Жаннетта
– Я говорю только одно: мы не вынесли бы этого. Мы не стали бы этого терпеть. Мы не позволили бы это сделать. Говорю Вам: Овьетта. Говорю Вам: Манжетта. (Неожиданно взглянув ей прямо в глаза). Говорю Вам: Вы, госпожа Жервеза, не позволили бы это сделать.
Госпожа Жервеза
Пошатнувшись вдруг от такого натиска, от такого напора, от такого выпада; прямого; от такого изобличения самой потаенной мысли. Она дрожит. Она неожиданно краснеет. Глаза загораются. Затем она говорит, чтобы успокоиться. Она медленно, сдержанно гасит все это.
– Дитя мое, дитя мое, пощади меня.
Он пришел, ночью, как разбойник, и все украл.
Запинаясь, глотая слова, постепенно вновь овладевая собой:
В то время меня еще не было на свете, дитя мое.
Жаннетта
Неумолимо:
– Вы не отрекались бы от Него.
Госпожа Жервеза
Делая невероятное усилие, страшное усилие самоуничижения; добровольного; воли к самоуничижению; словно загнанный зверь; вся дрожа, дрожа крупной дрожью; закрыв глаза; смиренно; она договаривает упавшим голосом.
– Дитя мое, я такая же, как и все. Я не лучше, чем другие.
В то время меня еще не было на свете. Господь приводит нас в этот мир тогда, когда Ему угодно. Он всегда прав. Господь делает хорошо то, что делает.
Он пришел ночью, как вор, и все похитил.
Жаннетта
Ей удается каким–то образом произнести смиренно следующее:
– Я уверена, что я не оставила бы Его. Бог мне свидетель, я не отступилась бы от Него.
Госпожа Жервеза
Постепенно вновь обретая уверенность, в какой–то мере по привычке:
– Отступничество, отступничество…
Все еще в волнении:
– Старая ведьма–гордыня не смыкает глаз. Господь призывает нас в этот мир тогда, когда Ему угодно. Старая ведьма гордыня не умерла. Старая ведьма–гордыня никогда не умирает.
Отступничество, отступничество — вам больше нечего сказать; отступничество учеников, сомнения апостолов, отпирательство, отречение Петра, вам больше нечего сказать. Из жизни подлинного святого вы берете, вы запоминаете лишь одно: что он стал, что однажды он стал отступником. Теперь легко быть христианкой, легко быть прихожанкой. Это было не так просто, когда они начинали. Теперь вы строите из себя хитроумных, вы строите из себя гордых, вы строите из себя сильных, вы строите из себя великих. Вы строите из себя святых. Теперь легко быть прихожанкой. Это было не так просто, когда не существовало прихода и когда вся земля была еще не возделана. Тринадцать веков христиан, тринадцать веков святых очистили для вас землю; тринадцать веков христиан, тринадцать веков святых очистили для вас землю от скверны; тринадцать веков возделали землю. Неблагодарные: неблагодарное племя: тринадцать веков обратили для вас землю в христианство, тринадцать веков святых освятили для вас землю. И что же, вы больше ничего не можете сказать. Тринадцать веков христиан, тринадцать веков святых построили вам ваши приходы, очистили для вас землю, лик земли от грязи, построили вам ваши церкви. И что же, вам больше нечего сказать. Неблагодарные, неблагодарное племя. Придя в этот мир, вы нашли готовый дом и накрытый стол. Алтарь. Вы же говорите лишь о том, что однажды, в один траурный день, в день вечного траура, что однажды он стал отступником.
Земля, лик земли был так грязен, дитя мое. Весь замаран грязью, весь замаран, весь осквернен язычеством.
Весь осквернен поклонением идолам.
Культом идолов.
И не было ни одного прихода в поднебесной.
Отступник, отступник. Легко сказать. Раз в жизни он отрекся от Иисуса — троекратно. А мы–то, мы, сколько раз мы от Него отрекались. Отречение Петра, отречение Петра: и ваше отречение, отречение всех прочих. Наше отречение, мое отречение. Отречение всех на свете, постоянное отречение всех на свете; всех вас, всех нас прочих на всем свете. Тысячи и тысячи раз мы от Него отрекаемся. И худшим отречением. Сотни и тысячи раз мы Его оставляем, мы Его предаем, мы от Нею отрекаемся, мы от Него отступаемся. И каким отречением. Отречением бесконечно худшим. Потому что это разные вещи. Они были простыми людьми, которые ничего не знали. Их никто ни о чем не спрашивал. Их мнения не спрашивали. Иисус прошел и похитил их. Однажды Он прошел как вор Он всех похитил. Он все взял, все унес. Всех тех, кто был отмечен. Всех тех, кто там был. Кто был по правую руку. Это были простые рыбаки; с Тивериадского озера. Которое называли также Галилейским морем. И те двое, которые чинили сети со своим отцом. И однажды, ошеломленные этим грандиозным житием, потрясенные этим необычайным откровением, что ж, да, однажды, бедняги, они сплоховали. Их не было там в тот день. Это оттого, что у них не было сноровки, не было привычки к столь возвышенному житию. Они еще не свыклись, они еще не приспособились к своему собственному величию. Они никак не были к этому подготовлены. Всей своей предшествующей жизнью. Своими родителями, своим ремеслом, своей семьей. Своими привычками, своими друзьями, своими сотоварищами. Своими разговорами, своими повседневными занятиями. Они не были заранее предупреждены. Они не думали, они не знали, что появились на свет ради этого. Специально ради этого, единственно ради этого. Они не осознавали своего величия, своего собственного величия, своего призвания. Они не были заранее предупреждены. Они не получили никакого предупреждения. Словом, они были удивлены. Естественно. Они этого не ожидали. Оно и понятно. Это было впервые. Но мы.
Она произносит упавшим голосом:
Гордыня не смыкает глаз.
Старая ведьма–гордыня не смыкает глаз.
Дитя мое, мы пришли в мир не в те времена.
Мы в точности такие же, как все.
Земля была вся в грязи, вся в вязкой грязи, вся замарана липкой грязью. В то время.
In illo tempore [435]
В те дни.
In diebus autem illis. [436]
Вся в липкой грязи.
А нам землю очистили от грязи, обжили, собрали, приготовили запасы пищи, которыми мы будем подкрепляться вечно.
Жаннетта
– Я говорю лишь одно: я такая же, как и все; (но) я знаю, что я не бросила бы Его.
Госпожа Жервеза
– Они не имели представления о своем житии, о своем собственном житии, о величии их собственного жития. Да и как могли они догадаться. Никто ничего подобного никогда не видел. Но мы. Мы получили тринадцать веков предупреждения. Мы получили тринадцать веков увещевания. Разве недостаточно были мы предупреждены. Мы накопили тринадцать веков практики. Тринадцать веков существования. И даже тринадцать веков привычки. Мы знаем. Мы осознаем. Мы не должны были бы растеряться.
Предупреждения, разве мы недостаточно их получили. Тринадцать веков христиан, тринадцать веков святых, тринадцать веков христианства. Мы должны были бы знать. Раз в жизни. Единожды, дважды, трижды. И пропел петух. Мы же — вот уже тысяча, сто тысяч, сотни тысяч раз, как мы Его выдаем; как мы Его бросаем, как мы Его предаем; как мы от Него отступаемся, как мы от Него отрекаемся. Неблагодарное племя, неблагодарное племя, да еще и отступники. Тысячи и сотни тысяч раз мы от Него отрекаемся ради греховных заблуждений.
Сколько же раз, тысячи и сотни тысяч раз петухи на фермах, на всех фермах пропели, после того как мы трижды отреклись от Него; о наших однократных, двукратных, троекратных отречениях. Петухи на соломе. Застилающей навоз на фермах.
Не странно ли то, что всегда говорят об этом петухе, он знаменит, о петухе, который находился там, чтобы пропеть, чтобы протрубить, чтобы возвестить об отречении Петра. Это чтобы переменить, чтобы увести разговор в сторону, направить его в другое русло. Это чтобы сменить тему. Мало ли было петухов с тех пор. В наших краях петухов предостаточно. И они не сидят без дела. Мы не даем им бездельничать. Можно подумать, что в наших краях нет петухов. Но о петухах наших краев никогда не говорят. Увы, увы, нет ни одного петуха ни на одной ферме, который не пропел бы, не протрубил, который не возвестил бы на восходе солнца, который не засвидетельствовал бы каждый день, на каждой заре, худшие отречения. Больше чем троекратные. Который не объявил бы во всеуслышание о человеческом бесчестии. Петух поет на рассвете. И вот о чем каждый петух поет на рассвете дня, на рассвете каждого дня; горделиво стоя на навозе всех ферм; стоя, гор деливо задрав голову, на навозе всех ферм, они восхваляют, они объявляют во всеуслышание, они возвещают о наших бесчисленных отречениях. Как можно, слыша по утрам пение петуха, как можно, слыша, как поет петух, каждый петух по утрам, а они вновь принимаются петь каждый день, да по скольку раз в день, по скольку раз каждый день, не подумать сразу же о троекратном отречении, не опечалиться из–за троекратного отречения и из–за наших отречений, более чем троекратных. Каждый день.
