Она понимала, чего они хотят и к какой цели ведут их инстинкты, которые они называли бессознательными. Она понимала, что Юджин Лоусон, гуманист, наслаждается при мысли о голоде, а доктор Феррис, человек науки, мечтает о том дне, когда люди вернутся к ручному плугу.
Она испытывала одновременно изумление и безразличие: изумление, потому что она не могла взять в толк, что может привести человека к такому состоянию, безразличие, потому что не могла больше считать того, кто достиг этого состояния, человеком. Они продолжали говорить, но она не могла уже ни слушать, ни спорить с ними. Она вдруг поняла, что чувствует лишь одно желание: вернуться домой и уснуть.
— Мисс Таггарт, — услышала она за спиной вежливо безличный, слегка обеспокоенный голос; она подняла голову и увидела почтительно склоненную фигуру официанта, — заместитель управляющего терминалом Тагтарта у телефона. Он просит разрешения переговорить с вами по срочному делу. Прямо сейчас.
Для нее было большим облегчением встать и выйти из этого зала, даже если речь пойдет о каком-нибудь новом несчастье. Большим облегчением было слышать голос заместителя управляющего, хотя он начал со слов:
— Система последовательного включения сигналов вышла из строя. Семафоры не работают. Сейчас задержаны восемь прибывающих и шесть отправляющихся поездов. Мы не в состоянии ввести или вывести их из тоннелей, мы не можем найти главного инженера, не можем обнаружить обрыв в цепи, у нас нет медного кабеля для ремонта, мы не знаем, что делать, мы не…
— Я сейчас буду, — сказала она и положила трубку. Она поспешила к лифту, а потом почти бегом пронеслась через величественный вестибюль «Вэйн-Фолкленд», чувствуя, как возвращается к жизни, едва возможность действовать позвала ее.
В последние дни такси стали редкостью, и ни одна машина не подъехала к подъезду, откликаясь на свисток швейцара. Дэгни быстро вышла на улицу, забыв, как одета, и удивившись тому, что ветер показался ей слишком холодным и вольно обращающимся с ее одеждой.
Задумавшись о том, что ее ждет на терминале, она почти испугалась красоты мелькнувшего перед ней видения: она увидела стройную фигуру женщины, спешившей ей навстречу, луч уличного фонаря скользнул по блестящим волосам, обнаженным рукам, слив воедино движение ее черной накидки, пламень бриллианта на ее груди, длинный пустынный коридор городской улицы позади нее и небоскребы, выделенные редкими точками света. Понимание, что она видит собственное отражение в витрине цветочного магазина, пришло мгновением позже, — она успела почувствовать очарование картины, в которую вошли и этот образ, и окружающий ее город. Затем она почувствовала укол грустного одиночества, одиночества более беспредельного, несравнимого с пространством пустой улицы, — и укол поднимавшегося в ней гнева на себя, на абсурдный контраст между ее внешностью и окружавшей ее ночью — ночью времени, в котором ей выпало жить.
Она заметила огибавшее угол такси, помахала ему рукой, вскочила в него и сильно хлопнула дверцей, отсекая чувство, вспыхнувшее в ней на пустом тротуаре у витрины цветочного магазина. Но она знала, несмотря на всю горечь, тоску и насмешку над собой, что это чувство сродни чувству ожидания, которое она испытывала на своем первом балу и в те редкие моменты, когда ей хотелось, чтобы внешняя красота окружавшей ее жизни соответствовала ее внутреннему великолепию. Нашла время думать об этом! — издеваясь над собой, подумала она. Не сейчас! — в гневе кричала она самой себе, в то время как спокойный печальный голос продолжал задавать свои вопросы под шелест колес такси. Вот ты, верившая, что должна жить лишь для своего счастья, что у тебя от него осталось? Чего ты достигла своей борьбой? Да, да! Скажи-ка честно: что тебе до всего этого? Или ты стала одним из тех выживших из ума альтруистов, которым больше незачем задумываться об этом?.. Не сейчас! — приказала она себе, когда в лобовом стекле автомобиля возник ярко освещенный въезд в терминал «Таггарт трансконтинентал».
Люди в офисе заместителя управляющего терминалом напоминали вышедшие из строя семафоры, будто и здесь произошел разрыв в цепи и отсутствие живого тока не позволяло им двигаться. Они глазели на нее в каком-то оцепенении, словно им было все равно, оставит ли она их в покое, или заставит двигаться.
Управляющего терминалом не было на месте. Главного инженера не могли отыскать, его видели часа два назад. Заместитель управляющего исчерпал всю свою инициативу и энергию, вызвавшись позвонить ей. Остальные даже не пытались что-либо предложить. Инженер службы сигнализации, мужчина, на четвертом десятке сохранивший внешность студента, продолжал воинственно повторять:
— Но этого никогда раньше не случалось, мисс Таггарт! Система последовательного включения сигналов никогда не отказывала. Она безотказна. Мы знаем свое дело. Мы можем позаботиться обо всем, как и всякий другой, но ведь система отказала, хотя ей этого не полагается делать.
Дэгни не могла понять, сохранил ли диспетчер, пожилой человек, за плечами которого были годы работы на железной дороге, способность мыслить, но пытается скрыть это, или же за те месяцы, пока ему приходилось скрывать это, он полностью потерял сообразительность, позволив себе загнивать в безопасности.
— Мы не знаем, что делать, мисс Таггарт.
— Мы не знаем, к кому обращаться и за какой помощью.
— Нет никаких инструкций, как вести себя в такой чрезвычайной ситуации.
— Нет даже указаний о том, кто должен давать указания в подобном случае.
Она выслушала, молча, ничего не объясняя, подошла к телефону, приказала телефонисту соединить ее с ее коллегой в «Атлантик саузерн», в Чикаго, позвонить ему домой, вытащить его, если потребуется, из постели.
— Джордж? Дэгни Таггарт, — произнесла она, когда в трубке прозвучал голос коллеги. — Не одолжишь ли мне инженера службы сигнализации со своего терминала Чарльза Мюррея на сутки?.. Да… Так… Посади его на самолет и доставь сюда как можно быстрее. Скажи ему, что мы платим три тысячи долларов… Да, за один день… Да, так скверно… Да, я заплачу ему наличными из собственного кармана. Я заплачу, если понадобится дать взятку, чтобы он сел на самолет, но отправь его первым же рейсом из Чикаго… Нет, Джордж, никого… в «Таггарт трансконтинентал» не осталось ни одного умеющего думать работника… Да, я сделаю все бумаги, разрешения, исключения и позволения для чрезвычайных случаев… Спасибо, Джордж. Пока.
Она повесила трубку и быстро заговорила с присутствующими в помещении, где уже не слышалось звука бегущих колес, чтобы не слышать тишины в комнате и на терминале, не слышать горьких слов, которые, казалось, повторяла тишина: в «Таггарт трансконтинентал» не осталось ни одного умеющего думать работника…
— Немедленно подготовьте ремонтный состав и бригаду, — приказала она. — Отошлите их на линию Гудзон с наказом обрывать каждый кусочек медного кабеля, с ламп, семафоров, телефонов, всего, что является собственностью компании. Чтобы сегодня все было здесь.
— Но, мисс Таггарт! Обслуживание линии Гудзон прекращено лишь временно. И Стабилизационный совет отказался выдать нам разрешение на демонтаж линии!
— За это несу ответственность я.
— Но как мы доставим оттуда ремонтный состав, если не будет никаких семафоров?
— Через полчаса будут.
— Как?
— Идите за мной, — сказала она, вставая.; Они последовали за ней, и она торопливым шагом двинулась вдоль платформы, мимо суетившихся толп пассажиров возле неподвижных поездов. Она спешила по узким переходам, через переплетение рельсов, мимо слепых семафоров и бездействовавших стрелок. И только перестук ее атласных туфелек, сопровождаемый глухим скрипом ступенек под более медлительными шагами мужчин, следовавшими за ней запоздалым эхом наполнял высоченные своды подземных тоннелей «Таггарт трансконтинентал», — она спешила к освещенному стеклянному кубу диспетчерской башни А, которая висела в темноте, подобно одинокой короне — короне низложенных властителей королевства опустевших путей.
Главный диспетчер был слишком опытным работником на месте, слишком ответственном, чтобы быть в состоянии полностью скрыть опасный груз своего разума. Он понял, что от него требуется, как только Дэгни начала говорить, и ответил лишь отрывистым «да, мэм», тут же склонившись над своими графиками. В то время как другие последовали за Дэгни вверх по металлической лестнице, он уже мрачно сидел за самыми оскорбительными расчетами, какие ему приходилось делать за все время своей долгой карьеры. Дэгни догадалась, насколько глубоко он это осознал, по единственному взгляду, который он бросил на нее, взгляду, выражавшему и возмущение, и усталость, которые вполне могли сравниться с чувствами, которые он прочел на ее лице.
