Узнав, какие доводы Крю приводит в свое оправдание, Роз рассвирепела и в компании репортера подкараулила адвоката на улице.
— Об ответственности и обязательствах можно говорить бесконечно, мистер Крю, — начала она. — Но я прошу вас объяснить мне только одну вещь. Если заявление Олив соответствовало результатам экспертизы судебной медицины, как вы утверждаете, почему она говорила, что на зеркальце не появилось тумана, в то время как Гвен и Эмбер были еще живы? — Он попытался убежать от нее. Роз ухватила адвоката за рукав и не отпускала. — Почему она не рассказала о том, что топор оказался слишком тупым, и она не смогла отрубить голову Эмбер? Почему она не добавила и то, что ударила сестру топором четыре раза, прежде чем догадалась переключиться на кухонный разделочный нож? Почему она ничего не сказала о драке со своей матерью и о том, что успела исцарапать горло женщины, прежде чем перерезала его? Почему не упомянула о том, что впоследствии сожгла одежду жертв? Другими словами, попробуйте хоть что-нибудь процитировать из ее заявления, что соответствовало бы результатам судебной экспертизы.
Он сердито выдернул рукав.
— Она говорила, что применяла и топор, и нож.
— Но ни на том, ни на другом не осталось ее отпечатков пальцев. Получается, что судебная экспертиза не может подтвердить это заявление.
— Она сама была вся в крови.
— Вот именно, что вся, мистер Крю. Но в своем заявлении она не утверждала, что каталась по полу и потому вымазалась так сильно.
Адвокат попытался улизнуть, но путь ему преградил другой журналист.
— Следы на полу, — произнес мистер Крю. — Тогда на полу были найдены только ее следы.
— Да, — кивнула Роз. — И только по одной этой улике, которая идет вразрез со всеми остальными, вы сделали заключение о том, что Олив — психопатка, и готовились защищать ее, исходя из того, что старались доказать, будто в момент преступления она была невменяема. Почему вы не разговаривали с Грэмом Дидзом и не выяснили, каким образом отец пытался спасти ее? Почему у вас не возникло сомнений в собственной правоте, когда она приготовилась выступить с заявлением, признаваясь в том, чего не совершала? Почему, черт возьми, вы обращались с ней не как с человеком, а как с каким-то чудовищем?
Он поморщился и остановился.
— До только потому, мисс Лей, что она и есть самое настоящее чудовище. Даже хуже, она — умное чудовище. Вас не беспокоит то, что несчастная женщина, которой суждено занять место Олив, единственная, кто не может сражаться и противостоять обвинению из-за своего слабоумия? Вас не волнует, что Олив дождалась, пока умрет ее отец, прежде чем позволила поговорить с ней и заняться ее делом? Попомните мои слова: она хотела во всем обвинить его, и ей бы это, скорее всего, удалось сделать. Он мертв, но вместо него вы подали ей миссис Кларк. — Он впился в Роз злым взглядом. — Те доказательства, которые вам удалось раскопать, вызывают сомнения в вине Олив, но не более того. Обработанные на компьютере фотографии можно трактовать так же свободно, как и понятие психопатии. — Он покачал головой. — Конечно, теперь Олив выйдет на свободу. В последние годы правосудие стало совсем уж шатким. Но я находился с ней в тот момент, когда Олив Мартин делала свое заявление, и я еще раз повторю вам, что это весьма опасная женщина. Она охотится за деньгами своего отца. А вас обвели вокруг пальца, мисс Лей.
— Она не опасна даже наполовину, как опасны вы сами, мистер Крю. По крайней мере, она никому не платила за то, чтобы разрушить чей-то бизнес и создать угрозу для человеческой жизни. Вы просто дешевый мошенник.
Крю пожал плечами.
— Если это обвинение появится в печати, мисс Лей, я подам на вас в суд за клевету, и вам это разбирательство обойдется гораздо дороже, чем мне. Надеюсь, вы запомните это.
Журналист наблюдал за тем, как Крю, наконец, вырвался от Роз и поспешно удалился.
— Надеюсь, то, что он говорил здесь об Олив, неправда? — обратился он к Роз.
— Конечно, — рассердилась женщина, почувствовав сомнение в голосе коллеги. — Но теперь, по крайней мере, ясно, почему она его недолюбливала. Наша страна сошла с ума, если считает, что присутствие адвоката автоматически защищает права осужденного. Все они так же ленивы, склонны ошибаться и мошенничать, как и остальные люди. Оплошности адвокатов частенько обходятся их клиентам очень дорого.
* * *
Книга должна была выйти менее чем через месяц. Роз закончила ее в рекордные сроки в тишине и уюте коттеджа Бэйвью, который она все же купила. К такому решению она пришла после того, как поняла, что не сможет работать под шум ресторана, находящегося внизу. «Браконьер» открылся заново и пользовался популярностью, поскольку теперь Хэла считали героем, сражавшимся против организованной преступности. А его связь с делом Олив Мартин, и в особенности попытки содействовать ее освобождению, стали дополнительной рекламой. Хэл одобрительно отнесся к тому, что Роз купила себе коттедж. Особенно ему понравилось заниматься любовью под шум прибоя. Это было гораздо приятней, чем созерцать решетки на окнах «Браконьера».
И, конечно, там Роз чувствовала себя в полной безопасности.
Хэл внезапно обнаружил в себе способности любить человека и заботиться о нем, о чем раньше и не подозревал. Эти чувства казались ему даже глубже любви. Они включали в себя все эмоции, от обожания до животной страсти. И хотя сам Хоксли никогда не считал себя одержимым, то теперь одна мысль о том, что Стюарт Хейз оставался на свободе, выпущенный под залог, делала его жизнь невыносимой. Наконец, Хоксли решился и, в один прекрасный день, нанес Хейзу визит в его собственном доме. Тот в это время играл в саду со своей десятилетней дочкой. Тогда Хэл предложил Хейзу такое, от чего тот не смог отказаться. Жизнь за жизнь, и если что-то случится с Роз, то же самое произойдет и с девочкой Стюарта. Хейз увидел в темных глазах Хоксли такую неподдельную решимость, что сразу согласился на бессрочное перемирие. Его любовь к дочери могла быть сравнима разве что с любовью Хэла к Роз.
Айрис, похоже, была больше восхищена книгой и ее успехом, чем сама Роз. («Если бы не я, — говорила Айрис, — ты бы ее вообще никогда не написала».) Теперь книга продавалась во всех уголках планеты, являя собой пример, как пошатнулось британское правосудие под сокрушительными ударами своей собственной жесткости. Одна из сносок в книге поясняла, что тот мальчик, которого отыскала команда Крю в Австралии, оказался совсем не потерянным сыном Эмбер, и поиски наследника очень скоро прекратились. Лимит времени, установленный в завещании Роберта Мартина, оказался исчерпанным. Деньги же, вложенные мистером Крю в разные предприятия, оказались для него недосягаемыми, так как должны были находиться под арестом до тех пор, пока Олив не смогла бы доказать свое право на них.
ЭПИЛОГ
Итак, в 5.30 холодного темного зимнего утра Скульпторша вышла на свободу — за два часа до того времени, что было объявлено официально. Это давало ей возможность вновь стать полноценным членом общества, влиться в него без излишнего шума, который всегда сопровождает освобождение жертв судебных ошибок. Поднятые на ноги телефонным звонком, Роз и сестра Бриджит, поеживаясь, стояли возле фонарного столба. Как только ворота открылись, на лицах обеих заиграла приветственная улыбка.
Пожалуй, только Хэл, наблюдавший эту сцену из теплого салона автомобиля, стоявшего в десяти ярдах от ворот, смог увидеть выражение торжества и ликования на лице Олив, когда она, без труда обняв сразу обеих женщин, приподняла их в воздух, прижимая к своей груди. Хоксли вспомнил те слова, которые он, пользуясь трафаретом, выводил на столе при службе в полиции. «Большую истину, как и большую ошибку, определяет малюсенький компас».
Без всякой видимой причины, по его спине пробежал холодок, и тело сотрясла нервная дрожь…
