– Вам нужно… поговорить?
– Нет. Я не хожу в костел, – отвечаю я быстро.
– Но это именно костел.
– Ну… да, – я слышу в своем голосе отчаяние, и меня это пугает.
Он садится рядом со мной, я двигаюсь. Нас в костеле только двое.
– Может быть, тебе просто некуда больше пойти… ничего, Господь Бог ждет каждого из нас.
Вот с ними всегда так. «Вам нужно поговорить?» – и сразу «может быть, тебе некуда больше пойти…». И кстати, значит ли это, что я с ним тоже могу разговаривать на «ты» – или только он со мной?
– Я скорее не верующий… – шепчу я.
– Ничего… Он в тебя верит…
Я вдруг почувствовал усталость, смертельную усталость.
Мне хотелось заснуть и забыть обо всем. И не думать.
И проснуться, когда все уже будет позади.
– Я устал, – ответил я. – Все рушится…
– Что-то случилось?
– Нет. Дело в собаке. В основном.
– Твоя собака?
– Нет, матери… Мать больна, а ее пес пропал. И если он не найдется…
Тут я спохватился и рассказал ему обо всем по порядку: о ненавидимом мною Геракле, о болезни матери, о том, как эти две вещи связаны между собой, и о своем бессилии что-либо сделать.
– А почему ты так думаешь? Тут же магия не нужна… Твоя мать тяжело больна – так, может быть, тебе просто проще думать о собаке? Так меньше болит, правда?
Я возмутился.
– Да никто не говорит о магии… Но мать дала мне ринграф, – я вытащил свою Деву с когтями и подал ксендзу. – Она в нашей семье уже много лет. Видите вот эту ямку? Мать говорит, там пуля застряла, вот здесь… Он нашу семью защищал и спасал… и мать подарила мне его на день рождения. Чтобы он меня охранял. И как только она мне его отдала – сразу рак…
– Пресветлая Дева, – подтвердил ксендз. – Красивая вещь. Отличный подарок.
– Но он не работает, – брякнул я, не успев подумать.
– Хочешь со мной помолиться? Молитва работает…
– Я не умею, – признался я, чувствуя ком в горле.
– Просто повторяй за мной.
Мы опустились на колени.
– О Пречистая Владычице Богородице, Царице небеси и земли, высшая ангел и архангел и всея твари честнейшая…
– …твари честнейшая…
– …чистая Дево Марие, миру Благая помощнице, и всем людем утверждение, и во всяких нуждах избавление!
– …избавление…
– Ты еси заступница и предстательница наша, ты еси обидимым защищение, скорбящим радование…
– …скорбящим радование… – повторял я.
– …сирым прибежище, вдовам хранительнице, девам слава, плачущим веселие, больным посещение, немощным исцеление…
– …немощным исцеление…
– …грешным спасение.
– …грешным спасение.
– Помилуй нас, Мати Божия, и прошение наше исполни, вся бо суть возможна ходатайству Твоему: яко Тебе слава подобает ныне и присно и во веки веков. Аминь.
– Аминь.
Во вспотевшей ладони я сжимал покалеченный ринграф.
– Верь Господу, – произнес ксендз и встал.
И перекрестил мою склоненную голову.
Великая мистификация
В восемь двадцать три в дверях возникла Инга. В руках она держала бронзового цвета дорожную сумку – с окошком, а как же. В окошке виднелась морда пса – а как же, ни дать ни взять гераклоподобный, только чуть другого оттенка. И хвост другой, непонятно почему. Пес повел себя фантастически – он сразу же схватил меня за штаны и начал верещать, как придавленная мышь, подключенная к электрической зубной щетке.
Матушка с первого взгляда поймет, что это нечто с Гераклом не имеет ничего общего, разве что они принадлежат к одной породе.
– Не ссы, прорвемся, – заявила Инга (понятия не имею, кто ее этому научил!). – Ты просто покажешь его матери из окна. И все получится.
– Мама… из окна, – уточнил я. – Посмотрит из окна, да?
А это могло удаться. Профессора не нужно посвящать в наш замысел, потому что он же «порядочный человек» и может не понять, но я могу позвонить матери и сказать ей, чтобы она выглянула в окно, я ей пса подниму в руках, она порадуется, потом я пса спрячу в сумку, сумку в машину, а сам пойду к ней с чувством выполненного сыновьего долга.
Пес с прекрасным звучным именем Шварц (разумеется, в честь Шварценеггера) улегся на коврик около двери и лупал глазами.
– Только ни на секунду не отпускай его с поводка, – Инга вручила мне его упряжь. – Завтра с утра, сразу после занятий, я за ним приеду, потому что мне его одолжили только до вечера. Я сказала, что он будет сниматься в кино. Ты его снимешь? Я потом скажу, что сцену вырезали. И я даже не наврала – ведь ты же кинооператор, правда ведь? – она слегка смутилась, а меня позабавила эта комбинация вранья с ощущением вины. Не говоря о том, что это было чисто по-польски.
Женщина должна иметь для всего оправдание. Она не может смириться с тем, что все так, как оно есть. И иногда врать необходимо. Она должна знать, что у нее не было другого выхода, – и подогнать под свой поступок соответствующую идеологию. А отсутствие других вариантов – отличное оправдание, все сразу становится легко и просто. Никакой вины нет, если у тебя не было выбора. Если не было выбора – то вранье перестает быть враньем, а становится «необходимостью». А необходимость уже преодолевает все препятствия. А вина… виноват Геракл, что пропал. Или я, что это допустил.
Хотя надо признать, что когда они любят – они свою любовь защищают как могут.
Он не напился – он просто с утра ничего не ел… а блевал он потому, что салат несвежий был, она и сама это почувствовала, только не стала говорить ничего; ребенок – нет, он не лентяй, на котором негде пробу ставить, а это учителя на него почему-то взъелись; мусорника отродясь не было там, где любимый в него въехал, не посмотрев в зеркало заднего вида при парковке, его, этот мусорник, кто-то только что туда поставил, а проспал он не потому, что раздолбай, а потому что будильник не сработал. И даже последствия стихийного бедствия им важны только потому, что кто-то кого-то не предупредил.
Логика у них удивительная: как будто если бы тот мужик, который о погоде рассказывает, предупредил о стихийном бедствии – ничего бы не случилось.
Но они сделают все, чтобы тебе помочь. Это правда.
– Инга, ты просто мой ангел-хранитель, – сказал я. – Я никогда тебе этого не забуду. Ты даже не представляешь, что для меня сделала.
– Мне надо идти, Иеремиаш, – вздохнула она. – До завтра.
* * *
Я проводил Ингу до остановки – а вдруг где-нибудь своего уродца увижу все-таки? Прошелся по району. Мне попадались навстречу самые разные собаки: мастифы, волкодавы, которых я знаю, – один из моего дома, а второй из тринадцатого, такса моего соседа снизу, которая еле шла, два веселых йорка… но моего Геракла не было.
Я вернулся домой. И, поскольку я люблю свою мать, остался наедине с чужим псом породы, которую не перевариваю. А матушка о моих страданиях даже не догадывалась. Жизнь несправедливая штука. Чужая псина сидела у батареи и чутко следила за каждым моим движением. Мне надо было наконец расставить книги на полках, но времени не было. Да ничего с ними не случится. Я включил новости, экран замигал, но на нем появился мой самый нелюбимый политик, и я переключил на CNN. Все-таки забавно, что один и тот же мир в новостях разных компаний выглядит совершенно по-разному! Как будто они говорят о разных планетах. А я Инге удивляюсь…
Пес у батареи замер. Положил голову на передние лапы – у этих коротконогих уродиков это выглядит довольно курьезно. У него между ушами были темные пятна, а глаза – темные и внимательные. Он не спускал с меня взгляда. Глупое маленькое существо… Он страшно боялся, но притворялся храбрецом.
Я пошел на кухню и вынул миску, в которой давал Гераклу еду.
Еда еще не протухла, не воняла, хотя я и достал ее еще вчера, в надежде, что уродец найдется. Я налил холодной воды и порезал еду на мелкие кусочки, положил обратно в миску, помыл доску и поставил на место. Мне достаточно бардака в комнате, в кухне я стараюсь не разводить грязь, хотя это и нелегко.
Пес поднял голову, когда я к нему подошел, и тревожно поставил уши торчком. Пытался было заворчать, но у него получился только тихий жалобный писк. Я поставил перед ним миску и сел на диван. Краем глаза я наблюдал за тем, что он делает. Осторожно, на прямых, негнущихся лапах он подошел к миске и встал в стойку, забавно подняв переднюю лапку, как будто у него в роду были охотники. Трясся. Уж такая у этих мышеподобных собак особенность. А потом опустил мордочку и начал трескать, аж уши ходуном ходили. В десять секунд миска опустела. Он посмотрел на меня и шмыгнул снова к батарее. Не сказав «спасибо», не проявив хоть какой-нибудь благодарности… как будто так и должно было быть.
А потом мы с ним пошли гулять. И искать Геракла.
