Лучик надежды мелькнул десять месяцев назад, когда Раймон возвращался из похода в Ствангар и заглянул к сестре. Поговорить наедине брату и сестре Эмерик запретить не мог. Раймон, которого Атталика помнила нескладным долговязым подростком, стал настоящим мужчиной, способным на решительные поступки.
Ему она рассказала. Все, без утайки. Раймон стиснул рукоять кинжала так, что побелели пальцы, и произнес:
— Я выпущу этой мрази кишки. Приведу корабли в Эрхавен, улажу там кое-какие дела, а по осени жди меня в гости снова. Убью, — произнес он с яростью. — А потом на «Бекинну» и — фьюить! — свистнул он, указывая на море.
— Но…
— Отец не одобрит? А я ему не скажу. И ты не говори ничего. Станет муж спрашивать, о чем мы разговаривали, скажи, мол, я о своих походах заливал.
— А родовая честь, повиновение главе рода?
— Интересно получается, — зло усмехнулся Раймон. — Когда дочь Бонаров прислуживает шлюхам и избивается плеткой, как последняя рабыня, от этого родовая честь не страдает. А если кто-то зарежет засранца-мужа на дуэли — от этого пострадает? Презабавная она, похоже, штука, эта родовая честь… Совсем как непорочная куртизанка, холодное пламя или мягкая сталь.
Она поверила. Потому что Раймон, один-единственный, был с ней честен, бывая в Таваллене, никогда о ней не забывал и всегда держал слово. Но надежды обратились в пепел, когда пришла весть о резне в Эрхавене и гибели обоих братьев и племянника.
С тех пор муж изменился, и изменился, как водится, не в лучшую сторону. Ничего хорошего с ним, по глубокому убеждению Атталики, произойти не могло. Но сейчас перемены пугают больше, чем когда-либо раньше. Муж просто бредит наследием Бонаров, ведь по законам Эрхавена после гибели сыновей он становился основным наследником. Правда, есть сведения, что Раймон незадолго до гибели женился, его вдова беременна, но это для Эмерика не проблема: в случае, если с дедом что-нибудь случится, опекуном назначат дядю…
Но самое страшное началось пять дней назад, после одного из избиений. Атталика, дрожа всем телом, захлебываясь слезами, забилась в угол. Муж отшвырнул плетку и усмехнулся:
— Ничего, недолго тебе осталось, потерпи дней десять… Потом ты станешь мне не нужна, и переселишься во владения Владыки Мертвых.
— Отец найдет способ отомстить, — произнесла тогда она. — Он никогда этого не простит.
— Верно. Но верно и то, что он умрет раньше. А я стану опекуном наследника рода, если тот и вправду родится, а то ведь вдова Раймона может до этого и не дожить. А пока — посиди-ка под замком. Стража!
…Атталика едва успевает натянуть платье, когда в покои вламываются двое мордоворотов с мечами наголо. Она пытается подбежать к окну, но охранники Бертье связывают ее, надевают на голову мешок и куда-то несут, приставив к горлу кинжал. Несут, судя по тому, что ей становится холодно, по ночной улице. Потом ее грубо бросают на жесткий топчан, срывают с головы мешок. Так она оказывается в тесной, грязной, промерзшей за зиму каморке с ледяными каменными стенами и полом.
Светильника ей не полагается, и потому, когда небольшой кусочек неба в забранном толстой решеткой окошке гаснет, в камере тюрьмы воцаряется мгла. Только шуршат, бегая в поисках съестного, крысы, но закричать от страха нельзя. Раз она попыталась — но кулаки и сапоги охранников ничем не лучше мужниной плетки. Остается лежать, вздрагивая от зловещего шороха и писка, пытаться заснуть. Тоже непросто, учитывая, что в грязном постельном белье полно блох, в окно беспрепятственно летят комары, а тишину то и дело разрывает хохот и забористый мат охранников.
Раз в день те самые громилы, которые принесли ее сюда, дают поесть. Едой, конечно, тюремное варево можно назвать с натяжкой, но выбирать не приходится. Войдя в камеру, охранник бесцеремонно устраивается на топчане, норовя пристроиться вплотную к бедру, так, чтобы сквозь тонкую ткань чувствовать тепло ее тела. Пытаться отодвинуться бесполезно: тюремщик тут же придвигается ближе, и ждет, пока она поест, бесцеремонно разглядывая почти не скрываемую тонким одеялом фигуру Атталики. После чего забирает тарелку (обязательно при этом хватая ее за руки) и презрительно сплевывает на пол..
Но сейчас охранник смотрит на нее как-то по-другому, ошибиться в том, что это значит, она, выданная замуж десять лет назад, не может.
— Именем Исмины и Аргелеба прошу вас — отвернитесь, — произносит она.
К просьбе охранник остается глух. Усмехается и произносит:
— Зря ты перечила хозяину. Он такой: чуть что не так — убивает.
Атталика поперхнулась варевом, закашлялась, но когда отдышалась, все-таки смогла произнести:
— Я наследница знатного рода, — сказала как-то Атталика. — Мой отец заплатит немалую сумму тому, кто спасет жизнь его дочке.
— Не будет он ничего платить. Его самого скоро не будет.
— Что? — расширяются глаза Атталики.
— Что слышала, глупая. Элрик польстился на то, что в Таваллене поднимут мятеж противники Темесы, снарядил весь эрхавенский флот и двинулся сюда. А вслед за ним выступил весь темесский флот. У темесцев в два раза больше боевых кораблей, и они лучше. Вдобавок Элрик не ожидает удара. Слышишь?
Атталика прислушалась. Какой-то далекий, почти заглушаемый тюремными стенами гул несется с воли.
— Гроза?
— Нет. На море идет бой. Исход может быть только один. К вечеру ты перестанешь быть нужной своему мужу, и он от тебя избавится. Я и мои друзья можем тебя спасти. Выведем из города, может, дадим пару грошей на дорогу. Скажем, что зарезали тебя и скормили свиньям, ха-ха! Бонариху — на корм свиньям… Смешно, правда? Что-нибудь полезное делать умеешь? Шить? Вот и будешь вышивальщицей. Но ты должна оказать нам одну маленькую услугу…
Она отшатывается, как будто ее ударили. С трудом подавляет детское желание забиться под одеяло. Надеясь, что ошиблась, задает глупый вопрос:
— Какую?
— Ну, — замялся он, — скажем так. Я, Тилли и Мейнарт — солдаты, смертельно уставшие от службы. Надоело выполнять всякие мерзкие поручения хозяина, вроде нынешнего. Жен у нас нет, а на шлюх нет денег, хозяин обещал после победы. А вы еще молода и прекрасна, хотя, если по-честному, шлюхи, которых снимал ваш муж и которых вы, несомненно, знаете, красивее. Поэтому мы просим вас — заметьте, пока еще просим, — подарить нам немного радости. Обещаю, никто не уличит вас в нарушении супружеской верности: мы будем молчать, как рыбы. Да и участь заиметь ребенка вам не грозит: все знают, что Богиня-Мать поразила вас бесплодием. Мы ведь немного просим: станьте нашей женой на часочек. А потом катитесь на все четыре стороны. Поверьте, за жизнь невелика плата.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
