этих боярских палатах, взятых в казну после смерти царского тестя, и был устроен Потешный дворец в Кремле. Первое представление в нем состоялось 18 мая 1672 года, меньше чем за две недели до рождения царевича Петра. Снова присутствовали царь, молодая царица, ожидавшая ребенка (она сидела на «отдельном месте»), члены Боярской думы. Многие «бородачи», как позже будет называть царь Петр I церковную оппозицию из числа высшего духовенства, не могли принять происходившее. Вслед за ними и родственникам Милославских тоже должно было казаться кощунственным, что представление происходит в доме бывшего главы их клана. Но все рты тогда были на замке, хотя ненависть к Артамону Матвееву только прибавлялась по мере того, как ему удавалось отвлечь царя от еще не столь давнего траура по первой царице. Артамон Матвеев резко перекраивал дворцовые интересы, создавал пространство, где он мог быть на первых ролях, без опасения столкновений с местническими претензиями других царских приближенных. «Ближний человек» Матвеев буквально заставлял царя снова веселиться и видеть радость жизни.
Выбор для представления «Артаксерксова действа», устроенного в «комедийной хоромине» в Преображенском 17 октября 1672 года, был не случайным. В тексте пьесы, основанной на библейском сюжете из Книги Есфири, действовали царь, плохие и хорошие советники, и молодая Есфирь (Эсфирь) получала корону, несмотря на козни врагов. Чем не современный сюжет для зрителей этого действа, сумевших, наверное, увидеть аналогию с окружением царя Алексея Михайловича, где еще недавно кипели страсти по поводу выбора царем будущей невесты? Но в самом начале действия был один важный момент, когда некий актер в образе «оратора царева» Мамурзы прямо обращался к царю Алексею Михайловичу, славя его: «О великий царю, пред ним же христианство припадает… Ты, самодержец, государь и обладатель всех россов, еликих солнце весть, великих, малых и белых, повелитель и государь!» И здесь возникала идея преемственности династии: царь Алексей Михайлович «един, достойный корене престолу, и власти от отца, деда, и древних предков восприятии и оным наследъствовати»[310].
Неутомимый и незаменимый Артамон Матвеев всегда был готов к услугам царя, постоянно находясь во дворце. В этом, как уже говорилось, и было первое и главное условие возвышения «ближних людей». Пример того, как можно было быстро потерять влияние при дворе, Артамон Матвеев испытал на себе. В мае 1673 года с ним произошел несчастный случай: лошадь понесла седока, и царский окольничий сильно ударился головой о потолок в своей конюшне, после чего проболел целое лето. В отсутствие Матвеева недоброжелатели надеялись отдалить его от царя. Сразу после возвращения Матвеева к делам боярин Богдан Матвеевич Хитрово попытался указать ему его место, устроив целую ссору в присутствии царя Алексея Михайловича, описанную в донесении датского резидента Могенса Ге 19 августа 1673 года. О своей ссоре с «двумя главными здешними вельможами» Артамон Матвеев сам рассказал датскому резиденту, связав ее с вопросом об обсуждении торгового соглашения с Данией.
«Оппонентами» Матвеева был «Великий маршал королевства» Богдан Матвеевич (Хитрово), «который властвует над умом Великого князя и управляет его расходами», а также «фаворит Великого князя» князь Троекуров. О каком князе Троекурове — отце Борисе Ивановиче или сыне Иване Борисовиче (его жена была из рода Хитрово) — шла речь, можно только догадываться, но важнее другое: Артамон Матвеев в разговоре с датским резидентом, не стесняясь, приводил обидные для него упреки, прозвучавшие в общем собрании Думы, да еще перед самим царем Алексеем Михайловичем. «Эти двое вельмож при полном собрании, в присутствии Великого князя, — доносил Ге в Данию, — во время чтения моих предположений, увидев, что канцлер как будто настаивает на своих доводах, до того разгневались на него, что наговорили ему множество оскорблений, утверждая, что он вмешивается в их дела вопреки обычаю страны, что он всего-навсего сын священника, и еще тысячу подобных грубостей…»[311] В итоге царь Алексей Михайлович принял сторону Матвеева, о чем тот сразу и рассказал вызванному им датскому резиденту.
Итак, оказавшись в Думе, Артамон Матвеев не сумел ее «завоевать»; его позиции без поддержки царя Алексея Михайловича оставались шаткими. Однако перемены уже произошли, и их направление точно уловил Могенс Ге, уже тогда, в 1673 году, называвший Матвеева «канцлером».
В донесениях датского резидента проскальзывали и другие интересные характеристики Артамона Матвеева, вплоть до того, что Ге говорил о нем как о «царьке». Благодаря Могенсу Ге, по обстоятельствам своего пребывания в Москве часто лично встречавшемуся с Артамоном Матвеевым, мы больше узнаём о его характере. «Ближний человек» Матвеев был «холериком», быстрым в реакциях человеком, оживленно реагирующим на происходящее: «По характеру это человек гневливый, ужасный в своих вспышках, готовый в припадке раздражения перевернуть все дела вверх дном, чтоб утишить свою страсть». Есть и детали, подтверждающие это наблюдение. Например, упоминавшаяся выше, со слов иверских старцев, история с многократно повторенной руганью в адрес воеводы Боборыкина.
Сначала Могенсу Ге не удавалось как следует встретиться и поговорить о датских делах с Матвеевым: «Главное занятие этого первого министра, — обижался Ге, — устраивать представление пьес, и он даже сам появляется на сцене, чтобы утихомирить детей, которые выступают актерами». Артамон Матвеев, очевидно, присматривался к датскому резиденту и понемногу вошел с ним в контакт и даже попросил его от имени царя Алексея Михайловича поспособствовать доставке в Россию телескопа — «трубы изобретения Тихо Браге». В Москве всегда ценили такие неформальные услуги и терпеливо рассчитывали свою выгоду.
Контакты с Могенсом Ге, как скоро понял и сам датский резидент, рассматривались Артамоном Матвеевым главным образом в расчете на еще одного возможного союзника в войне с османами. Когда Ге пытался втянуть Матвеева в обсуждение вопроса о начавшейся англо-голландской войне, Матвеев совсем никак не реагировал, отделавшись общими словами: «…за тем наблюдает Господь» (то есть по смыслу: один Господь ведает о том, кто победит в этой войне). Матвеев говорил, «что он желает ради блага христианского мира, чтобы все его силы послужили к ослаблению мощи неверных». Только тогда Ге понял «загадку этого правительства», равнодушно, не вмешиваясь, встречавшего «заграничные новости». И совсем другое дело, когда речь заходила об интересах Русского государства, где, конечно, давно знали о противоречиях Швеции и Дании, но не торопились из-за этого ссориться со шведами, к чему призывал Матвеева Ге. Более того, Матвеев высказывался в присутствии датского резидента, что «русские плюют на шведов и на заключаемые с ними договоры», а однажды проговорился и «отозвался в том же духе об иностранцах
