Но он так и не успел коснуться этого молотка. Какая-то женщина, раздвинув обрывки тюлевых занавесок, высунула голову в открытое окно первого этажа соседнего дома. Это была женщина средних лет, во все глаза смотревшая на новых людей без тени подозрительности, но со все возрастающим любопытством.
– Мисс Фей Ситон? – спросил Майлс.
Перед тем как ответить, женщина повернулась, явно для того, чтобы дать кому-то пинка. Затем она кивнула на пятый номер.
– Второй этаж, налево.
– Я могу… э-э-э… войти?
– А как иначе?
– Понятно. Благодарю вас.
Женщина величественно наклонила голову, принимая его благодарность, и так же величественно отошла от окна. Майлс повернул шарообразную ручку и открыл дверь, пропуская Барбару перед собой в парадное. Из коридора на него повеяло запахом плесени. Когда Майлс закрыл дверь, стало так темно, что они с трудом могли различить очертания лестницы. Он слышал приглушенный стук дождевых капель, падающих на крышу.
– Мне это не нравится, – тихо сказала Барбара. – Почему ей захотелось жить в подобном месте?
– Вы же знаете, как сейчас обстоят дела в Лондоне. Вы не сможете найти жилье ни за какие деньги.
– Но почему она сохранила эту комнату, когда уехала в Грейвуд?
Майлс сам задавал себе этот вопрос. Ему тоже не нравилось место, куда они пришли. Ему хотелось громко окликнуть Фей и удостовериться, что девушка действительно вернулась сюда.
– Второй этаж, налево, – сказал Майлс. – Осторожно, ступенька.
Это была крутая лестница, она сворачивала в узкий коридор, ведущий к передней части здания. В конце коридора виднелось окно – на котором вместо одного из стекол был кусок картона, – выходившее на Болсовер-Плейс. Через него проникал дневной свет, и им удалось увидеть две закрытые двери, по одной с каждой стороны. Когда через несколько секунд Майлс направился к двери слева, вдруг стало светлее.
Хлынувший из окна поток яркого света до половины залил коридор с черным линолеумом на полу. Майлс, который с замирающим сердцем поднял было руку, чтобы постучать в находившуюся слева дверь, вздрогнул и замер. Барбара тоже вздрогнула, и он услышал, как скрипнул линолеум под ее каблуком. Они выглянули в окно.
Челюсти пришли в движение.
В доме напротив, принадлежавшем Д. Мингсу и К°, заскучавший сторож решил позабавиться в воскресный день и, осветив витрину, привел в действие механизм, управляющий гигантскими зубами.
Челюсти открывались и закрывались чрезвычайно медленно, и этот бесконечный процесс открывания и закрывания был рассчитан на то, чтобы привлечь внимание. Эти грязные, жуткие челюсти с розовыми деснами и потемневшими зубами (иногда вонзавшимися друг в друга из-за сбоев в работе механизма, который долго бездействовал) широко раскрывались и закрывались снова. Они казались одновременно и бутафорскими, и ужасающе подлинными. В их беззвучных движениях было что-то нечеловеческое. Медленно, очень медленно открываясь и закрываясь, они отбрасывали через мутное от дождя оконное стекло тень на стену коридора.
Барбара тихо сказала:
– Что бы там не…
– Тес!
Майлс сам не понимал, почему призвал ее к молчанию, ему казалось, что он поглощен созерцанием витрины и размышлениями о том, насколько жалко и к тому же ничуть не забавно выглядит эта реклама. Он снова поднял руку и постучал в дверь.
– Да? – после секундной паузы отозвался спокойный голос.
Это был голос Фей. Значит, с ней ничего не случилось.
Перед тем как повернуть ручку двери, Майлс на пару секунд застыл, наблюдая краем глаза за двигавшейся по стене неясной тенью. Дверь не была заперта. Он открыл ее.
Стоявшая у комода Фей Ситон в твидовом пиджаке, надетом поверх сизого платья, обернулась посмотреть, кто пришел. Ее безмятежное лицо не выражало даже особого любопытства, пока она не увидела, что это Майлс. Тогда она слабо вскрикнула.
Он мог хорошо разглядеть в этой комнате каждую деталь, поскольку шторы были задернуты и горела лампочка. Он увидел выкрашенную в черный цвет большую жестяную коробку размером в половину сундука, второпях выдвинутую из-под кровати. Крышка прилегала неплотно, и с нее свисал маленький замок.
Голос Фей стал пронзительным:
– Что вы здесь делаете?
– Я следовал за вами! Мне сказали, чтобы я следовал за вами! Вам грозит опасность! Вы…
Майлс сделал два шага к ней.
– Простите, вы испугали меня, – сказала Фей, несколько приходя в себя. Она приложила руку к сердцу; Майлс и раньше уже видел этот жест. Фей слабо рассмеялась. – Я не ожидала!… В конце концов!… – Затем быстро добавила: – Кто это с вами?
– Мисс Морелл. Она сестра… ну, Джима Морелла. Она очень хочет поговорить с вами. Она…
В этот момент взгляд Майлса упал на то, что лежало на комоде, и весь мир словно замер.
Сначала он увидел полуоткрытый, запыленный, туго набитый портфель из черной потрескавшейся кожи. Но такой портфель мог принадлежать кому угодно. Рядом с ним лежала большая плоская пачка банкнотов, верхняя достоинством двадцать фунтов стерлингов. Возможно, когда-то эти банкноты были белыми, но теперь выглядели ссохшимися, потертыми, грязными и их покрывали ржавые пятна.
Бледное лицо Фей побледнело еще сильнее, когда она проследила направление его взгляда. Казалось, ей стало тяжело дышать.
– Да, – сообщила она, – это пятна крови. Видите ли, на них попала кровь мистера Брука, когда…
– Ради Бога, Фей!
– Я здесь лишняя, – негромко, но со страстью произнесла Барбара. – На самом деле я не хотела приходить сюда. Но Майлс…
– Пожалуйста, входите, – сказала Фей своим нежным голосом; ее голубые глаза все время блуждали по комнате, на Майлса она вообще старалась не смотреть. – И закройте дверь.
Но она отнюдь не была спокойна. За ее внешней сдержанностью скрывалось глубокое отчаяние или что-то очень близкое к нему. У Майлса голова шла кругом. Он медленно закрыл дверь, выгадывая несколько секунд на размышление. Он осторожно положил руку на плечо Барбары, почувствовав, что та готова обратиться в бегство. Он оглядывал эту спальню, задыхаясь от спертого воздуха.
Затем к нему вернулась способность говорить.
– Но, в конце концов, вы не можете быть виновной! – сказал он, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно убедительнее. Ему казалось жизненно важным логически доказать Фей, что она не может быть виновной. – Говорю вам, этого не может быть! Это… Послушайте!
– Да? – отозвалась Фей.
Рядом с комодом стояло старое кресло, обивка которого совершенно истрепалась, а на спинке даже была покрыта заплатками. Фей, поникнув, опустилась в него. Выражение ее лица почти не изменилось, но по щекам покатились слезы, которые она не вытирала. Майлс никогда прежде не видел ее плачущей, и это зрелище ужаснуло его.
– Теперь мы знаем, – сказал Майлс, цепенея, – что вы ни в чем не виноваты. Говорю вам, я узнал!… Я только что узнал, что… все эти обвинения против вас были тщательно сфабрикованы Гарри Бруком…
Фей быстро подняла голову.
– Значит, вам это известно, – сказала она.
– Более того, – неожиданно он понял кое-что еще и, отступив назад, указал на нее пальцем, – вы тоже знали! Вы знали, что все это придумал Гарри Брук! Вы всегда это знали!
Это не было озарением, которое иногда случается у человека, чьи нервы напряжены до предела; просто Майлс расставил все факты по своим местам.
– Именно поэтому прошлой ночью вас так безумно рассмешил мой вопрос о том, поженились ли вы в конце концов с Гарри! Именно поэтому вы упомянули о порочащих вас письмах, хотя Риго ничего не говорил о них. Именно поэтому вы сказали вскользь о Джиме Морелле, близком друге Гарри, которому тот каждую неделю писал и о котором Риго никогда не слышал. Вы все знали с самого начала! Правда?
– Да. Я все знала с самого начала.
Она почти прошептала эти слова. Из ее глаз все еще текли слезы, а губы начали дрожать.
– Фей, вы сошли с ума? Вы что, совершенно потеряли голову? Почему вы так ничего и не сказали?
– Потому что… Господи, какое это сейчас имеет значение?
– Какое это имеет значение? – Майлс проглотил стоявший в горле ком. – С этой чертовой штукой!… – Он торопливо подошел к комоду и, преодолевая отвращение, взял пачку банкнотов. – Полагаю, в портфеле еще три такие пачки?
– Да, – ответила Фей. – Еще три. Я только украла их. Но не тратила эти деньги.
– Кстати, что еще лежит в этом портфеле? Почему он так раздут?
– Не прикасайтесь к нему! Пожалуйста!
– Хорошо! Я не имею права вмешиваться. Я понимаю. Я делаю это только… только в силу необходимости. Но вы спрашиваете, какое это теперь имеет значение? Когда в течение шести лет полиция пытается выяснить, что случилось с этим портфелем и находившимися в нем деньгами?
