— В седельную сумку, куда ж еще?
— Давай мы подкинем ее в какой-нибудь трактир.
— Нет. Мне пора, иначе я просто не встану. Макс, как тебе Краб?
— Бочит, но хорош! Будто и не от самого Эйнрехта бежал, но ты ему отдышаться дай все-таки. Жаль такого загонять.
— Вот ты и не загоняй! Краб из Фельсенбурга... Не хочу его бросать на постоялом дворе.
— Мы вернем его в замок.
— Некому возвращать... Так что теперь он твой. Хочешь, расписку напишу? Хотя нечем...
— Я взял письменный прибор, — вмешался Рихард. — Расписка нужна, и не только про лошадь. Руперт, мы постараемся все скрыть... до твоего возвращения, но на всякий случай засвидетельствуй, что мы не принимали участия в налете.
— Рихард работал у дяди-законника и считался его наследником, — объяснил Максимилиан, — только дядя женился, и наследником стал его пасынок, а Рихард вступил в полк. Но занудой остался.
— На занудах держится мир, — утешил Руппи. — Давай свой прибор, фонарь и диктуй. Мне лень думать.
Законники понесли в лице лейтенанта Штаудица немалую потерю: кавалерист оттарабанил дарственную на Краба и свидетельство о неучастии в налете, как не всякий монах «Ураторе Кланниме», осталось только записать и заверить. Руппи так и сделал, после чего вытащил третий лист. Мысль о письме Бруно была внезапной и правильной. Если что и оставалось доделать, то именно это.
«Господин фельдмаршал! — писал Руперт фок Фельсенбург. — Ставлю Вас в известность, что счел своим долгом перед Дриксен и совестью освободить адмирала цур зее Кальдмеера, приговоренного под давлением самозваного регента и его сообщников к смертной казни. Я считаю этот приговор, равно как и регентство принца Фридриха, незаконным и действую в соответствии с Морским Уставом Дриксен, требующим спасать адмирала цур зее любой ценой. Я сожалею о гибели пятерых солдат, но избежать этого было невозможно.
О месте, куда мы направляемся, сообщать считаю излишним. Вам следует знать лишь то, что адмирал цур зее и мы, его спутники, верны Дриксен и кесарю.
Я помню, что я всего лишь лейтенант флота, а Вы — фельдмаршал. То, что я имею Вам сказать, я говорю как наследник дома Фельсенбургов. Оставив барона Кальдмеера без помощи, Вы и Ваши союзники поступили бесчестно, и я готов ответить за эти свои слова. Тем не менее поздравляю Вас с военными успехами, хоть они, как я имел возможность убедиться, укрепили положение принца Фридриха.
Надеюсь, что Вы остаетесь в добром здравии, так как в Дриксен, к сожалению, нет лучшего военачальника. Соответственно, я всегда приму сторону офицеров Вашей армии, буде им придется оказать Вам ту же услугу, что я оказал своему адмиралу...»
4
Робер так трогательно удивился, что Арлетта едва не расплескала шадди и не удержалась, осведомилась:
— Вы не ожидали застать у его высокопреосвященства в столь поздний час даму?
— Я... Нет!
— Есть дамы, которых я счастлив принимать в любой час, — как ни в чем ни бывало признался святой отец. — Итак, вы, вместо того чтобы лечь, носитесь по городу, хотя это дело Карваля? Садитесь. Будете пить вино.
— Я надеялся на шадди.
— Вы выпьете вина и отправитесь спать. Сударыня, мои слова звучат двусмысленно, но я прошу вас водворить герцога в спальню лично.
— Ваше высокопреосвященство, — возмутился Робер, — я в порядке. Рана закрылась, я здоров.
— Семь лет назад я впервые заметил кровь на рукаве его святейшества, — отрезал эсператист. — Это было началом. О болезни, унесшей Адриана, известно крайне мало, сам он связывал ее с Агарисом, но осенью и зимой я наблюдал те же признаки у герцога Алва, только в его случае болезнь развивалась стремительно. Я не сомневался, что он ушел умирать...
— Вы ошиблись, — поправила Арлетта, — он ушел жить, но Робера от необходимости сперва выпить, потом выспаться это никоим образом не освобождает. Кстати, я видела Алву так же близко, как вижу вас, он выглядел отвратительно, но умирать не собирался.
— Я тоже не собираюсь. — Наконец-то сынок Жозины сказал нечто умное.
Кардиналу это утверждение тоже понравилось, но похвалить Проэмперадора его высокопреосвященство не успел, потому что зазвонил колокол. Дребезжащий глуховатый звук напоминал о деревенской церквушке на холме и босоногих девчонках в пестрых юбках. Ничего неприятного и тем более страшного в нем не было, но Левий переглянулся с Робером, и оба шустро направились к дверям. Арлетта тоже поднялась.
— Сударыня, вам не стоит идти с нами.
— Почему?
— Там могут быть призраки.
— И?
Робер хотел что-то сказать, Левий его удержал. Колокол продолжал созывать паству на бдение — судя по времени, полуночное. Графиня отдернула штору — над крышей ближайшего здания что-то светилось, точно собиралась взойти вторая луна, отчего-то оказавшаяся зеленой.
— Колодец, — глухо сказал Робер. — Катари говорила...
Ах, еще и Катари! Арлетта сощурилась и сумела различить несколько звездочек и, кажется, пролетевшего нетопыря. Небогато.
— Сударыня, если вы хотите идти...
— Разумеется, хочу.
Как к экспедиции присоединился Пьетро, Арлетта не заметила, монах возник из монастырской тьмы, будто кот. На первом этаже караулил серый офицер и четыре солдата. Левий махнул рукой, и охранники распахнули двери. Повеяло свежестью, обгрызенная с краю луна цеплялась за церковный шпиль и была самой обычной. Арлетта завертела головой, пытаясь сообразить, из какого окна она смотрела, и, разумеется, споткнулась. Ее поддержали.
— Спасибо, — поблагодарила Пьетро графиня и увидела впереди что-то вроде разведенного в яме зеленого костра. Свет поднимался кверху, выхватывая из темноты кусок стены, но звонили не там. Теперь Арлетте казалось, что колокол остался за спиной.
— Зимой было ярче, — заметил Левий. — Сударыня, не желаете вернуться?
— Нет.
Невидимый костер горел ровно и неприятно, идти к нему не хотелось. Левий с Робером тоже стояли, вглядываясь в сонное сиянье, но те, кого ждали, вышли не оттуда. Зеленая искра вспыхнула в дальнем конце площади, где громада храма смыкалась с внутренней стеной. Это было началом. Огненные глазки открывались один за другим, складываясь в ленту или змею. Больше всего это напоминало узор на гадючьей коже, если б гадюка разрослась до драконьих размеров и вздумала светиться. Арлетта шагнула вперед и сильней обычного сощурилась, пытаясь разглядеть непонятную змею, а та уже распадалась на отдельные фигуры. Кто-то одинокий шествовал впереди, дальше гости разбивались на пары. Колокол забил громче и чаще. Монахи, а это были монахи, шли на колокольный звон, огибая светящееся место.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
