— Была ли вами либо лицом, приобретшим вашу собственность,
подана апелляция по поводу решения суда?
— Было ли принято решение по поданной апелляции,
и если да, какое именно? (Просьба приложить текст судебного решения.)
— Заключили ли вы мировое соглашение с лицом,
которое приобрело ваше имущество?
— Если да, засвидетельствовали ли вы его официально,
как того требует статья 26 постановления № 45 770?
— Намерены ли вы требовать защиты ваших интересов?
В конце концов узурпатор был изгнан, после чего Шарль и Клара написали письмо с требованием о немедленном возвращении их дочери в родительский дом. Отправили его заказной почтой (так им посоветовал один хороший знакомый, имеющий опыт в подобных делах) и стали ждать ответа.
5. МЫСЛИ ВСЛУХ
Шарль в ночной пижаме сидит на своем «пыточном троне», на который падает мертвенно-бледный свет врачебной лампы.
ШАРЛЬ. Я с ней в ее монастыре. Сверлю пациенту зуб и вдруг вижу себя стоящим перед ней на коленях со сложенными ладонями. Что я тут делаю? Мне здесь не место. Ей здесь не место. Снова принимаюсь сверлить. Глаза пациента сверлят мой рот. Изо всех сил стараюсь не кусать нижнюю губу. Я делаю пациенту больно. Он морщится, дергает носом, но молчит. Я так страдал в войну, я по-прежнему страдаю. Я мог бы бормашиной продырявить ему щеку — он бы ничего не сказал. Он тоже так страдал в войну и по-прежнему так страдает. Он потерял жену, детей, родителей. Он приезжает издалека, чтобы здесь страдать вместе со мной. Садится в метро на станции «Сталинград» — он гордится тем, что живет у «Сталинграда». Неужели у тебя там по соседству нет зубного врача, которому ты бы мог все это рассказывать? Ты мне все это уже рассказывал, когда я работал в районном диспансере, зачем меня и дальше преследовать? Зачем ездить на станцию «Шато-Руж»? Это даже не прямая линия! Как хорошо, когда приходят случайные пациенты. А еще лучше те, которые думают, что пришли к моему узурпатору-крестоносцу. Те, которые без стеснения в сердцах отталкивают мою руку при малейшей боли, при малейшем страхе, те, которые кричат, которые протестуют. С ними мне не грозит мысленно перенестись в монастырь и разгуливать по его галереям с монашками, распевающими во всю глотку «К тебе стремлюсь, о Боже!». Или оказаться в вагоне с Жанеттой, или слышать лай эсэсовцев и их собак. Нет, с теми, которые отталкивают мою руку, я занимаюсь своим прямым делом — борьбой со страхами и муками, которые сам же вызываю и сам же утихомириваю. «Хватит! Мне больно!» — кряхтит случайный пациент. Сбрасываю ногу с педали, бормашина чихает, я меняю иглу, после чего смотрю ему пристально в глаза: «Еще чуть-чуть, и все будет кончено». Клятва зубодера, и я снова погружаюсь в недра его рта, выискивая затаившуюся там гниль. Он снова вздрагивает, он ворчит, он стонет. «Ну довольно, перестаньте дергаться, а не то я сделаю вам больно». По крайней мере, он не приговорен пожизненно. Вращает глазами во все стороны, зовя на помощь. «Терпение, терпение, всякому визиту к дантисту приходит конец, всякой дырке находится пломба, всякий нерв удаляется — в крайнем случае вместе с зубом. Невелика потеря, поставим хоть десять новых». — «Поставьте мне ослепительно-белый, если уж платить, пусть хотя бы будет видно, за что!» — Ну вот, сплюньте, готово, если через час-два будет болеть, примите аспирин, сегодня на этой стороне не жуйте, в следующий раз я вам его умерщвлю, ну да, я убью нерв, и после этого ваш зуб не будет болеть уже никогда, никогда в жизни. Кто умертвит мою боль? Никого. Нет такого аспирина, нет такого веселящего газа, нет конца. Пожизненно. Приговорен. (Замолкает, потом выключает свет и остается сидеть в темноте. Через какое-то время продолжает.)
Приговорен бродить по монастырям и задыхаться в душе с Жанеттой…
Затемнение.
6. НОЧЬ
ХОР. Детей, потерявших родителей, называют сиротами. Но каким словом называть родителей, потерявших детей? Нет такого слова. Может быть, оно есть на идише? Должно быть. Если нет, надо срочно придумать. Не хватает одного слова, особенно на идише. Слова необходимого, слова нарицательного, слова полезного. Слова для обозначения родителей, потерявших своих детей.
Ночи у Сподеков бывали длиннее, чем дни. Они ходили оба из комнаты в комнату. «И будет у тебя сто домов, и в каждом доме по сто комнат, и в каждой комнате по сто постелей. И каждую ночь будешь ты бросаться из одной постели в другую, никогда не находя покоя». Ночами Сподеки бродят, пересекаются, наталкиваются друг на друга и иногда даже друг с другом разговаривают по-человечески. Или почти по-человечески.
Шарль восседает на «пыточном троне».
КЛАРА. Что мы за родители такие, если единственный оставшийся у нас ребенок отвернулся от нас?
ШАРЛЬ(читая «Монд», после паузы). А что за вопросы у тебя такие? Если нет других, иди спать.
КЛАРА. Сам иди.
ШАРЛЬ. Я в отличие от тебя читаю газету и не задаю вопросов.
КЛАРА. Что они там пишут?
ШАРЛЬ. Третья мировая война.
КЛАРА. Уже?
ШАРЛЬ. Уже! Они об этом пишут многие месяцы, годы, а ты говоришь «уже»!
Пауза.
(Возвращается к ее вопросу.) Внуши себе, что она вышла замуж и уехала. Все девочки рано или поздно уезжают из родительского дома.
КЛАРА. В обмен родители получают внуков.
ШАРЛЬ. Обойдемся.
КЛАРА. Они становятся дедушками-бабушками, дедулями-бабулями, зейдэ-бубэ.
Пауза. Шарль читает газету.
Шарль, что мы сделали не так?
Пауза. Он по-прежнему читает. Она продолжает.
Если бы забрали нас с тобой, а не Жанетту, они бы обе хорошо устроились в жизни. Нашли бы себе двух хороших мужей, а своих первенцев назвали бы Шарль или Клара. И рассказывали бы свекрам и свекровям, какие мы у них были замечательные родители. И их мужья и дети тоже хранили бы о нас память. И они бы даже ходили по праздникам в синагогу и заказывали бы там по нам поминальные молитвы. Зажигали бы свечи…
ШАРЛЬ(обрывает ее, не отрываясь от газеты). От одной остался пепел, другую погребли заживо. Иди спать!
Пауза.
КЛАРА. Помнишь лето тридцать седьмого в Аркашоне?
ШАРЛЬ. Аркашон был в тридцать восьмом.
КЛАРА. Хорошо, в тридцать восьмом. Ты закрыл кабинет почти на месяц.
ШАРЛЬ. Тогда это было в тридцать седьмом в Ульгате.
КЛАРА. Они все время носились, смеялись, прыгали на волнах. А ты каждую минуту кричал им, чтобы выходили из воды. «Они не умеют плавать, и я тоже не умею!» Ты всегда боялся, Шарль, всегда.
ШАРЛЬ. Ну да. Именно так я понимал профессию отца: без конца бояться, никогда не выпускать ситуацию из-под контроля, всегда готовиться к худшему.
КЛАРА. И худшее из худшего обрушилось на нас.
Пауза.
Знаешь, я тоже боялась.
Пауза.
Боялась за них, всегда.
ШАРЛЬ. Если любовь мерится аршином страха, который родители испытывают за своих детей, ни один ребенок в мире не был так горячо любим, как наши девочки!
Пауза. Он снова погружается в газету, закрыв ею лицо.
КЛАРА. Шарль.
Он не отвечает.
Что если поступить, как велела сестра?
ШАРЛЬ. Какая сестра? О чем ты еще?
КЛАРА. Настоятельница.
ШАРЛЬ. А что она велела?
КЛАРА. Молиться.
ШАРЛЬ. Молиться?
КЛАРА. Если снова прийти туда и сказать, что мы согласны принять… и даже потом молиться, если это может нас приблизить к…
ШАРЛЬ(швыряя газету на пол). Что ты говоришь? Что ты говоришь?
КЛАРА. Не кричи, я просто хочу сказать, что раз мы все равно уже ни во что не верим, то почему бы не…
ШАРЛЬ(обрывая ее). Нет уж, извини! Извини, мы верим, верим!
КЛАРА. Верим во что, Шарль?
ШАРЛЬ. В это.
КЛАРА. Во что «в это»?
ШАРЛЬ. В то, что мы не верим! Вот! Это и есть то, во что мы верим, это наша вера, наша религия: не верить! И с каждым днем я в это верю все больше. И вообще, что ты хочешь заставить меня сказать? Что, подумай? Мы евреи, Клара, евреи, ты понимаешь, что это такое? Ты понимаешь, что это означает?
