Тут Лореля охватил такой приступ хохота, что с ним едва не сделались судороги.
— У меня в коллекции есть еще только один тип, который мало чем уступит этому юнцу, — заговорил он, отдышавшись. — Я выжидал, пока вон тот чопорный ханжа приступит к делу: прижмет какого-нибудь несчастного к стенке и начнет его поучать, а сам в это время постарается выудить кошелек из кармана стоящего позади. О чем, по вашему мнению, он так сладко разливается?
— Сдаюсь, но с виду он смахивает на священника.
— Неплохо: попали почти что в самую точку. Тартюф — не просто священник: он викарий, каноник, епископ, кардинал, чуть ли не сам папа, он пророк религии, символ веры которой сводится к одному: Тартюф не должен зарабатывать себе на хлеб трудом праведным. Держу пари на любых условиях: сейчас он вытрясает из этого простофили последние гроши на благотворительные нужды. Благотворительность — это псевдоним Тартюфа, но он так вжился в роль, что начисто забыл о начале своей карьеры: на первых порах он промышлял воровством. Попробуйте его в этом обвинить — и Господь Бог поразит вас громовой стрелой, однако Тартюф исхитрится отскочить в сторону и останется целым и невредимым.
24. Люди и лошади
Наша беседа с капитаном Лорелем вполне отвечала моему настрою: сам я тоже целиком настроился на саркастический лад. Чувство юмора у меня необыкновенно обострилось. Приятно было сознавать, что из всех пассажиров судна меня он счел единственным, кто мог претендовать на роль конфидента, которому он открыто поверял свои нелицеприятные мнения. Время от времени, стремясь подтвердить обоснованность его выбора, я уснащал свои реплики не менее едкими и глубокомысленными замечаниями.
Так, верша насмешливый суд над нашими незадачливыми попутчиками, мы продолжали лениво скользить вниз по каналу. Вид у берегов становился все неприглядней. Целые поселки были уничтожены пожарами. От прежней буйной растительности оставались только жалкие следы. Обугленные деревья угрюмо чернели под тусклым осенним небом. На отдельных уцелевших ветках кое-где трепетали жалкие пожухлые листья. Свисавшие с сучьев человеческие тела казались не менее высохшими, чем трухлявые стволы.
Безлюдье нас окружало полное, однако из-за беспорядочного нагромождения разрушенных огнем строений вдруг показалась марширующая колонна, которая приблизилась вскоре к кромке канала впереди нас. Капитан не выразил ни малейших признаков беспокойства, и я тоже, подражая ему, счел нужным сохранять равнодушный вид. Однако все же не удержался от вопроса:
— Это что, армейская команда по сносу зданий?
— Издалека мне в точности не разглядеть, к какому разряду дураков их следует отнести, — отозвался Лорель. — Однако не все в этой компании солдаты, заметьте.
Лорель был прав. Предводитель отряда держал перед собой распятие — очень смахивающее на то, каким ловко управлялся брат Жан. Его босые спутники тоже были облачены в грубые хламиды из дерюги. Вслед за ними двигался взвод солдат. Позади же, по двое в ряд, тащились скованные цепью обнаженные каторжники. Замыкал процессию еще один армейский взвод. Солдаты в шлемах и легких доспехах были вооружены ружьями и пиками.
Расстояние между ними и нашими мулами постепенно сокращалось. Нас, по-видимому, просто не замечали, однако, когда предводитель поравнялся с носом баржи, он властным жестом приказал нам остановиться, вонзил распятие в землю и, выбросив руку вперед, громко провозгласил:
— Именем Господа Бога нашего Иисуса Христа и Святой Инквизиции повелеваю вам — стойте!
— Наша посудина, — ответствовал Лорель, — передвигается только по воле мулов. Посмотрим, заблагорассудится ли им сделать передышку. Эй, — крикнул он погонщику, — скажите мулам «тпру!».
Пока мулы не слишком охотно исполнили приказание, мы с Лорелем, сидящие на корме, оказались лицом к лицу с обладателем распятия. Несмотря на его нищенское одеяние, в нем явно чувствовался человек, облеченный властью и никоим образом не расположенный к шуткам. Предвкушая немалую потеху, я развалился на скамье в надежде, что и мне удастся вставить при случае острое словцо.
— Благословение Божье всем, кто на борту этого судна! — заявил оборванец с распятием. — А кто тут главный?
— Благословение Божье препоручаю вам, — откликнулся Лорель. — Позвольте отрекомендоваться: С. Лорель, капитан и владелец корабля «Менипп» из Наррагонии. Хотите приобрести билет?
Я едва не поперхнулся от душившего меня смеха, однако главарь процессии и бровью не повел — очевидно, не разгадав в вопросе оскорбительной подоплеки.
— Нет, благодарю тебя, сын мой. Я только желал бы знать, не находится ли на борту вашего судна какой-либо злоумышленник.
Разбираемый любопытством, что ответит на это Лорель, я отвернулся в сторону, давясь от хохота.
— Да вот, есть у меня один заяц, — услышал я вдруг голос капитана, утративший прежнюю жесткость и звучавший теперь жалобно, едва ли не умоляюще. — Упорно отказывается платить за проезд, отец мой. О чем он думает — ума не приложу. Как мне сводить концы с концами, если все станут брать с него пример? Но таким молодцам до чужих забот и дела нет. — На мое плечо легла тяжелая рука, но я все еще не мог сообразить, что происходит. — Разве это не грабеж, отец мой, не грабеж среди бела дня? Настоящее воровство: все равно что забраться в дом к ближнему и присвоить его сбережения.
— Совершенно верно, сын мой, — согласился монах-командир и дал знак одному из солдат. Вид у него был довольный, как у торговца, только что получившего солидный заказ. — Сержант, возьмите несчастного грешника под свой надзор.
Мои попутчики с готовностью перебросили трап — и на борт поднялось несколько солдат. У меня в голове стоял сплошной туман. Не может такого быть! Чтобы Лорель задумал от меня избавиться — от меня, единственного здравомыслящего собеседника среди ватаги безмозглых тупиц? Нет, этого нельзя себе представить! Не желая признавать очевидный факт, я не оказал ни малейшей попытки сопротивления. Только когда меня грубо схватили ражие копьеносцы, я в полной мере осознал всю подлость свершившегося предательства.
Меня уже потащили волоком к трапу, но я в отчаянии воззвал к Лорелю:
— Я думал, что мы друзья!
Лорель все еще распускал нюни перед монахом, однако обернулся на мой вопль и, провожая меня крокодильим взглядом, с ухмылкой бросил:
— В том-то твоя беда и состоит, что думать толком ты не научился. Ты думал, например, о себе, что ты умный.
Его распирало веселье — и я готов был броситься на него с кулаками, однако один солдат удержал меня за шиворот, а другие пинками заставили спуститься по сходням на берег.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
