В тот вечер после ужина мы пили чай.
– Ты надолго? – спросил я.
– На два дня. Кубракова устроила интересный симпозиум.
– Жить будешь у нас?
– Нет. Я остановилась у Ангелины Назаркевич. Моя школьная подруга. Чудная баба, а сын непутевый. Способный химик, но влез в какой-то кооператив. Она переживает. Я хочу с ним поговорить.
– Тебе-то какое дело? – пожал я плечами.
– То есть как?! Она интеллигентный человек, а сын – кооператорщик.
– Ну и что?
– А если посадят в тюрьму?
– За что?
– К него, наверное, появились шальные деньги.
– Это еще не основание, чтобы человека сажать в тюрьму, – пытался я урезонить ее.
– А, брось! – махнула она рукой, словно я был безнадежно наивный, отставший от времени человек. – Я должна тебя познакомить с Ангелиной!
– Зачем?
– У нее иногда собирается интересная компания.
– Не люблю компаний, я уже стар для этого.
– Ладно, я пошла, – она встала. – У Назаркевичей завтра у кого-то именины, я хочу помочь Ангелине что-нибудь испечь…
Когда Неля исчезла, возникло ощущение, словно прекратилось долго терзавшая зубная боль. Какая-то Кубракова, какие-то Назаркевичи… Мог ли я тогда думать, что эти фамилии, вбитые мне в голову трескотней троюродной сестрицы, я встречу, но уже при других обстоятельствах!?
1
В теплый июньский полдень окна ресторана были зашторены, и оттуда гремела музыка, нестройно пели голоса, раздавались выкрики, смех. На входной, чуть приоткрытой двери табличка предупреждала: "Ресторан закрыт. Банкет". В узкую щель дышал воздухом швейцар – маленький, лысый с морщинистым, как мошонка, лицом. Заканчивал он свою жизнь стражем у этих врат в черной униформе с орденскими планками на лацкане, не дослуживший до генеральских красных лампас, теперь он довольствовался золотыми лакейскими галунами; его и вышибалой-то не назовешь – больно тщедушен. Может когда-то на плацу перед ним стоял, внимая, полк, а он постукивая ногой, обутой в мягкий хромой сапог, недоверчиво прищуренным взглядом обводил лица и выправку сотен подчиненных ему солдат и офицеров. Нынче ему же за поданное пальто или услужливо распахнутую дверь посетители, уходя, опускали в полураскрытую ладошку бумажную подачку…
Трое молодых мужчин почти одного возраста – лет тридцати семи-тридцати восьми – разочарованно глянули на табличку.
– Вот и пообедали, – огорченно сказал Назаркевич. – Я же говорил, надо было в аэропорт, там всегда открыто.
– Жаль, тут, пожалуй, последнее место, где еще прилично кормят, произнес Вячин.
– Еще не все потеряно, – ответил им Лагойда и направился к швейцару.
– Закрыто, – тот указал на табличку.
– Кто гуляет? – властно спросил Лагойда.
– Геня.
– Правильно. Тогда я сюда.
– Вы стекольщик?
– Нет, я Генин брат, – соврал Лагойда.
– А-а. Проходите.
– Пошли, ребята, – обернулся Лагойда к спутникам.
Уже в холле Назаркевич спросил:
– Слушай, что за Геня, почему стекольщик?
– Геня самый важный и самый богатый человек в городе, – усмехнулся Лагойда. – У него три автомастерских. Если тебе надо будет отрихтовать крыло или дверцы, я тебя устрою к нему, – сказал он Назаркевичу. – У него на год очередь. Дерет, правда, но – золотые руки.
– А почему стекольщик? – переспросил Назаркевич.
– Банкет, наверное, достиг самой высокой температуры, и кто-то вышиб стекло, вызвали стекольщика.
– А ты что, родственник этого Гены?
– Такой же, как и ты, – засмеялся Лагойда. – Имя Гены – для всех в городе пароль. Он платит хорошие чаевые…
Они вошли в зал. Перед ними тут же вырос администратор, недоверчиво оглядел их явно не подходящую для банкета одежду, сказал:
– Слушаю вас.
– Устройте нас в уголочке, – командно произнес Лагойда.
– У нас банкет, – ответил администратор.
– Это я читал. Поэтому и нужно где-нибудь в уголочке за служебным столиком.
– Пойдемте, – после минутного колебания решился администратор, высчитывая, кто эти трое настырных: из угрозыска или может… Видимо на большее его фантазия в силу профессии не была приспособлена…
– Ну и арап ты! – сказал Назаркевич, когда они уже сидели за служебным столиком в глубокой нише в стороне от центрального зала. Обедаем или гуляем?
– Скромно обедаем, – вспомнив пытливые глаза администратора, Лагойда предостерегающе поднял палец.
Но были они не из угрозыска. Николай Николаевич Вячин, технолог, возглавлял кооператив "Астра", куда уговорил пойти на договорных началах своих приятелей – Сергея Матвеевича Назаркевича и Юрия Игнатьевича Лагойду, основным местом службы которых являлся научно-исследовательский и экспериментально-производственный институт металловедения. Назаркевич работал там инженером-химиком в лаборатории, а Лагойда – заведовал всем энергетическим хозяйством. Когда-то Вячин начинал свою инженерную карьеру в этом институте, но несколько лет назад ушел. Его кооператив "Астра" в сущности был малым предприятием – солидным, хорошо отлаженным, с оборотом в несколько сот миллионов. Делали тут художественное литье из легких сплавов: фурнитуру для мебели – фигурные петли для дверец, накладки на замочные скважины, изящные дверные ручки, крючки для вешалок, штамповали модные люстры, бра и сувенирные подсвечники. Вячин сманил к себе хороших дизайнеров…
– Что будете пить? – спросил официант.
– Ничего, – отрезал Вячин.
– Ну может хоть пивка? – сказал Назаркевич.
– Ладно, три пива, – смилостивился Вячин. – Ты же не пьющий, повернулся он к Назаркевичу. – Чего вдруг?
– Да так что-то захотелось.
– Хорошо. Приступим к делу. Выкладывай, – сказал он Назаркевичу.
– Если помнишь, еще при тебе Кубракова начала работу над этим лаком, – начал Назаркевич.
– Помню.
– Ушло у нее на это шесть лет.
– Почему "у нее", ты ведь тоже участвовал? – вставил Лагойда.
– Идея-то была ее… Сейчас это значения не имеет, – раздраженно ответил Назаркевич. – Работа завершена. Результат потрясающий.
– А именно? – спросил Лагойда.
– Лак универсальный. Может служить исходным материалом для десятков, а может и сотен производственных целей. Он найдет применение в радиоэлектронике, в фармакологии, в антикоррозионной технологии. И всюду, где хватит фантазии. Она назвала его "поликаувиль".
– Какое это отношение имеет к нашим изделиям, – спросил Вячин.
– Полукаувиль водонепроницаем, сверхпрочен, его не берут ни кислоты, ни ляпис, он обладает сверхизоляционными свойствами. А ты ведь жаловался, что торговля приняла несколько претензий от покупателей. В чем они, эти претензии?
– Со временем тускнеет декоративно-тонирующее покрытие, потому что на нашем лаке появляются трещины, поступают пятна окисления.
– Поликаувиль Кубраковой все эти проблемы снимает. Он хорош и как изолятор проводов. А ведь вы делаете бра, люстры. Я же говорю тебе: он универсален!
– Ты мне говорил и про автомашины, – подсказал Назаркевичу Лагойда.
– Это к делу не относится, – ответил Назаркевич.
– А что автомашины? – спросил Вячин.
– Если в поликаувиль добавляются каучукосодержащие вещества и уза, он становится антикоррозионной защитой. Аналогов ей в мире нет. Сегодня во всяком случае. Лак не затвердевает, а сохраняет упругость. Машине не страшны удары гравия в днище.
– А что такое уза? – спросил Лагойда.
– Восковой клей, сотовая сушь. Меду в ней нет. Пчелы узой заклеивают щели в сотах, – сказал Назаркевич.
– Башковитая баба наша Кубракова? – засмеялся Лагойда.
– Хоть и стерва, но талантлива, – согласился Назаркевич. На, взгляни, как это выглядит в натуре, – он извлек из кармана пузырек от корвалола с прозрачной жидкостью.
Лагойда посмотрел ее на свет и передал пузырек Вячину. Тот наклонил его, откупорил, понюхал, снова закрыл, взболтал и опять посмотрел. Затем сказал:
– Вязкий. Но если распылять аэрозольно под большим давлением… Где ты взял?
– Перед промывкой аппарата слил из отстойника. Там всегда остается граммов двадцать пять-тридцать.
– Много у нее этого лака? – спросил Вячин.
– Смотря для чего, – ответил Назаркевич. – Для промышленных нужд капля в море. Установка-то опытная, лабораторная. Кубракова надоила на ней всего литров тридцать.
– Нам бы двух поллитровок этого поликаувиля хватило на год. Распыляли бы аэрозольно, – сказал Вячин.
– Попроси у нее, – посоветовал Лагойда. – У вас же были неплохие отношения. Может даст.
– Так эта ведьма и разбежится! – скривился Назаркевич. – Впрочем, как хочешь. Она послезавтра утром вместе с директором уезжает в Германию.
