Они превосходно зажили втроем: он, Гера и Андрюшка.
Год пошел за годом. У них все было: квартира в городе, дача за городом, «Победа», гараж, водопровод на даче и крупная сумма на сберкнижке. К концу 1963 года они сменяли за хорошую доплату свою двухкомнатную на трехкомнатную, полностью обновили мебель, и на том запросы их почти иссякли. Зимой они жили в городе, в мае перебирались на дачу и не покидали ее до октября. Гера закончила техникум и заведовала в «Каблучке» секцией мужской обуви, Николай, давно забросивший институт и не помышлявший больше о высшем образовании, заведовал хозяйственной частью в училище обувщиков, куда устроился благодаря связям жены. Он располнел, у него появилось брюшко, и вид у него был очень солидный. Даже близкие знакомые, не говоря уже о неблизких, звали его теперь Николаем Ивановичем, ибо звать такого представительного человека Колей или Николаем было бы неприлично.
С тех пор, как жарким летом 1957 года студент Коля Зинин сдал в железнодорожную кассу билет до Херсона, он не бывал в родном городе: отец его умер, когда он был последний раз в Ледовом, а братья жили в других городах, они не писали ему, и сам он не испытывал потребности писать им. Он жил своей семьей, жил счастливо, а братья жили своими семьями, и, видимо, тоже были счастливы и не нуждались в переписке с ним.
Иное дело — Гера и ее мать. Родные люди, живут рядом — и вдруг полный разрыв. Николай Иванович постепенно пришел к выводу, что это нехорошо. Сменив квартиру, они не виделись зимой с Зинаидой Павловной, но как только переселялись на дачу, встречи становились неизбежными. Неказистая, крытая дранкой дачка Зинаиды Павловны, с крошечным огородцем при ней и двумя вишнями, поскольку других деревьев сажать было негде, находилась в сорока метрах от их дачи, и не встречаться с Зинаидой Павловной и Матвеем Софроновичем, который, кстати, тоже вышел на пенсию и постоянно маячил на улице то с ведрами, то с молочным бидоном, то с бутылками пива в авоське, было невозможно.
Зинаида Павловна не раз, сталкиваясь с Николаем Ивановичем, хватала его за локоть и со слезами говорила:
— Коленька, да образумь ты ее! Как это можно, ну, скажи, как это можно? Сколько она будет меня игнорировать? Скажи мне, откуда такая черствость? Я ведь мать ее, ты понимаешь? Я ее вырастила!
— Что я могу сделать, Зинаида Павловна? — отвечал он. — Вот вы станьте на мое место и подумайте: что я могу в этом случае сделать?
— Зажралась она, барыней стала! Конечно — такие деньги! Сама машину водит: на работу — на «Победе», с работы — на «Победе»! — всхлипывала Зинаида Павловна. — Все это Акулина натворила… Ненавижу ее!
Матвей Софронович при встрече тоже поминал о ссоре Геры с матерью, но поминал по-своему.
— Ты скажж-ж-жи, до сих пор не помирятся! И кто их выдумал, этих баб? Адам их выдумал на нашу голову, святой Адам! — Он всхохатывал, крутил седой головой и приглашал Николая «пройтись» к пивному ларьку.
Несколько раз Николай пробовал говорить на эту тему с женой.
— Не вспоминай мне о ней, — отвечала Гера. — Зачем она мне врала? Говорила, что у папы туберкулез был и он у нее на руках умер. И о тете Акулине скрывала, боялась, что от нее все узнаю. А сколько наших денег к ней уплыло! Знать ее не хочу, — категорически заключала она и плотно сводила губы.
Иногда же, услышав от него первые слова о Зинаиде Павловне, Гера ласково просила, мило растягивая слова:
— Ко-оля, не надо. Ну, пожа-а-алуйста… Ты же знаешь, что я не злая, пра-а-авда? Ведь я ни капельки не злая. — И она, как котенок, терлась румяной щекой о его плечо.
Когда случалось бывать в компаниях, Гера всегда старалась представить мужа с лучшей стороны.
— Он у меня романтик, — говорила она. — Его так все и звали на Севере — Романтиком. Он столько раз летал туда, прямо к Ледовитому океану! Видите, у него шрам на щеке? Это он лед колол, и осколок впился. Зимой там воды не бывает, обыкновенным топором колют лед и топят воду. Коля, расскажи сам что-нибудь о Севере, — просила она его.
— Что же рассказать? Север есть Север, — отвечал он с видом бывалого северянина. — О нем не расскажешь, его нужно своими руками пощупать.
Ну, и рассказывал чего-нибудь такого — о рудниках да о стройках, или вспоминал какую-либо часто необычную историйку, случившуюся с кем-то в пургу, от кого-то когда-то услышанную.
В марте 1965 года Гера родила второго сына, Вову, а Андрюшка той же осенью пошел в первый класс. Из Вологды к ним приехала Акулина Гавриловна, оставшаяся после недавней смерти мужа одинокой вдовой, так как детей у нее не было. Это была спокойная женщина, с широким добрым русским лицом, с тихим голосом, — и она занялась домом и детьми, как занималась этим когда-то Зинаида Павловна, с той лишь разницей, что делала она все без шума, никогда не повышая голоса, словно ее и не было в доме.
Вот так спокойно и жили они, в полнейшем достатке, в полнейшем согласии и мире, до лета 1967 года, пока не случилась первая беда.
Июль пришел очень жаркий. Днем все раскалялось, ночи стояли немилосердно душные. На день окна на даче закрывали и загораживали шторами от солнца, на ночь все распахивалось, и звезды вместе с луной лезли прямо в комнаты. От духоты и воя поселковых собак людям плохо спалось, сон их был неглубоким и нервным.
В одну на таких душных ночей, когда на чьей-то даче тонко и протяжно завыла собака, Николай Иванович подскочил с кровати и, крича сонным, хриплым голосом: «Рыжий!.. Рыжий!..», подбежал к окну и стал сбрасывать с подоконника во двор горшки с цветами. Гера проснулась, разбуженная стуком бьющихся горшков, включила свет и увидела, что наделал ее муж.
— Коля, что с тобой? Зачем ты выбросил цветы? — Гера ничего не могла попять.
— Собака воет, — буркнул он и пошлепал назад к кровати. — Закрой окно.
— Ну и что? Они каждую ночь воют. При чем же цветы? — рассердилась Гера.
— Закрой окно! — раздраженно крикнул Николай Иванович и накрыл подушкой голову.
Геру поразило его непонятное поведение и раздраженный тон. Она закрыла окно, выключила свет и легла на свое место, с краю кровати, но больше не могла уснуть. Она тихо лежала и слышала, как сопит и хмыкает под подушкой муж, — он тоже не спал.
Затем случилась еще одна странность. Гера с Николаем Ивановичем ужинали вдвоем на веранде. Дети уже поели и ушли с Акулиной Гавриловной в лес поискать черники. Было около восьми вечера. Солнце еще не село, и на веранде стоял розовый полумрак от штор, закрывавших цветные стекла. Гера заметила, что муж перестал есть и каким-то странным, косящим взглядом уставился на нее.
— Что ты на меня так смотришь? — спросила она.
Муж побледнел и четко сказал, не спуская с нее странно косящих глаз:
— Ты мадмазель, вот ты кто. Я это давно заметил, только молчал.
— Что еще за мадмазель? — пожала она плечом.
— А ты так можешь? — спросил он ее, вытягивая к ней бледное лицо с покрасневшим шрамом на правой щеке, и дважды гавкнул: — Гав, гав!.. — И снова спросил, впившись в нее остекленелыми глазами: — Ты так можешь?
— Коля, перестань дурачиться, — сказала Гера. — Что за глупые штуки? Ешь, и пойдем в лес. Ты ведь слышал: я сказала тете Акулине, что поужинаем и найдем их в лесу.
Николай Иванович резко тряхнул головой, потом виновато усмехнулся и стал пить чай.
Вскоре случилось и вовсе страшное, и тоже средь ночи. На сей раз вой собаки разбудил Геру. Она привстала, намереваясь пройти к окну и закрыть его, как вдруг обнаружила, что это воет во сне муж.
— Коля, Коля, проснись!.. — стала тормошить она его.
— А?.. Что?..
Николаи Иванович подхватился и сел на постели. Луна ярко светила, и Гера хорошо видела, как муж открыл глаза, как глаза его вдруг испуганно расширились, лицо перекосилось, И тут же он набросился на нее, стал рвать на ней рубашку, терзать и душить ее, хрипло выкрикивая:
— Ах, Рыжий!.. Сволочь!.. Загрызть меня хочешь?.. Не выйдет, не выйдет!..
Гера чудом вырвалась из его рук, выбежала из комнаты.
— Тетя Акулина, тетя!.. Андрюша!.. Спасите меня!.. — звала она на помощь.
Она запуталась в своей длинной, разорванной ночной рубашке и упала, не добежав до крутой деревянной лестницы, ведущей в нижние комнаты, где спали Акулина Гавриловна и дети.
Николай Иванович бежал за ней. Он успел включить свет, и он тоже кричал жалким, дрожащим голосом:
— Гера, Гера, прости меня! Я не знаю, что со мной было! Гера, милая!.. Прости!.. Вот, на колени встану!..
— Уйди, уйди!.. Не подходи ко мне!.. — Гера билась на полу в истерике.
Насмерть перепуганная Акулина Гавриловна уже поднялась к ним. Она вся тряслась и не могла взять в толк, что здесь случилось, видя лежавшую на полу Геру в изодранной в клочья рубашке и полуголого, в одних трусах, Николая Ивановича, который, стоя на коленях, почему-то просил прощения.
