Прошло часа три, как мы бросили джип и шли пешком. До государственной границы оставалось ещё каких-нибудь четыре-пять километров. Мы шли довольно быстрым шагом, хотя можно было и побыстрее, но скорость нашего передвижения зависело от Димкиного самочувствия, а оно у него, прямо скажем, было не ахти.
— Саня? А ты передал сигнал, что группа возвращается? Нам обещали на границе тёплый приём!
— Да, Дима! Сигнал я послал, но что-то ответа на него с подтверждением не получил.
— Это не есть хорошо, командир! Хреново, можно сказать! Не нравится мне всё это. Может и впрямь в Москве переворот. Вспомни, когда улетали, всё гудело и ходило ходуном!
— А при чём здесь наша группа? Что же, я, Алёшка и ты для себя, что ли, старались? Хотя всякое может быть! — Боже мой, как наивны были тогда мои рассуждения, но об этом тогда я совершенно не задумывался. Перед нами в тот момент была поставлена боевая задача, которую следовало выполнить любой ценой, и никаких разговоров.
Мы шли, молча, по склону невысокой горы. Едва приметная тропинка, которую, наверно, протоптали горные козы, резко поворачивала направо и забирала немного вверх. Идти было легко, ибо легко дышалось, высота небольшая, а, значит и воздуха много. Я чувствовал себя превосходно, да и Димка, по-моему, не устал от быстрой ходьбы, изредка чередовавшейся с бегом. Мне приходилось немного хитрить, чтобы сберечь силы прапорщика на завершающий бросок, когда нужно будет рвануть так быстро, чтобы патрули, наверняка выставленные Дентенем, не смогли бы нас сразу достать.
Я и Димка старались как можно скорее выйти на государственную границу. У нас был заранее установлен сигнал, которым мы давали пограничникам добро на начало операции по нашему выводу с чужой территории. Это придавало нам дополнительные силы. В глубине души ведь я надеялся, что закодированный сигнал всё-таки дошёл до адресата, и нам обеспечат переход через границу.
Вертолёты, как это бывает всегда, выскочили из-за горного склона неожиданно. Нас обнаружили сразу же. Я это понял потому, что винтокрылые машины тут же зависли в воздухе напротив нас. Сидевшие в них люди, видимо имели приказ взять нас любой ценой, поэтому без лишних разговоров и суеты они приступили к делу. Выстрела в шуме работы двигателей вертолётов я не услышал, зато увидел, как, обливаясь кровью, рухнул на острые камни прапорщик Димка Сокольников. Первая пуля попала ему в грудь. Он хрипел и силился что-то сказать мне на прощанье, ибо умирал, но не мог выдавить из себя ни единого слова, потому, как второй кусок свинца, выпущенный из винтовки, попал ему прямо в горло. Я мгновенно повернулся в сторону вертолётов. В ближней ко мне машине, пристегнувшись страховочным тросом к эвакуационной лебёдке, на полу у открытой двери сидел, свесив свои ноги вниз, не боясь выпасть из вертолётного грузового отсека, тот, кто ровно полминуты назад убил моего второго закадычного друга, Димыча. Я вдруг почувствовал, как возникшая внутри меня неожиданная и острая боль, быстро разбежалась по всему телу, не забыв дотронуться и до моего сердца. Только некогда мне было в тот миг обращать внимание на свои переживания и чувства. Может быть, когда-нибудь, если мне посчастливится выжить, я вспомню и поразмыслю о них на досуге, но сейчас мой взгляд был прикован к здоровенному парню, который из вертолётного отсека смотрел в мою сторону и нагло ухмылялся при этом. Его чёрного цвета берет, надетый набекрень, залихватски был сдвинут на самую макушку. Этот мускулистый парень с квадратной физиономией не просто сидел, он спокойно целился в меня из снайперской винтовки. Но прежде чем нажать на спусковой крючок, сидевший в вертолёте противник указал на меня пальцем и характерным жестом руки, оттопырив большой палец и проведя им несколько раз поперёк своего горла, ясно продемонстрировал, что он собирается сейчас со мной сделать. «Перепилить, значит, мне глотку решил, ублюдок паршивый, ну посмотрим!?» — мелькнула в голове одна единственная мысль, на которую я даже не обратил внимания и не стал додумывать до конца, ибо весь уже, целиком и полностью, находился во власти предстоящего боя, а если сказать точнее, то дуэли.
Мне было не видно глаз снайпера, ибо он прикрыл их солнцезащитными тёмными очками, но всё равно я понял своим шестым чувством, всем своим нутром и печёнкой своей, всем своим ливером я почуял, что тот в меня не попадёт, и уверенность в этом была на все сто восемьдесят процентов. Мне тогда можно было держать пари, оспорить с кем угодно и на любых условиях, что противник промахнётся. А тот в это время преспокойно целился в меня. Видя, что с моей стороны не предпринимается никаких попыток к тому, чтобы спастись, укрыться от его смертельной пули противник зловеще ухмыльнулся, вытащил изо рта жвачку и, приклеив её за ухом, вновь припал к прицелу и плавно нажал на курок. Он соблюл все правила стрельбы. Только я всё равно был уверен, что он промахнётся. Так оно и получилась. Его пуля, хищно просвистев у меня над самым ухом, с визгом ушла рикошетом в небо. Я даже не только услышал её характерный звук, но и почувствовал запах, металлический с небольшой горечью. Сидящий в вертолёте тем временем выстрелил второй раз. Но и вторая его пуля пролетела мимо, правда, задев сбоку кожу над левым глазом, отчего по лицу из рассечённой брови обильно потекла кровь. Я даже не стал утирать её и не обратил ни малейшего внимания на царапину, времени тогда просто не было, ибо наступал мой черёд стрелять.
Мне была понятна причина промаха моего противника, а посему я не торопился, потому, как не хотел повторять его ошибки. А ошибки те были весьма просты, хотя и недопустимы для профессионала. Очень уж противнику хотелось попасть мне точно в лоб и убить меня красиво и эффектно, чтобы потом про него могли сказать, вот, мол, самый искусный среди всех остальных снайпер, не знающего промаха. Да только подвела его эта бравада. Мой противник промахнулся дважды. Он и должен был промахнуться потому, как слишком переусердствовал в своей самоуверенности, переоценив собственные силы и возможности. Враг мой уверовался в своей собственной безнаказанности и от того промахнулся. Он только себя считал сверхчеловеком и суперпрофессионалом, к тому же нельзя не уважать врага своего, жуя резинку и показывая ещё при этом непристойные для солдата жесты. Серьёзным делом надо заниматься серьёзно, а воевать, когда обязательно приходиться убивать, а не то убьют тебя — дело весьма серьёзное и хлопотное.
Итак, время шло. Третий выстрел моему сопернику не дано было сделать самой судьбой, ведь я говорил ему, что третья встреча будет последней, а он и так уже истратил две секунды, назначенные ему для того, чтобы убить меня. Я узнал стрелявшего, узнал его сразу, как только он убил Димку. Это был полковник Дентен — мой враг по жизни. Отныне время для него пошло вспять. Я не стал падать за камни, прятаться и укрываться, потому что посчитал такие действия лишней суетой. Какой смысл уклоняться от пули, которую слышишь? Пуля, тебя убивающая, не свистит, но убивает без лишнего на то звука. Я легко, как будто не было у меня многочасового перехода по горам, вскинул свой автомат. Проверять, поставлен ли он на одиночную стрельбу или автоматическую, мне даже не пришло в голову, ибо то так же было совершенно неважно. В запасе я мог иметь только один выстрел, ибо боковым зрением увидел, как во втором вертолёте солдат, или кто там сидел, передёрнул затвор крупнокалиберного пулемёта, а посему промахнуться мне было нельзя, недопустимо мне было в тот миг дать промах. Внутри себя я почувствовал дикую злость, но не злобу, а потому и был совершенно спокоен. По этой причине мои руки не дрожали от избытка адреналина. Только вот в сердце после гибели друга поселилась и не отпускала боль, тупая и нудная. Мне не надо было скрывать свою ненависть, потому что всегда ненавидел противника, ненавидел его всей душой и всем разумом своим. Я ещё плотнее прижал приклад к плечу, намотав ремень на руку, положил указательный палец на спусковой крючок и мягко, не торопясь, нажал на него. Он легко пошёл назад, освободив в затворе боёк, и тут же грянул выстрел, который мне не пришлось услышать из-за шума зависшего в воздухе вертолёта.
— Получи, тварь!
Я попал в полковника Дентена с первой попытки, завалили его сразу, с первого захода, ибо влепил свою пулю, даже нет, не влепил, а вколотил её словно гвоздь в стенку, вдолбил прямо в прищуренный глаз тому, кто уже видел себя в начавшейся схватке победителем. Командир группы «Дельта» упал навзничь и начал медленно сползать по металлическому полу наружу, но страховочный трос не позволил телу убитого мною американского полковника рухнуть на землю. Напуганные, видимо, таким поворотом событий его солдаты, которые сидели в салоне вертолёта, стали затаскивать труп своего командира внутрь зависшей в воздухе машины. Один из них даже чуть не вывалился из отсека вертолёта, когда старательно тянул за трос висевшее под днищем машины тело убитого полковника. После того, как солдатам удалось закончить эту работу, вертолёт моментально отвалил в сторону. И в тот же самый миг из другой машины раздался характерный звук стреляющего крупнокалиберного пулемёта. Пули, вспарывая землю, большими фонтанчиками быстро побежали ко мне и лежавшему рядом Димке, да только не достигли своей цели, а остановились буквально в метре от моих ног. Повезло! То ли стрелок был неопытным, то ли вертолёт повело ветром в сторону!? Не причинили мне вреда пули. Я же тем временем стрелять по пулемётчику не стал, но перенёс огонь на кабину пилотов. Несколькими выстрелами мне удалось поразить, вероятно, обоих лётчиков, я это понял сразу, потому что вертолёт потерял управление. Он неожиданно волчком завертелся вокруг свой оси и затем камнем рухнул на землю за ближайшим горным склоном, откуда после раздавшегося сильного взрыва, повалил и стал подниматься вверх густой чёрный дым. Они дорого заплатили за смерть моих товарищей.
