Мавро круто развернул кобылицу, подняв ее на дыбы. Кёль Дервиш не удержался, свалился на землю.
— Ко мне, Али-бей! — крикнул Мавро.— Прыгай!
«Вот хорошо — сотник не просит у меня кобылицу, значит, не надо будет ему отвечать отказом...»
Когда всадники примчались к Ореховому Ключу, старейшины уже садились на коней, Осман-бей держал стремя, помогая своему тестю, шейху Эдебали. Услышав стук подков, все обернулись. Дети и женщины бросились врассыпную, освобождая дорогу взмыленной лошади.
Осман-бей недовольно нахмурился.
— Эй, Мавро, что за спешка? — Но, увидев за его спиной морского сотника, понял: что-то случилось.
Мавро спрыгнул на землю, подбежал к бею.
— В горном проходе засада, мой бей! Останови кочевье!
— Засада? Чья?
— Фильятос... Чудар... Перване... Френкский рыцарь и Уранха.
— Откуда узнал?
— Потом расскажу. Останови кочевье!
— Разыщи Тороса, пусть даст команду.
Осман-бей огляделся, улыбнулся Эдебали, встревоженно глядевшему на него, и как можно спокойнее сказал:
— Отправимся в путь позже, мой шейх! Прошу вас в шатер!
Сотник слез с лошади и стоял в стороне, сложив руки на груди.
Осман-бей подозвал его:
— Подойди сюда, Али-бей!
Мавро побежал искать Тороса. Найдя его, рассказал в чем дело, передал приказ бея. Торос, придерживая саблю, кинулся к коню, прыгнул в седло. Расталкивая и обгоняя идущих, он стал созывать сёгютских глашатаев. Вскоре вдоль всего каравана, который двигался, вздымая тучи пыли, от хвоста до головы прокатилась команда:
— Кочевье сто-о-ой!
— Стой, стой!
— Кочевье, сто-о-ой!
— Старейшины Сёгюта — в бейский шатер!
— В бейский шатер!
Люди и животные остановились на том месте, где их застала команда. В наступившей тишине еще раз прогремел голос Тороса:
— Стой, кочевье!
Воины ахи тотчас окружили бейский шатер. Сёгютские старейшины, не спеша, собрались на совет.
Осман-бей кратко сообщил недобрую весть, добавив, что решил не прорывать засаду, не ввязываться в бой, а повернуть назад в Сёгют. Но вышло не по его. Услышав о засаде, люди Дюндара и другие старейшины потребовали боя. Их поддержали владельцы скота. Отары, отправившиеся на яйлу несколько дней назад, давно уже миновали Армянское ущелье и поднимались теперь на Доманыч. Если Фильятос со своими людьми осмелился устроить засаду, то, узнав, что кочевье возвращается, угонит стада... Значит, засаду надо все равно сбить. Осман-бей подумал и согласился. На сей раз Дюндар был прав. И над кочевьем раздалась новая команда, созывавшая воинов.
Теперь, когда на плечи Осман-бея легло тяжкое бремя ответственности за жизнь и смерть своего народа, его словно подменили. Он сразу стал суровым, сдвинув брови, невольно заиграл кинжалом, вытаскивая его из ножен и резким движением посылая назад. Мысли его были заняты одним: как лучше провести бой, как с наименьшими потерями добиться победы... По словам Али-бея, подробно расспросившего обо всем пастуха, враги засели в самом узком месте ущелья. Наверное, хотели заманить Осман-бея в ловушку, расправиться с ним и его старейшинами, разграбить караван, увести женщин. Да, Фильятос и Чудароглу, видно, решили расквитаться с ним за все... Ну что ж, кто решился на все, с тем легче расправиться...
Шейх Эдебали впервые видел, как его зять готовится к бою, и исподтишка наблюдал за ним. Кара Осман-бей сразу стал удивительно похож на своего покойного отца. Перед боем Эртогрул-бей тоже становился сосредоточенным и спокойным и своей выдержкой внушал уверенность и храбрость всем, даже самым робким.
Собравшиеся к бейскому шатру сёгютские воины стояли, расправив плечи, не спуская глаз со своего предводителя.
Осман-бей посвятил старейшин в свой план. Вызвал Баджибей и объяснил, что нужно ей делать вместе с сестрами Рума.
— Возьмите мою старую буланую кобылицу. Набейте сеном два козлиных мешка побольше, навьючьте на нее. Поведешь лошадь в поводу. В самом узком месте, не доходя до поворота, Торос-ага пусть рявкнет во все горло песню. Лошадь испугается, рванется, ну и свалится в пересохшую реку.
— Жалко! Грех ведь, Осман-бей. Столько лет безотказно трудилась бедняжка!
— Стоит ли жалеть кобылицу, Баджибей, когда гибель грозит всем нам? Остановитесь, станете с нее мешки снимать... Ну, тут и я подоспею. Как начнется бой, уведешь сестер назад.
— Как назад? Да что ж, не постреляем мы по врагу?
— Ущелье узкое, а они в засаде! Соберемся больше, чем надо, только напрасные жертвы будут. А с вами что случится — не жить мне потом. По правде сказать, коли засада нам известна, они сами в ловушке. А потеряем мы людей, позор на меня ляжет. Не перечь на сей раз, исполняй все, как сказал... Успеешь еще настреляться, если так и дальше пойдет.
Он невесело улыбнулся, махнул рукой: можешь идти.
Баджибей не двигалась с места, не зная, как быть. Перед боем она всегда целовала руку покойному Эртогрул-бею. А как теперь поступить? Ведь Кара Осман вырос у нее на глазах. Сложив руки на груди крест-накрест, Баджибей поклонилась, как это делали мужчины.
Она была Осману вместо матери, и, если бы поцеловала сейчас ему руку, не удивила бы его, а вот почтительный поклон дошел до его сердца: в нем чувствовалась верность воина, добровольное подчинение свободного человека.
Не сводя глаз с удаляющейся женщины, Осман-бей кликнул Орхана.
— Возьмешь Пир Эльвана и его голышей, Мавро, Керима и пятнадцать опытных воинов... Мавро хорошо знает болото, пусть переведет вас. Надо зайти им в тыл. Взберитесь на скалу как раз над засадой. Там они наверняка выставили дозорного. Снимите его без шума. Стрелы замените, чтоб со свистом были. Каплана Чавуша я пошлю на скалу напротив. Как выйдете на место, дайте знать. У поворота в ущелье Торос-ага затянет песню, чтоб ничего не заподозрили. Когда пропоет он: «От погони уйдешь и в погоне настигнешь», вы и ударите из луков.
— А кто будет держать выход из ущелья?
— Не стану я держать. Пусть бегут.
— Как же так?
— Хоть этот бой нам и навязали, но враги угодили в собственную ловушку. Нам, однако, нынче любая стычка только во вред, а врагу на пользу... Да увенчает дело всемогущий аллах благим концом!
Орхан поцеловал отцу руку и, прижав саблю, кинулся было исполнять приказ. Осман-бей удержал его.
— Найди Кедигёза! Пусть скачет к благородному другу нашему Руманосу, властителю Биледжика, и сообщит, что устроили нам засаду на его земле.
Орхан подбежал к коновязи, где его ждали Мавро с Керимом. Послал Мавро за Кедигёзом, а Керима — за Пир Эльваном. Проверил на Карадумане подпруги, погладил его, потрепал по холке. Удивился совпадению: по дороге сюда он все время напевал песню про алого коня. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: то была любимая песня и его покойного деда, и отца.
Услышав внезапный приказ остановиться, люди, как это полагалось по туркменскому обычаю, отвели коней в сторону, освободив дорогу.
Орхан-бей с двумя десятками всадников, вздымая облака пыли, проскочил в голову каравана, и снова послышались крики глашатаев: «Вперед, кочевье! Вперед!» Караван снова тронулся в путь.
Чтобы не попасться на глаза вражьим дозорам, отряд Орхана, не доехав до сухого русла, свернул в камыши. Сначала Мавро вел его вдоль болота. Потом воины спешились и, оставив в скрытом от глаз месте под охраной двух человек своих коней, углубились в камыши.
Склон горы, обращенный к болоту, порос еловым леском, подняться по нему скрытно от врага было нетрудно. Если здесь выставили дозорных, то должны были выбрать для них место, откуда видна была и дорога и засада. Поэтому Мавро повел людей к скале, нависавшей над пропастью, чуть впереди поворота. Подобравшись ползком поближе к вершине, он дал знак Орхану подождать его в укрытии, а сам вместе с Пир Эльваном и Кёль Дервишем отправился на охоту за дозорным.
Кёль Дервиш в юности был канатоходцем, ему ничего не стоило теперь пробраться через кустарник, не хрустнув и веточкой. Пройдя полсотни шагов в сторону Орехового Ключа, они обогнули скалу и увидели дозорного. Он сидел на корточках у края пропасти. Судя по одежде, это был караджахисарский воин. Скалы тут круто нависали над ущельем, взбираться по ним было тяжело, и потому, верно, дозорный не взял с собой ни лука с колчаном, ни тяжелого меча. Все его оружие состояло из кинжала на поясе. Он сидел задумавшись и походил не на дозорного, а скорее на усталого чабана.
Мавро невольно оглянулся на товарищей, и сердце его дрогнуло от страха. На лицах Кёль Дервиша и Пир Эльвана прочел он жажду убийства, охотничий азарт: челюсти сжаты, глаза прищурены, оба прерывисто дышали, хотя дыхания и не было слышно. От этих хищных взглядов, от беззвучно раздувавшихся ноздрей у Мавро перехватило в горле, и он понял, что усталая рассеянность крестьянина-дозорного погубила его. Поднял было руку, чтобы остановить их, но Кёль Дервиш с Пир Эльваном, заядлые охотники за людьми, сочли его жест командой и бесшумно двинулись вперед, словно две страшные тени, скользящие над землей. Пир Эльван, никогда не расстававшийся с коротким копьем, чтоб не звякнуло, засунул его за пояс. Он шел, вытянув одну руку вперед, растопырив крючковатые пальцы, будто хищник, выпустивший свои когти, и эти пальцы Пир Эльвана показались Мавро страшней, чем сабля, зажатая в другой руке. В тревожной тишине Мавро не слышал ничего, кроме отчаянного стука в висках.
