— Ну, вы и отчаянно! — запыхавшись, говорит он и жмет мне руку. — Что это вам так приспичило? Откуда вы?
Узнав о прозаическом грузе, он разочарованно пожимает плечами:
— Стоило рисковать! Завод остановится? Чепуха какая! Ведь не везете же вы здесь броню на два десятка танков! — Капитан смеется, довольный своей шуткой. — Рулите к штабу, я буду стоять на крыле.
Дорулив до бетонной площадки, я выключил мотор, выбрался из кабины и, разминая затекшие ноги, пошел вслед за капитаном в дежурное помещение, чтобы позвонить.
— Так вы говорите — будут рады? Посмотрим.
Недоверчиво хмыкая, капитан завертел ручкой телефона. С трудом связался с заводом, угодив прямо к директору:
— Алло! Товарищ директор? Слушайте, тут вот к вам самолет прилетел…
— Ну? — равнодушно прохрипело в трубке. — Так что из этого?
Капитан еще раз хмыкнул и многозначительно посмотрел на меня:
— Ну вот видите — сплошной восторг! Нет-нет, это я не вам. Понимаете, летчик привез листовую сталь для сепараторов…
— Что, что?! Для сепараторов?! Не может быть! Откуда звоните?
Я торжествующе посмотрел на капитана и вышел из прокуренного помещения на воздух.
Лечу в Ленинград
Я лечу в Ленинград. Волнуюсь. Сотни наставлений, тысячи советов. Маршрут полета знаю назубок. Взлечу, обойду Москву с восточной стороны и возьму курс на Тихвин, до которого лететь 525 километров над местностью, где совсем недавно был враг. Линия фронта слева. Близко. Зазеваешься — пиши пропало.
— Срежут сразу! Там истребители только и шастают, — говорят мне ребята, — так что мотай на ус.
Мотаю.
В Тихвине посадка. Заправка бензином. Дальнейший полет под эскортом истребителей. Ладожское озеро пересеку в самой нижней его части. Выходить, к Ленинграду буду прямо на маяк. Левее, метрах в трехстах, — немцы.
— Мотай на ус.
Мотаю, беспокоюсь: а далеко ли виден маяк?
— Далеко, — говорит один.
— Так себе, — говорит другой. — Смотря какая погода. Там часто налетают туманы. Так что — мотай на ус.
Мотаю. Туманы? Гм! А вдруг мне «повезет» и будет туман или дымка. Долго ли уклониться? Ведь триста метров!
Ко мне подходит Вася Челышев, отводит в сторону.
— Слушай, когда прилетишь в Тихвин, там наверняка будут стоять десятка два транспортных самолетов. Им тоже в Ленинград. Но прикрытия не дают. Понял? Они будут ждать тебя.
Я готов был обнять этого доброго парня.
— Понял, Вася, понял! Мы вылетим вместе. Вася ухмыляется:
— Только учти: истребителям это не нравиться, скорость мала, и им приходится кружиться в вальсе. Мотай на ус.
Мотаю.
Наконец приезжает фельдъегерь. Пожилой, усатый. В тулупе, в валенках, с громадным кожаным портфелем. Я его не узнаю. Он критически осматривает меня: «Новенький?» — и цепкими пальцами прижимает к себе портфель.
Взлетаем. Удивительно приятное это чувство — волнение новизны. Я еще не был «там», и мне предстоят открытия. Я не знаком с природой северней Москвы и, стыдно признаться, — не был в Ленинграде вообще. Не пришлось. Не успел. Отсюда волнение.
Красавец город встает в моем воображении, опутанный колючей проволокой, огороженный рвами, противотанковыми надолбами, «ежами», обложенный мешками с песком, заваленный снегом. Хмурый, суровый, непоколебимый.
Москва, как и всегда, окутана мглой. Держусь ее восточной стороны. Леса, леса. Видимость только вниз. Строго выдерживаю курс. Но — что это? Мимо мелькнул человек, повисший на стропах! Еще чуть-чуть, и мы столкнулись бы. Удивленно пялю глаза во мглу. Вот — еще один! Пригасил парашют, стремительно валится вниз. Опытный, ч-черт…
И вдруг меня осеняет догадка: «Шпионы! Диверсанты! Надо предупредить своих!».
— Ваня! Ваня! Быстро свяжись со штабом, доложи: «В восточной стороне Москвы, в районе Пушкино, сброшены парашютисты!..»
Круто разворачиваюсь, пикирую к земле. Ищу. Бесполезно. Видимость скверная, а под нами лес и малонаселенная местность. Становлюсь на курс и долго не могу прийти в себя от наглости фашистов. Подумать только, средь бела дня сбрасывать шпионов, чуть ли не на самую столицу.
Воздух проясняется. Виден горизонт, видно все вокруг. Неприглядная картина! Расщепленные снарядами сосны, вывернутые с корнем березки. Все покрыто снегом, но даже толстый слой его не в силах скрыть изборожденное воронками лицо земли.
Тихвин. Среди длинной лесной прогалины — аэродром. Левая часть вся уставлена самолетами Ли-2, правая — почти пуста. Лишь возле одинокой землянки стоит с десяток истребителей американской конструкции с крикливым названием «томогаук».
Садимся, заруливаем к транспортникам. К нам тотчас же подъезжает бензозаправщик. Фельдъегерь сидит в кабине, топорщит усы, держится за портфель. Он не намерен вылезать. Ну, ладно, Фома Кузьмич, сиди, а я погуляю.
Пока Ваня Архангельский возится с самолетом, я вылезаю и медленно иду вдоль границы летного поля. С любопытством осматриваюсь, Мне все интересно здесь и немножко жутко.
Молча, плотной стеной стоят сосны — хранительницы тайн. За ними — нетронутый девственный снег, усыпанный сосновыми иголками. Ни одного человеческого следа! Оно и понятно: чуть ли ни на каждом шагу — предупредительные надписи на фанерках: «Не ходить — мины!»
Вглядываюсь в снежную целину и нахожу то, о чем мне говорили ребята: «подснежники!». Вон, странным образом прислонившись к подножью сосны, застыл округлый ком рыхлого снега. Под комом — щель, в темноте которой из-под угловатого козырька немецкой каски выглядывает жуткий оскал мертвеца. Пришел, увидел и… не победил. Откуда ты? Из какой земли гитлеровской Германии? И кто оплакивает тебя сейчас горючими слезами?
А вон, левее, торчит из-под снега рука с черными скрюченными пальцами. Не далась ей Россия!.. А вон нога в подкованном солдатском ботинке. «Подснежники». «Хайль Гитлер!» Вот тебе и «хайль».
Возвращаюсь к самолету. Заправщик отъехал в сторону. Можно запускать мотор. Но я не тороплюсь. Оглядываю длинную вереницу стоящих вдоль леса Ли-2. Кое-где еще не закончены работы. Бортмеханики торопятся, летчики нервничают. Ко мне, запыхавшись, подбегает один из них: молодой, веснушчатый, голубоглазый. Наверное, второй пилот. Шапка сбита на затылок, комбинезон расстегнут. Видно, бежал с дальнего конца. Жарко.
— Слушайте, пять минут еще можете подождать, а?
— Можно. — Неожиданно спрашиваю: — Жантиева знал?
Летчик кивает головой:
— Ибрагим Увжикович? Как же, знал. Его сбили. Над Лугой. Вот так же отстал… Нырнул, и все тут.
«Нырнул». Как просто! А ведь жил человек добрейшей души. Высокий, красивый. Осетин. Работал. Имел жену, детей. Был счастлив. Но пришли эти вот… «подснежники» и убили. За что?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
