За праздничной мишурой столичных приемов, балов, маскарадов опытный наблюдатель весной 1791 г. мог разглядеть озабоченность, напряженность и тревогу, охватившие правящие круги в Петербурге. Кризис в отношениях Пруссией и Англией достигает высшей точки. Потемкин прилагает все усилия, чтобы отвратить новое вооруженное столкновение. В числе его ближайших сотрудников Безбородко, опытнейший дипломат, пользующийся доверием императрицы. Споры и размолвки между Екатериной и ее тайным мужем чередуются примирением и совместной работой.
«Батинька, первое письмо королевское я читала.,. Король (Густав III.— В Л.) не имеет причины сумневаться обо мне, что я готова заключить с ним союз и что в оном договоримся о субсидии, — пишет императрица Потемкину 4 апреля.— Естьли шведы посольства не хотят, то отложить оно недолго же, но всему надобна благопристойность. От границы же, Бог ведает, какие уступки хотят. Пугательным прусским выдумкам, пришедшим сего утра, я еще отлагаю принять веру... План твой получила, написав сие, и, положа перо сие на стол, читать стану».
Отовсюду шли тревожные вести. Лондонский кабинет вел дело к разрыву отношений с Fосеней. Прусский король держал войска в боевой готовности, а Густав III, недовольный задержкой выплаты обещанных субсидий, предлагал встретиться с Потемкиным на границе, чтобы уладить возникшие трудности. Но Потемкин оставался в Петербурге: по поручению императрицы он дни и ночи работал над планами защиты западных границ и балтийского побережья, где англичане намеревались высадить десанты.
7 апреля Храповицкий записывает в дневнике: «Разные перебежки. Досады. Упрямство доводит до новой войны». Последние слова принадлежат Потемкину, упрекающему императрицу в нежелании пойти на уступки Англии и Пруссии.
9 апреля Храповицкий слышит слова Екатерины: «Сказали, что пива и портера не будет (т. е. с началом войны все торговые связи прервутся. — В.Л.), но сего утра Князь (Потемкин.— В.Л.) с Гр[афом] Безбородкой составили записку для отклонения от воины, князь говорил Захару: как рекрутам драться с англичанами. Разве не наскучила здесь шведская пальба. Князь был ввечеру у Государыни и оттуда пошел на исповедь».
«10 апреля. В день омовения ног Князь в большой придворной церкви приобщался с ПТШ (Платошей Зубовым.— В.Л.) вместе».
Потемкин решил действовать через фаворита, как действовал в грозном 1774 г. через него самого опытный Никита Иванович Панин. Напряжение нарастает. Английский кабинет посылает гонца с официальным объявлением войны России. В Совете императрицы обсуждается вопрос, где взять выгодную позицию для отражения британского флота. 15 апреля адмирал В. Я. Чичагов получает приказ выводить корабли на рейд. Все эти дни русские дипломаты ведут упорную борьбу в европейских столицах. Особенно успешно действует в Лондоне граф С.Р. Воронцов. Он снабжает парламентскую оппозицию документами, доказывающими пагубность для английской торговли и промышленности политики кабинета Уильяма Питта-Младшего, т.к. Россия занимала одно из первых мест в британском импорте и экспорте. Через подставных лиц русский посол начинает в английской печати кампанию против войны.
17 апреля Храповицкий записывает:«Сказали с приметным на лице удовольствием, что в парламенте спорили очень жарко против Питта и войны с нами». В рескрипте на имя Воронцова, помеченном 18 апреля, говорилось: «Если Бог поможет совершить мир с турками, то нетрудно заметить, сколь тщетны и вредны были для Англии чинимые ныне вооружения в угодность властолюбивым видам Короля Прусского». 19 апреля императрица утверждает представленные Потемкиным планы защиты границ.
В те дни она направляет письмо в Гамбург своему постоянному корреспонденту доктору И. Г. Циммерману. «Обещаю Вам, — говорится в письме, — что Вы будете иметь обо мне известие, если на меня нападут с моря или с сухого пути, и ни в каком случае не услышите, что я согласилась на те постыдные уступки, которые неприятель позволит себе предписать мне» [183]. Письмо послано почтой через Берлин, чтобы прусский король из первых рук получил сведения о твердости российской императрицы.
23 апреля, Храповицкий: «Почти сквозь слезы говорят, что 6 уже кораблей выведены на рейду Кронштадтскую, а те канальи не придут, но только людей в холод мучат». Императрица еще не знает, что Питт, пораженный стремительным падением престижа правительства в парламенте, уже приказал вернуть гонца, везущего ноту с объявлением войны. 25 апреля помечена собственноручная записка Екатерины Потемкину, в которой говорилось: «Я нахожу Вашу мысль составить значительный корпус в Финляндии и назначить его начальником Графа Суворова весьма хорошею, и, чтобы это ускорить, я посылаю прилагаемое письмо генералу Суворову, если Вы признаете нужным отдать это письмо». Тем же 25 апреля помечен рескрипт Суворову:
«Граф Александр Васильевич!
Я желаю, чтоб Вы съездили в Финляндию до самой шведской границы для спознания положений мест для обороны оной. Пребываю Вам доброжелательна
Екатерина».
Это назначение большинством биографов Суворова (опять же за исключением ранних) подается, как происки Потемкина. Храповицкий записывает в своем дневнике под 26 апреля: «Граф Суворов Рымникский послан осмотреть шведскую границу. Недоверчивость к шведскому королю внушил Князь, говорят, будто бы для того, чтоб отдалить Суворова от праздника и представления пленных пашей». Передавая придворную сплетню, Храповицкий сам же через несколько дней опровергает ее, сообщая о «разных требованиях королевских», которые привез курьер из Стокгольма (запись от 16 мая). Густав требовал немедленной выплаты крупных денежных сумм, обещанных ему при заключении мирного договора с согласия Екатерины, В русской казне, истощенной двумя войнами и новыми военными приготовлениями, свободных сумм нет. Король грозит разрывом мирного договора. Зная его неуравновешенный характер, этому можно верить. Тем более опасными казались сведения о предложениях английского посла в Стокгольме дать королю деньги за «небольшую услугу» — разорвать мир с Россией. Нет, совсем нелишне было поручить Суворову осмотреть границу и представить соображения на случай новой войны. Да и само пребывание в Финляндии победоносного полководца должно было охладить горячие головы. Потемкин несомненно был осведомлен о том, что приключилось с его другом в Петербурге. Увидев Суворова среди своих врагов, он должен был почувствовать себя глубоко уязвленным. Но Потемкин был государственный человек. Он знал нравы придворных кругов, жертвами которых становились и не такие неискушенные люди, как Суворов. И Потемкин решил вырвать «друга сердешного» из сети интриг, заняв его делом. Письма Суворова из Финляндии свидетельствуют о том, что Потемкин не ошибся. Суворов ушел в дело с головой. Тяжелыми весенними дорогами скачет он по приграничным крепостям, делает расчеты, где, что построить, что укрепить, какие запасы сделать, сколько потребуется войск. В суворовских письмах этого периода нет и тени уныния и обиды. Как всегда, он краток и точен. Его сведения исчерпывающе полны, его предложения целесообразны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
