Эдуард подал знак, и мы отправились в путь. Перед королем везли его боевое знамя, а вокруг расположилась охрана. Королевская процессия развернулась и алой лентой потекла в ворота замка; ярко-красный цвет ливрей местами перемежался пестрыми знаменами, вьющимися на ветру. Запели трубы, птицы, взлетев с крыш замка, закружили в небесах, словно возвещая, что король с королевой расстались со своим ненаглядным сыном. Разумеется, я уже не могла остановить столь внушительную процессию, да и не собиралась этого делать, но все оглядывалась назад, все смотрела на своих сыновей, маленького и большого, и на своего дорогого брата, пока все трое не скрылись из виду, когда дорога пошла вниз от внутренних укреплений к внешним. И в тот момент, когда я перестала их видеть, на сердце у меня вдруг стало так мрачно и темно, что мне даже показалось, будто пришла ночь и рассвет никогда уже не наступит.
ИЮЛЬ 1473 ГОДА
В Лондон мы возвращались уже в последних числах июля и вынуждены были остановиться ненадолго в городке Шрусбери, поскольку я, ощущая приближение родов, хотела отдохнуть от тягот пути. Нас разместили в довольно просторных гостевых апартаментах тамошнего аббатства, и я была несказанно рада возможности спрятаться от яркого солнечного света и жары за закрытыми ставнями в прохладе комнат с толстыми каменными стенами. Я заранее приказала установить в уголке маленький фонтан, и неторопливое журчание воды чрезвычайно успокаивало меня, когда я, лежа на постели, ждала своего часа.
Шрусбери был построен близ источника Святой Уинифред, и я, слушая тихий плеск воды и звон колоколов, созывающих прихожан на молитву, думала о тех многочисленных духах, что обитают в этой болотистой местности, духах языческих и христианских; думала я и о Мелюзине, и о святой Уинифред, и о том, как родники, ручьи и реки способны общаться с людьми, но чаще все-таки говорят именно с женщинами, особенно с теми, которые знают, что и в их жилах текут воды. Все святые места в Англии связаны либо с источником, либо с колодцем, и крещенские купели наполняются святой водой, которая затем возвращается, получив благословения, обратно в землю. Эта страна просто предназначена для Мелюзины, ее родная стихия повсюду здесь себя проявляет — как текучими реками, так и подземными источниками.
В середине августа я почувствовала схватки и, повернувшись к фонтану, стала жадно вслушиваться в его журчание, словно пыталась уловить голос матери. Ребенок появился на свет легко, как я и предполагала, и это действительно был мальчик, как и предсказывала моя мать.
Эдуард навестил меня, хотя мужчинам не полагается входить к роженице, пока в церкви не отслужат благодарственный молебен.
— Я должен был тебя увидеть! — воскликнул муж. — Сын! Второй сын! Да благословит тебя Господь, любовь моя. Храни Он вас обоих. Спасибо, что подарила мне еще одного сына.
— Мне казалось, что ты был бы одинаково рад и сыну, и дочке, — поддразнила я мужа.
— Это правда, я очень люблю моих девочек, — тут же с жаром отозвался он. — Но дому Йорков необходим еще один наследник. И потом, он сможет быть товарищем своему брату Эдуарду.
— Давай дадим ему имя Ричард, — предложила я.
— Может, лучше Генрих?
— Генрихом мы назовем нашего следующего принца, — пообещала я. — А этого мальчика давай назовем Ричардом. Это воля моей матери.
Эдуард наклонился над колыбелькой, где спал младенец, и вдруг резко выпрямился: только теперь до него дошло значение сказанных мною слов.
— Твоя мать? Она знала, что у тебя будет мальчик?
— Да, знала. — Я улыбнулась. — Во всяком случае, уверяла меня, что знает. Ты же помнишь, какая она была. У нее всегда волшебство наполовину перемешивалось с шуткой.
— А она не говорила, что это наш последний сын? Как думаешь, у нас будут еще сыновья?
— Почему бы и нет, — лениво промолвила я. — Если ты по-прежнему хочешь, чтобы я делила с тобой ложе, то будет и не один. Если, конечно, я тебе не надоела. Если ты от меня не устал. Если ты не предпочитаешь мне других женщин.
Эдуард отвернулся от колыбели и подошел ко мне. Бережно просунув руки мне под лопатки, он осторожно меня приподнял и поцеловал.
— О нет, я по-прежнему желаю тебя, милая, — только и сказал он.
ВЕСНА 1476 ГОДА
И разумеется, я оказалась совершенно права: это были далеко не последние мои роды. Я всегда говорила, что мой супруг плодовит, точно бык на заливном лугу, таким он и оставался. Через год после рождения Ричарда я снова забеременела и в ноябре родила девочку, которую мы назвали Анной. В благодарность за дочку Эдуард подарил моему сыну Томасу Грею титул маркиза Дорсета, и я женила его на очень милой девушке — наследнице значительного состояния. Эдуард, правда, надеялся, что снова родится мальчик, которого мы заранее решили назвать Георгом в честь его брата, герцога Кларенса, чтобы братьев Йорк снова было трое и звали бы их Эдуард, Ричард и Георг; однако сам Георг, узнав о нашем намерении, не выказал ни малейшей благодарности. Он с детства был испорченным, жадным и завистливым мальчишкой и постепенно превращался в весьма малоприятного брюзгу, обладающего дурным нравом и исполненного разочарования. Возраст его уже близился к тридцати, его уста, в юности напоминающие розовый бутон, увяли, и на них застыла неизбывная презрительная гримаса. Будучи многообещающим юнцом, он упивался сознанием того, что является одним из сыновей славного дома Йорков; затем он некоторое время считался первым среди наследников английского трона, избранным самим Уориком, но увы, лишился этой перспективы, когда Уорик переметнулся на сторону Ланкастеров. Когда же Эдуард вновь отвоевал трон, Георг стал первым уже среди его наследников, переместившись, однако, на второе место в связи с рождением моего Малыша, принца Эдуарда. А уж после рождения принца Ричарда Георгу пришлось спуститься еще на одну ступеньку и занять третье место в череде наследников английской короны. Было очевидно, что чем чаще у меня будут появляться сыновья, тем ниже станет опускаться Георг, тем дальше он будет от трона и тем глубже погрузится в пучину зависти и ревности. А поскольку Эдуард славился любовью к своей жене, а я славилась своей плодовитостью, то возможность унаследовать трон для Георга превратилась в нечто почти несбыточное, и ему даже дали прозвище «герцог Разочарование».
Ричард, младший из братьев Йорк, судя по всему, не возражал против подобного положения вещей, однако был страшно разгневан на нас после того, как Йорки, вернувшись из Франции, так и не стали развязывать новую войну, а напротив, установили довольно прочный мир. Все — и мой супруг, король Англии, и каждый здравомыслящий англичанин — безмерно радовались, что Эдуарду удалось заключить с Францией перемирие, причем на несколько лет, и французы еще должны были выплатить нам огромные деньги за то, что мы не потребовали обратно наши земли. Казалось, все с радостью восприняли подобный исход конфликта — мы избежали дорогостоящей и мучительной войны на чужой территории. Все, но только не герцог Ричард Глостер, который, можно сказать, вырос на поле боя. Теперь он направо и налево рассуждал о том, какие права имеют англичане на французские земли; твердил, что его отец всю свою жизнь сражался с французами. Ричард чуть ли не во всеуслышание называл Эдуарда, своего короля, ленивым трусом, упрекая его за нежелание начинать очередную весьма опасную военную кампанию.
