она якобы не знает: месье Лаваль не посвятил её в свои планы. Проверили все суда с пассажирами, выходившие из Ла-Валетты после его исчезновения: француз не значился ни в одном списке. Никаких следов. Решили дожать дамочку: куда же она спрятала труп своего благоверного? Пара допросов, и с мадам случились истерики, но эти недотёпы из полиции допустили промах: они не арестовали её сразу. И как результат — она сбежала, — Канинхен поднял вверх указательный палец. — Скрылась. В госпитале, где она работала, никто ничего не знает. Как сквозь землю провалилась.
— И как же это дело попало к Вам, сэр? — прозвучал мой вопрос. Хотя для меня это было сейчас не важно: я лихорадочно пытался найти выход из этой ситуации для Надэж.
Канинхен самодовольно улыбнулся.
— Всё дело в этом, — англичанин постучал себя пальцем по лбу. — У меня прекрасная память. Сотрудников военной полиции ознакомили с обстоятельствами этого дела на случай, если мы случайно столкнёмся с ними в своей работе. Поэтому, когда ты вчера рассказал мне о появлении своей соседки-француженки по имени Надэж Растиньяк, то я сразу вспомнил о разыскиваемой дамочке, проходящей по этому делу.
Мои мысли продолжали метаться в голове как сотня мячиков для сквоша, но найти спасительную лазейку они были не в состоянии.
— Это какая-то ошибка. Она не могла этого совершить, — всё, что я мог сказать. — Вы должны её расспросить, ещё раз проверить. Но держать её в тюрьме нельзя. Надо выпустить мадам Лаваль немедленно. Она не какая-то преступница, — со всей горячностью я начал убеждать Канинхена.
— Угу, — снисходительно улыбнулся англичанин. — Вот явятся завтра утром из полиции, заберут её и отпустят куда-нибудь в другое место. А потом и вовсе отдохнёт лет двадцать, — он усмехнулся и, выпустив струю табачного дыма, добавил: — на каторге.
— На каторге? — я привстал, во рту пересохло. — Как же невинного человека на каторгу?
— А куда ты предлагаешь отправлять таких, как она? — его чёрные глазки буравили меня. — На Мадейру?
Я пропустил мимо ушей его колкости. Надо искать выход.
— Сэр, можно с ней увидеться? — наконец, хоть что-то пришло мне на ум.
— Зачем тебе это? — Канинхен недоверчиво нахмурил брови, его и без того подозрительные глазки превратились в острые иглы.
— Хочу поговорить с ней. Я не верю в её вину. Но если это так, то, может, мне удастся убедить Надэж признаться в совершённом. Вы же видите, что она доверяет мне. Один раз я уже помог, помогу и на этот раз, — меня несло в потоке виртуозной хитрости (во всяком случае, мне так казалось) — только бы попасть к ней.
Канинхен внимательно смотрел на меня, постепенно его глаза расширялись.
— Слушай, Гюго, ты в ударе. Ну ладно, случайно выдал эту дамочку, теперь хочешь помочь закрыть её навсегда. По-моему, ты собрался доказать, что Шатопер был твоим предком, — его глазки снова подозрительно сузились. — Или всё-таки что-то задумал? Говорили, что её на квартиру приводил какой-то моряк. Может, это был ты? Сговорились, убили беднягу, и дамочка в твоей койке. У вас, у французов, вечно так.
— Вас не поймёшь. Не сознаёшься в несовершённом — закоренелый преступник, хочешь помочь следствию — подлец и пособник, — я привстал со стула и простодушно развёл руками.
— Да, у нас так, — на лице англичанина появилась довольная улыбка, он расслабленно откинулся на спинку стула.
— Это не порядок, а всеобщее безумие, — я расстроено присел на свой стул.
— Но-но, не трогай основ империи, — беззлобно огрызнулся Канинхен. — Вот заберут её завтра, и пусть возятся с ней сами, — он махнул рукой. — В конце концов, это не дело военной полиции. Забудь о ней. Не стоит она того.
«Не стоит она того…» — я не знал, что ещё придумать. В опустевшей голове вновь запрыгали мячики-мысли, отскакивая от стенок черепной коробки: «Надо, надо что-то придумать немедленно. Или сейчас он меня выгонит», — подгонял я себя.
— Сэр, я её люблю. Позвольте увидеться с ней в последний раз, — сделал я отчаянную попытку разжалобить его.
— Неисправимый народ. Сейчас он попросит разрешения провести с этой дамочкой последнюю ночь. Всё же все эти ваши Мопассаны и Флоберы были правы: если вам, лягушатникам, позволить, вы даже на плахе будете разводить амуры, — проворчал Канинхен.
«А если сыграть в покер?», — почти слетело с моего языка, но я вовремя сдержался. Покер? Пусть даже и безнадёжная, но, как показалось мне, гениальная идея родилась в моём мозгу.
— У меня есть ещё немного монет, — я вспомнил об оставшихся от жалования купюрах. — Ставлю против разрешения на свидание с мадам Лаваль.
Конечно, деньги не интересовали сублейтенанта. Но я рассчитывал не на жадность, а на азарт англичанина. Его скорее могла заинтересовать возможность посрамить соперника в одном из высочайших видов искусств — покере. Он с интересом посмотрел на меня, прищурил один глаз, несколько секунд молчал, раздумывая, потом вынес решение:
— Ну, что ж, хоть какой-то взрослый разговор. А то какие-то сопли здесь размазывал.
Офицер вытащил из стола колоду. Я достал из кармана деньги и бросил их на стол. Канинхен разменял их на монеты, потом достал бумагу и карандаш.
— Думаю, с моей стороны фишка «пять минут свидания с француженкой» будет хорошей для тебя минимальной ставкой.
Не дождавшись моего ответа, англичанин подбросил монету для розыгрыша очерёдности торгов в раунде. Ему достался малый блайнд — первая ставка. На его листке появилось «5 минут», я бросил большой блайнд — шиллинг. Сдача карт прошла и началась игра. «Неужели я проиграю?» — стучало в голове, мешая сосредоточиться на картах. Однако карты мне выпали неплохие: валет червей и бубновая девятка. Сублейтенант уравнивает и приписывает ещё пять минут в банк. Я поднимаю ставку и бросаю в банк ещё один двенадцатипенсовик, англичанин не остаётся в долгу и даёт десять минут рандеву с заключённой.
Прелесть игры вдвоём в том, что ставки можно поднимать бесконечно. Я бросил ещё шиллинг. Канинхен внимательно смотрел на меня. Вероятно, он сейчас размышлял: у меня на руках два туза или это просто наглый блеф. Прошло ещё три поднятия ставок, прежде чем мы перешли ко второму кругу торгов. На столе появилось три открытые карты: восьмёрка и тройка пик, тройка червей.
