Попив воды, Орсон ткнулся носом во вторую миску и поднял на меня умоляющий взгляд. Это получается у него не хуже, чем у любой другой собаки, но вместе с тем его физиономия приспособлена для несчастного выражения лучше, чем лицо любого – даже самого талантливого – актера, который когда-либо вступал на подмостки.
Когда я находился на борту «Ностромо» и наблюдал за Орсоном и Мангоджерри, мне вспомнились необычайно популярные некогда картинки с изображением собак, играющих в покер. Подсознание извлекло из моей памяти это воспоминание и сделало его на редкость ярким с какой-то определенной целью, желая подсказать мне что-то очень важное. Теперь я понял, что именно. Каждая из собак на этих картинках олицетворяла определенный – и хорошо знакомый каждому из нас – тип человека, и каждая из них была столь же умна, как любой из людей. Находясь на «Ностромо» и наблюдая, как Орсон и Мангоджерри передразнивали людские стереотипы, я понял, что некоторые животные из Форт-Уиверна могут быть гораздо умнее, нежели я предполагал раньше. Они могут быть настолько умны, что я еще даже не готов к осознанию этого. Если бы они умели держать карты и говорить, то запросто могли бы обыграть нас с Рузвельтом в покер. Да что там покер! Они могли бы взять меня к себе в качестве домработницы.
– Вообще-то для завтрака еще рановато, – заметил я, беря в руки миску Орсона, – но у тебя сегодня была напряженная ночь.
Вытряхнув в миску содержимое банки с консервированной собачьей едой, я обошел кухню по периметру, закрывая жалюзи на окнах, чтобы оградить себя от опасности поднимающегося дня. Когда я оказался у последнего окна, мне показалось, что где-то в глубине дома открылась и так же тихо закрылась дверь.
Я замер, обратившись в слух.
– Что там? – прошептал я, глядя на Орсона.
Пес оторвался от своей миски, прислушался, склонив голову набок, а затем фыркнул и снова принялся за еду.
«Стометровая цирко-мозговая арена», будь она неладна!
Подойдя к раковине, я помыл руки и плеснул холодной водой себе в лицо.
Саша содержит кухню в идеальном порядке. Здесь все сияет и благоухает. Она – выдающийся кулинар, и почти половину пространства кухонной стойки занимают ряды всяческих диковинных приспособлений для готовки. Всевозможные кастрюли, судки, ковши и прочая кухонная утварь, подвешенная на крючках, позвякивает над головой, и кажется, будто ты находишься в пещере, со сводов которой свисают десятки сталактитов.
Я отправился на обход дома, задергивая шторы, закрывая ставни и жалюзи и ощущая будоражащий дух Саши во всех его уголках.
В обстановке этого дома, в его дизайне и в том, как он украшен, нет какой-то определенной концепции и гармонии. Каждая из комнат олицетворяет то или иное пристрастие Саши, а она – человек многих страстей.
Едят здесь исключительно за большим кухонным столом, поскольку столовая целиком и полностью отдана под музыкальные увлечения хозяйки. Вдоль одной из стен стоит электронная клавиатура – сложнейший синтезатор, с помощью которого Саша может создавать даже произведения для симфонического оркестра. Рядом – письменный стол с пюпитром для нот и стопка чистой нотной бумаги, лежащей в ожидании ее карандаша. Посередине столовой стоит ударная установка, в углу по соседству – прекрасная виолончель и специальная табуретка для исполнителя. В другом углу, рядом со столом для сочинения музыки, на массивном бронзовом крючке висит саксофон. Здесь есть и две гитары – обычная и электрическая.
Гостиная комната предназначена вовсе не для гостей, а для книг – еще одного увлечения Саши. По всем стенам здесь – полки, уставленные книгами в твердых и мягких переплетах. Стоящую тут мебель нельзя назвать ни ультрамодной, ни стильной, ни безвкусной: стулья и диваны нейтральных тонов, выбранные лишь исходя из того, насколько удобно в них будет сидеть за неспешным разговором или чтением любимой книги.
На втором этаже находится комната, превращенная в гимнастический зал. Здесь стоят велотренажер, гребной тренажер, физкультурные маты и несколько приспособлений для того, чтобы качать мускулатуру, – с грузами от одного до десяти килограммов. Эта же комната служит Саше и в качестве ее гомеопатической аптеки. Здесь она хранит бесчисленные баночки с витаминами и минеральными добавками, здесь же занимается йогой. Взобравшись на велотренажер, Саша крутит педали до тех пор, пока с нее не начинает градом катиться пот, а прибор показывает, что она «проехала» как минимум пятьдесят километров. На гребном тренажере она упражняется до тех пор, пока не «переплывет» в своем воображении озеро Тахо, напевая при этом ритмичные мелодии Сары Маклаллан, Джулианы Хэтфилд, Мередит Бруксили, Саши Гуделл, а когда она, лежа на спине, поднимает и опускает ноги, кажется, что от гимнастических матов вот-вот пойдет дым. Причем, закончив упражнения, Саша оказывается еще более энергичной, чем до начала занятий, – раскрасневшаяся, пышущая жизнью. А после медитации в какой-нибудь очередной позиции йоги она бывает настолько «расслаблена», что, кажется, вот-вот взорвет все вокруг себя.
Господи, как же я ее люблю!
Когда я вышел из тренажерной комнаты, меня вдруг охватило предчувствие неизбежной и невосполнимой утраты. От страха я затрясся, да так сильно, что мне пришлось прислониться к стене.
С ней ничего не могло случиться днем или во время десятиминутной поездки на машине от студии на Сигнал-хилл, расположенной в самом центре города. Обезьяний отряд выходит на охоту только ночью, а в дневное время где-то прячется – возможно, в дренажных трубах, проложенных под холмами и улицами города. В тех самых мрачных бетонных катакомбах, где я нашел коллекцию черепов. Днем даже люди-оборотни, подобные Льюису Стивенсону, держат себя в руках с большим успехом, нежели ночью. Точно так же, как людям-зверям из «Острова доктора Моро», им гораздо труднее контролировать свои животные инстинкты именно по ночам. С заходом солнца в них просыпается жажда приключений, и они позволяют себе то, на что никогда не осмелились бы при свете дня. Нет, Саше наверняка ничто не грозит сейчас, когда грядет рассвет. Впервые в своей жизни я испытывал облегчение от того, что над землей восходит солнце.
Наконец я добрался до ее спальни. Здесь не было ни музыкальных инструментов, ни книг, ни кастрюль, ни баночек с витаминами, ни тренажеров. Кровать была простой, с незатейливой стойкой в изголовье, и накрыта ворсистым покрывалом. Не было ничего примечательного ни в стоявшем здесь комоде, ни в тумбочках, ни в светильниках. Стены были бледно-желтыми, словно отблеск встающего солнца на утренних облаках, и без единого украшения. Постороннему взгляду эта спальня могла бы даже показаться аскетичной и суровой, но, когда здесь появлялась Саша, спальня расцветала и выглядела не менее нарядной и радостной, чем комната в стиле барокко какого-нибудь французского замка, не менее безмятежной и спокойной, чем буддийский сад, в котором предаются созерцанию монахи.
Сон Саши глубок и безмятежен. Когда она спит, то напоминает мне камень, лежащий на дне океана. В эти моменты я прикасаюсь к ней, желая ощутить тепло ее кожи, ровное биение сердца, и тогда страх за нее, который время от времени хватает меня за глотку, исчезает без следа.
Среди многих страстей, которым она подвластна, есть и страсть ко сну, и даже страсть к самой страсти. Когда мы занимаемся с ней любовью, комната перестает существовать, и я оказываюсь в пространстве без времени и границ, где есть только Саша, исходящее от нее тепло и свет – ослепительный, но не опасный.
Проходя мимо кровати и направляясь к первому из трех окон, чтобы закрыть жалюзи, я вдруг заметил какой-то предмет, лежавший на покрывале. Он был маленьким, неровным и блестящим – кусочек расписанного вручную и покрытого глянцем фарфора. Половина улыбающегося рта, часть шеи, изгиб щеки, один голубой глаз. Осколок головы куклы с лицом Кристофера Сноу, разбившейся о стену в доме Анджелы Ферриман за секунду до того, как погас свет и на лестницу сверху и снизу поползли клубы дыма.
Значит, хотя бы один из бойцов обезьяньего отряда побывал здесь этой ночью.
Меня снова затрясло, но на сей раз уже не от страха, а от бешенства. Я выхватил из кармана пистолет и кинулся обыскивать дом. Я обшарил его весь – от чердака до подвала, не пропустив ни одной комнаты, ни одного стенного шкафа, ни одной – даже самой маленькой – щели, где могла бы спрятаться ненавистная тварь. Теперь я не таился и не осторожничал. Выкрикивая проклятия и угрозы, которые был готов осуществить, я с грохотом открывал двери, отодвигал мебель, шарил под ней ручкой швабры. Я учинил такой бедлам, что Орсон прибежал сломя голову, видимо, ожидая увидеть ожесточенную схватку, в которой я отчаянно сражаюсь за свою жизнь. После этого он следовал за мной по дому, держась на уважительном расстоянии, словно опасаясь, что в таком состоянии я могу случайно либо попасть в себя, либо пристрелить его.
