За ужином Клавдий три или четыре раза выразил желание, чтобы его избрание императором было одобрено сенатом.
- Доверься мне и ни в чем не сомневайся! - тихо сказала Мессалина, устроившаяся с ним на одном ложе. - Позволь твоей Мессалине руководить событиями!
И, наклонившись к самому уху супруга, нежно прошептала:
- Разве твоя жена плохо тобой руководила? Не она ли, приложив столько самоотверженной любви и настойчивости, за четыре года подготовила все, что сейчас произошло?
- О да! Ты была моей доброй путеводной звездой, которая влекла меня за собой по этому тернистому пути, полному опасностей и препятствий. А я даже не знал, что он меня приведет к трону Цезаря! Ты навсегда останешься госпожой и повелительницей твоего преданного Клавдия, послушного каждому слову своей супруги.
В этот момент Мессалина почувствовала, что кто-то тянет ее за край одежды. Она обернулась и увидела проконсула Луция и Вителия Непота, стоявшего на коленях возле ложа, на котором она возлежала.
- Что ты здесь делаешь? Чего ты хочешь? - с удивлением спросила Мессалина, увидев победителя парфян в такой странной позе. Произнося эти слова, она опустила ноги на пол и села.
- Прошу тебя об одной милости, божественная Мессалина! Только об одной милости, в которой ты не можешь и не должна отказать мне.
- Да встань же. Во имя Зевса! И говори… Чем бедная женщина может быть полезной тебе, почтенный Вителий?
- Ты бедная женщина? Ты, прекраснейшая, очаровательнейшая, мудрейшая среди всех самых знатных женщин, живущих в Риме? Ах, божественная Мессалина, ты себя не знаешь и не умеешь ценить себя. Я, давно обожающий тебя, как свою богиню, преклонившись возле твоих ног, прошу тебя о высочайшей милости позволить мне снять с твоей изящной ножки одну из твоих сандалий, чтобы я всегда мог держать ее в руках и покрывать нежнейшими поцелуями.
И, прежде чем просиявшая от удовольствия Мессалина успела что-либо ответить, Вителий, точно охваченный неудержимым порывом чувств, бережно, но быстро снял обувь с ее правой ноги и, приложившись к ней губами, спрятал под туникой у себя на груди.
- Здесь, возле самого сердца я буду носить ее, - воскликнул он, - чтобы каждый день покрывать поцелуями!
Многие с улыбкой зааплодировали поступку и словам подхалима. Клавдий его поблагодарил, а Мессалина, покраснев от радости, дружески упрекнула Вителия. Он же, поднявшись и вновь возвратившись в прежнюю позу, вытащил из-под туники сандалию и с величайшей осторожностью надел ее на ногу хозяйки [IV]. Как раз в этот момент в комнату вошел Агриппа, царь, правившей половиной Иудеи. Он был в добрых отношениях с Калигулой и несколько дней назад прибыл в Рим, чтобы застать его перед отъездом в Египет. Часто посещая Вечный город и подолгу живя в нем, он завоевал расположение многих патрициев и магистров, ибо не жалел денег ни на роскошные пиры, ни на развлечения. Его встретили как почетного гостя. С достоинством ответив на приветствия, он пожелал поговорить наедине с Клавдием, и Мессалина отвела их в таблий. Там правитель евреев посоветовал Клавдию не терять мужества и не поддаваться сенату, уговаривавшему его отказаться от империи.
На его стороне были не только почти все войска, но и большинство плебеев, желавших продолжения единоличной власти. А через несколько часов и сама курия должна была расколоться: уже сейчас там одни сенаторы выступали за передачу империи Аннию Минуциану, другие же предлагали избрать на престол Валерия Азиатика, третьи же выдвигали ставленников от своих сословий [V]. Передав эти сведения, бывший друг Калигулы заверил Клавдия, что если тот проявит выдержку, то скоро сенат будет вынужден признать его силу.
- Ты видишь. Ты слышишь? - торжествуя, сказала Мессалина супругу. - Что тебе говорила твоя жена, то подтверждает наш доблестный и почтенный Агриппа.
Затем матрона любезно вызвалась проводить к выходу главу иудеев, который пообещал использовать все свое влияние, чтобы убедить сенат в необходимости провозгласить Клавдия императором.
- И когда ты, знатнейшая из женщин, - заключил он по дороге, - узнаешь о моем содействии твоему триумфу, то я буду просить тебя о покровительстве и ходатайстве перед Клавдием, благодаря которому я, наконец, смогу получить власть над второй половиной Иудеи, сейчас принадлежащей Ироду, моему брату.
- Употреби свой авторитет в наших интересах, и можешь быть уверен в благорасположении Клавдия к тебе и к твоим замыслам. Это я тебе гарантирую. Поверь, Агриппа, душа моего супруга подчинена мне и никогда не избавится от моей власти.
- О, я это знаю! Позволь же мне уйти, а завтра ты увидишь результат моих действий.
Достигнув такого соглашения, Агриппа распрощался с Мессалиной. Для нее же потянулись долгие часы ожидания. Часы, которые ей показались вечностью, ибо еще ничего не было решено окончательно: судьба империи все еще колебалась на весах строгих небесных судей, не спешивших склониться в ту или в другую сторону. И оставалось только ждать и надеяться, Что ж, в конце концов, пусть будет так, как захотят боги! Завтра все встанет на свои места! И уже раннее утро принесло Мессалине добрую весть! На площади республиканцы с каждой минутой теряли опору. Сенат дрогнул и начал раскалываться. Только Кассию Херее и Корнелию Сабину с их бесхитростным, но могучим красноречием еще удавалось поддерживать свободолюбивые желания в душах своих сторонников, уже готовых поддаться на уговоры слабых и безвольных.
В третьем часу к Клавдию прибыли посланцы сената, которые скоро убедились в том, что преторианцы и их избранник намерены идти до конца. Поэтому гостям не оставалось ничего иного, как устами Верания - трибуна плебеев - сказать, что они боятся возникновения гражданских беспорядков в городе. Чтобы их не допустить, трибун попросил успокоить гвардейцев до тех пор, пока сенат не скажет свое слово.
По совету Калисто и Мессалины Клавдий отверг эти просьбы. А в это время Агриппа, приглашенный в сенат, явился туда и, воздав должное похвальному желании) отцов города, решившихся восстановить республиканские формы правления, призвал патрициев подумать о том, как именно они будут противостоять огромному войску преторианцев, готовых оказать вооруженное сопротивление их замыслам. Стремясь принести пользу августейшему римскому сенату, - сказал глава иудеев, - он предлагает не спешить с постановлением, которое будет иметь чрезвычайно важные последствия для их народа. Пусть благоразумные сенаторы дадут себе отчет в том, какие волнения начнутся в Риме, если они сделают хоть один неверный шаг. Нельзя забывать о том, что Клавдия поддерживают и плебеи, и школы гладиаторов, и солдаты, пришедшие ему на подмогу из Остии, и германские телохранители, а кроме них, еще и шестнадцать монолитно сплоченных преторианских когорт. Если допустить возникновение гражданских беспорядков, то кровопролитие будет столь же неизбежно, как и падение сената, бессильного перед могучим войском. Оно же без труда справится как с наемниками, набранными среди трусливых рабов и плебеев, так и с четырьмя когортами, сохраняющими преданность Херее и Сабину [VI].
Слова Агриппы переполошили большую часть сенаторов. Было решено, что несколько отцов города во главе с ним снова отправятся к Клавдию и попробуют спасти город от назревающей междоусобицы.
А между тем Калисто, Квинтилия, Нарцисс, Полибий и Паллант ходили по самым населенным кварталам, где с помощью центурионов и торговцев гладиаторами вербовали вигилиев, атлетов и борцов, готовых за немалое вознаграждение вступить в ряды сторонников Клавдия.
Весь день 25 января продолжались переговоры консулов с сенаторами - с одной стороны, и Клавдия с преторианцами - с другой. Но при этом лишь центурионы, исполнявшие тайный указ Мессалины, развивали свою деятельность в когортах Хереи и Сабина. Плоды их активной пропаганды показали себя на рассвете 26-го, когда, забрав свои знамена из курии, эти когорты изъявили желание уйти и присоединиться к их товарищам по оружию в лагере претория. На их пути встали Херея, Сабин, Папиний и Луп, попытавшиеся обратиться к солдатам с речью, но те подняли крик:
- Мы хотим единоличную власть над собой!
- Желаем императора!
Вспыхнув от негодования, Херея не удержался от грубости и назвал их жалкими, презренными, трусами. Они получат то правление, которого заслуживают. Он сам дает им императора: не Клавдия, потому что, если тот достигнет верховной власти, то он сам, Херея, убьет его, не перенеся стольких трудностей и столько крови, пролитой ради безвольного, жирного борова, вставшего на месте безумца [VII]. Они хотят единоначалия? Они желают императора? Что ж, пусть они выберут того, кто достоин и их, и сената? пусть примут единовластие какого-нибудь ничтожного плебея, пусть назначат над собой возницу Евтиха! [VIII] Но преторианцы уже не слушали ни глумлений Хереи, ни угроз Сабина, ни уговоров Лупа и Па-пиния. Они маршировали в сторону Эсквилина, где вскоре присоединились к своим соратникам, присягнувшим Клавдию.
