— Вспомнил! — тихо, но отчетливо произнес юноша.
— Что «вспомнил»? Нас?
— А ведь ты действительно должен быть эмиром!..
— Что значит — «должен быть»?! Я и есть эмир Бухары! Я докажу!
— Не нужно, я верю… да, да, сейчас я в это верю… — Ходжа замолчал и закрыл глаза. Он был здесь, но был и там — далеко, в своем светлом детстве… Вот неизвестные бросают мешок в арык и исчезают. Он вытаскивает его на берег и обнаруживает внутри человека: «Это он! Надо же, такая встреча через столько лет!..»
Мысль Насреддина улетела далеко, и мы воспользуемся этой ситуацией, дабы довести до благословенного читателя небольшую историческую справку.
В те давние времена, о которых, собственно, и идет речь, дворцовые интриги и связанные с ними взлеты и падения то одних, то других лиц, были составной частью жизни каждого государства, большого или маленького. И хорошо, если эти потрясения не переворачивали жизни простых людей. Ведь простому человеку было безразлично, кому кланяться, перед кем пасть ниц, когда властелин проезжает по главной улице…
Но возвратимся на прямую дорогу нашего повествования, тем более, что вернувшийся в реальный мир Насреддин вновь стал хозяином своих мыслей и поступков.
— Трр-р, — произнес он и натянул поводья ишака. Но ослик, под стать Ходже, тоже, очевидно, летал где-то в своих ишачьих мыслях. Он и ухом не повел на просьбу юноши. Напрасно Насреддин горячился, вспоминая всех его предков. Лишь свист, раздавшийся над самой головой ослика, вернул длинноухого на землю.
— …о презренный сын гнусных деяний своего отца!.. — донеслись до него слова Ходжи. Казалось, еще немного — и ишачок улыбнется… Ведь полюбившийся ему Насреддин вновь произносит милые сердцу животного слова. Простим длинноухому непонимание человеческого языка. Уж слишком часто его хозяин разражается подобной речью — ослик и решил, что смыслом ее может быть лишь выражение глубокой благодарности ему, ишачку, за его безотказную работу…
Ходжа Насреддин долго рылся в своем багаже, прежде чем нашел то, что искал. Наконец, в его руке сверкнул, золотой перстень, полученный им когда-то в детстве, за спасение от этого человека.
— Взгляни, Рустам — это тебе ни о чем не напоминает?
Его попутчик схватил драгоценность и, внимательно ее рассмотрев, напялил на свой палец:
— Ты, Ходжа, словно создан для того, чтобы помогать нам. Теперь двери ханского дворца в Коканде откроются для нас в любое время дня и ночи. И нам не нужно будет долго объяснять страже, кто мы и зачем приехали… Но откуда у тебя этот перстень с нашей печатью?!
Юноша несколько мгновений молчал, что-то припоминая, а затем, скорчив грозную мину, крикнул:
— Абду-л-Кадыр!.. Я здесь!
Глаза эмира расширились, и он завертел головой по сторонам. Дорога была совершенно пустынной, и Рустам успокоился.
— Откуда ты знаешь это гнусное имя?! — чуть не крикнул он и уставился на Насреддина.
— Гнусное?! — с удивлением произнес юноша. — Тогда, десять лет назад, когда я мальчишкой случайно спас наследника великого эмира, мне показалось, что…
— О Аллах! Неужели это был ты? — глаза законодателя и повелителя недоверчиво и в то же время удивленно измерили Ходжу Насреддина. — …Ну, конечно, это ты… а иначе откуда у тебя может быть это? — эмир посмотрел на сияющий перстень. — Значит… мы, будучи мудрым человеком, не ошиблись и дальновидно назначили тебя своим визирем, не ведая даже всех твоих заслуг перед нами! — Рустам весь светился, вознося себе хвалу.
Да простит Аллах ему эту слабость! — воскликнем мы, ибо уж кому-кому, а нам знакомо пение хора природных льстецов, которые, ежеминутно делая свое черное дело, лишают иногда и неглупых правителей чувства справедливости и реальности…
Лишь некоторые из сильных мира сего помнят золотое правило, которое изрек однажды арабский мудрец: «Лучший язык — тщательно сдерживаемый; лучшая речь — тщательно обдуманная. Когда ты говоришь, слова твои должны быть лучше молчания…».
Некоторое время эмир и Ходжа Насреддин ехали молча, иногда искоса поглядывая друг на друга. И если юноша по знакомым нам признакам раньше мог догадываться о происхождении своего попутчика, то сам великий и пресветлый, наконец поняв, кто перед ним, только качал головой, мурлыкая что-то себе под нос.
— Ходжа! — произнес он наконец членораздельно. — Мы забыли назвать перед твоим новым титулом еще одно слово… — он сделал паузу, растягивая удовольствие, и тут же забеспокоился — Ходжи Насреддина, как, впрочем, и его ишака, рядом не было. Оглянувшись, он увидел обоих позади себя. Ослик Насреддина стоял и с таким глубокомысленным видом увлажнял землю, что, казалось, не было важнее дела на планете, чем это. Во всяком случае, так казалось ослику. Впрочем, отдадим должное ему, объективности ради, и представим себя в той обстановке, когда пузырь полон, а обстоятельства заставляют нас еще потерпеть….
Облегчившись, ишак от радости вдруг поднял такой рев, что люди тотчас же заткнули уши, Ходжа не раз уже убедился в том, что бесполезно пытаться заставить замолчать своего любимца, и терпеливо ждал, когда тот закончит свое занятие. Замолкнув наконец, ослик тронулся вперед, догоняя подругу.
— Что ты радуешься, проклятое животное! — беззлобно ругался юноша. — Разве ты не знаешь, что прерывать речь пресветлого законодателя и повелителя Бухары может только один Аллах?! И как ты мог это сделать, когда речь шла не о твоем титуле, а о моем! — Насреддин совсем легонько постучал по лбу ишака.
— Оставь его, Ходжа. Мы прощаем этому… ослу его бестактность. Но свое слово мы пока воздержимся говорить…
— Ну! И чего ты добился!? — с новой силой стал ругать животное Насреддин. — Еще три минуты назад к титулу «визирь» я мог бы получить приставку «первый», — юноша хитро скосил глаз на эмира и заметил на его устах лукавую улыбку. — Клянусь Аллахом, что это было бы так! — продолжал Ходжа, посматривая то на ишака, то на повелителя и законодателя.
— Твои мысли, — прервал его эмир, — на верном пути, но ты должен учесть, что мы этого слова не произнесли и не произнесем, пока не доберемся до Коканда.
— Я понял, повелитель! — ответил юноша. — А что этот… Абду-л-Кадыр?.. — уже третий раз Насреддин пытался выяснить обстоятельства дворцового переворота и… в третий раз натыкался на упорное, угрюмое молчание Рустама.
Было ясно, что напуганный и растерянный эмир, чудом вырвавшийся из рук своих врагов, не хотел вспоминать мгновения своего падения. Ходжа почесал затылок, придерживая тюбетейку и размышляя над тем, как отвлечь спутника от его грустных мыслей. Ведь как никак, он теперь визирь эмира Бухарского…
— Пресветлый… — произнес с вдохновением Насреддин, — желает ли повелитель правоверных услышать сказку?..
— Сказку?! — удивленно переспросил Рустам и, пожав плечами, ответил. — Ходжа… мы давно выросли из того возраста, когда с удовольствием предавались этому занятию.
— Повелитель, разве ты не знаешь, что сказки не только забавляют, но иногда и учат?
— Хорошо, — согласился собеседник, — раз уж ты решил нас поучить — мы послушаем. Но по этому поводу мы знаем одну мудрость, которую расскажем тебе после.
— О… нет! — запротестовал юноша. — Это я расскажу свою сказку потом! Где это видано, чтобы визирь был впереди повелителя?!
— Вот, вот, — довольно закивал эмир.
А Насреддин при этом хитро улыбнулся — ему удалось отвлечь от мрачных мыслей пресветлого…
— К тому же я, — продолжал вслух юноша, — готов поклясться, что далеко не каждый визирь получает подобную награду, когда сам великий и сиятельный снисходит до того, чтобы рассказать ничтожному своему министру мудрую притчу.
Эмир был воодушевлен такими словами и, не мешкая, начал:
«Ученый мулла как-то раз пришел к мудрому падишаху и сказал: «Я хорошо знаю священные книги и поэтому хотел бы научить тебя некоторым истинам, дабы уберечь тебя от ошибок». Услышав подобное, падишах ответил: «Я не знаю твоих помыслов, но думаю, что ты сам еще недостаточно вник в смысл священных книг, где написано об этом. Поди и постарайся достигнуть истинного разумения, и тогда я изберу тебя моим учителем». Служитель культа ушел.
«Разве я не изучал столько лет священные книги, — говорил он себе, — а царь еще думает, что я его не понимаю… Как глупо то, что сказал мне падишах».
Несмотря на это, мулла еще раз внимательно прочитал священные книги. И когда он опять пришел во дворец, то снова получил тот же ответ. Это заставило его задуматься, и, вернувшись домой, он заперся в своей келье и предался вновь изучению священного писания. Когда же он начал понимать внутренний смысл его, ему стало ясно, как ничтожны богатство, почести, придворная жизнь и желания земных благ.
С тех пор посвятил он все время возвышению в себе божественного начала и более не возвращался к падишаху. Прошло несколько лет, и царь сам навестил муллу.
