— Видишь? — сказала она. — Похоже, рабыня рабыне рознь!
— Выходит, что так, — согласилась Беверли.
Я внутренне улыбнулся. Если она когда-нибудь окажется в моей власти, пусть попробует разорвать цепи, в которые я ее закую.
— Тобой когда-нибудь владели по-настоящему, Беверли? — спросила рыжеволосая.
— Конечно. Многие мужчины владели мной.
— По-настоящему ты стала похожа на рабыню только после того, как провела ночь с курьером.
Беверли мечтательно улыбнулась.
— Это верно, — призналась она, — по-настоящему впервые овладел мною именно он. Этот человек — подлинный господин и повелитель, я в его руках оказалась податливой и покорной. Прежде я даже не догадывалась о существовании таких мужчин. Он заставил меня рыдать от восторга. В ту ночь я окончательно осознала свое предназначение как женщина и как рабыня.
— Я вижу, ты так и не забыла его, — заметила одна из девушек.
— Не забыла и не забуду, — подтвердила Беверли.
— Ты влюблена в него? — спросила рыжеволосая девица.
— Да, — ответила она.
Мне было приятно услышать это от женщины, которой я владел.
— Может быть, когда-нибудь тебе выпадет счастье принадлежать ему, — тихонько промолвила одна из девушек.
— Он не пытался купить меня, — сказала Беверли. — Для него я была всего лишь одной из рабынь, какими хозяева всегда угощают гостей. Тот господин наверняка давно уже забыл, с кем развлекался однажды ночью в чужой крепости.
— Порой трудно быть рабыней, — вздохнула одна из девушек.
— Мы все рабыни, — добавила другая.
— Я поведу наш флот на восток по реке, — сказал Поликрат Клиомену. — Это быстро остудит пыл жителей восточных городов и собьет с них спесь.
— Да, капитан, — ответил Клиомен.
Потом Поликрат обернулся и посмотрел на меня.
— В каземате с лебедкой обнаженные красотки ублажать тебя не станут, — заявил пират со смехом.
Я промолчал.
— Ах да, Беверли, — окликнул Поликрат.
— Что угодно господину? — отозвалась рабыня и, поспешив вперед, упала перед ним на колени.
— Ты хоть и недолго, но все же колебалась, прежде чем выполнить мой приказ.
— Прости меня, господин, — взмолилась она, побледнев от страха.
— Встать в позу покорности! — приказал пират.
Дрожа и всхлипывая, Беверли опустилась на четвереньки. Подошедший стражник схватил ее за волосы.
— Выпороть ее! — коротко приказал Поликрат.
— Есть, капитан! — ответил стражник и отправился прочь, таща рыдавшую рабыню за собой. То, как обошелся с ней Поликрат, мне понравилось. Рабыням надлежит повиноваться без раздумий, и малейшее колебание совершенно непростительно.
Потом пиратский главарь обернулся к стражникам, державшим меня.
— Уберите его! — распорядился он.
Меня поволокли прочь.
31. ОКАЗАВШИСЬ В КАЗЕМАТЕ ПОДЪЕМНОГО МЕХАНИЗМА, Я ПРИСТУПАЮ К ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ СВОЕГО ПЛАНА
— Кончай бездельничать, — заорал пират. — А ну, упрись как следует!
— Есть, капитан, — отозвался я, хотя этот малый, скорее всего, был простым матросом. Плеть хлестко прошлась по моей спине. Вспотевший, скованный цепями, я упирался босыми ступнями в деревянные планки, приколоченные гвоздями к круглой ступенчатой платформе, приподнимавшейся футов на пять над полом. До моего слуха доносился скрежет цепи, наматывавшейся на вал, расположенный ниже уровня платформы.
Подъем ворот осуществлялся посредством мускульной силы, действие которой подкреплялось двумя тяжелыми грузами-противовесами. Лебедка вращалась с помощью зубчатых колес. Подъемно-опускной механизм в целом был устроен по принципу кабестана. Я налегал на толстенный, почти пять футов в диаметре, металлический брус-рычаг, зафиксированный как спица в центральном стержне лебедки. К этому брусу крепилась цепь моего ошейника, так что покинуть «рабочее место» у меня не оставалось ни малейшей возможности. Ручные и ножные кандалы предоставляли мне определенную «свободу движения» — дюймов восемнадцать для рук и примерно двадцать четыре дюйма для ног.
Такого рода оковы надежно удерживают пленника на месте и вместе с тем позволяют ему совершать минимум движений, необходимый для того, чтобы вращать поворотный вал механизма.
— Налегай! — проорал пират и ожег мою спину плетью.
Я изо всех сил навалился на брус. Плеть свистнула снова, и позади меня другой пленник вскрикнул от боли.
Всего в главный стержень поворотного механизма вставлялись пять больших стальных рычагов. У каждого трудились пять человек, закованных в цепи. Когда лебедка работает, люди движутся по кругу, налегая на рычаги, зафиксированные примерно на уровне смиренно опущенной головы.
— Налегай! — орал пират. — Пошевеливайся!
По потным напряженным спинам вовсю гуляла плеть. Мы улавливали движение противовесов, качавшихся на цепях. Без них наших усилий не хватило бы даже на то, чтобы сдвинуть решетку.
Пират, расхаживавший с плетью, вновь и вновь пускал ее в ход. Досталось в очередной раз и мне.
В каземате подъемного механизма царили сумрак и затхлость. Днем здесь жарко, и мои потные ладони скользят по стали рычага, а ночью может быть очень даже холодно. Воняет нечистотами. Возможно, нам было бы малость полегче, будь у нас хоть какая-то одежда.
— Работать! Работать! — гаркнул пират, почему-то на сей раз не сопроводив выкрик ударом. — Не отлынивать!
Под нашим напором противовесы пришли в движение.
Единственными отдушинами прикованных к механизму узников являются еда, питье и сон. Вода наполняет мелкое углубление, вытесанное в камне возле стены, из которого ее приходится лакать. Корм — иначе нашу пищу, состоящую из пиратских огрызков и объедков, не назовешь — швыряют прямо на пол, и лишь когда сморенные тяжким трудом невольники засыпают, сны приносят им недолгое утешение. Снятся, как правило, рабыни — нежные, чувственные, страстные и покорные. Но увы — крик надсмотрщика вырывает пленников из сладких грез, возвращая их к реальности: холоду, сырым камням, бичу, надсадному труду и тяжким железным оковам.
Как и говорил мне Поликрат, никаких красоток рабынь в каземате не было, а если одна, мисс Беверли Хендерсон, и появлялась там, то только в моих снах. Она снилась мне то на городской улице, обернувшаяся, чтобы приветствовать меня, то на рынке, умоляющая купить ее, в то время как я стоял перед помостом с полным кошельком золота. Иногда она принимала облик воровки, пойманной с поличным. И всегда Беверли оказывалась именно рабыней, а не свободной красавицей с Земли.
