Был там и еще один, тоже изъятый из максимовской публикации отрывок. В нем, предлагая не препятствовать выезду Синявского из СССР, Андропов писал:
...
Положительное решение этого вопроса снизило бы вероятность вовлечения Синявского в новую антисоветскую кампанию, так как лишило бы его положения «внутреннего эмигранта», оторвало бы от творческой среды и поставило бы в конечном счете Синявского в ряд писателей «зарубежья», потерявших общественное звучание.
Мне тогда показалось, что восстановление этих двух отрывков, выпавших (случайно, как объяснял Кузнецов) или по злому умыслу (как утверждала Марья) из текста, опубликованного Максимовым, мало что тут меняло. Но Марья считала, что стоит только восстановить полный текст андроповской докладной записки, и вся ложь этой максимовской стряпни сразу выйдет наружу. А для этого надо немедленно подать на Максимова в суд, обвинив его в грязной и злонамеренной клевете.
Для решения этого вопроса и был созван тот «военный совет», на который, помимо нескольких друзей, был приглашен и знаменитый адвокат Генри Резник.
Каждый из приглашенных должен был высказать по этому поводу свое мнение.
Когда дело дошло до меня, я рассказал старый анекдот про Петьку и Чапаева. ПЕТЬКА. Василь Иваныч! Слыхал? Бангладеш образовался.
ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ. Главное, Петька, не расчесывай… Сам пройдет.
Резник (его мнение тут было решающим) никаких анекдотов рассказывать не стал, но о перспективах судебного процесса отозвался скептически.
Что говорили другие – не помню. Но решительный настрой Марьи, сколько мне помнится, никто тогда не поддержал.
А она неистовствовала:
– В суд! В суд! Только в суд!
А спустя каких-нибудь две или три недели после того «военного совета», на котором она жаждала крови Максимова, я раскрыл «Независимую газету» и прочел:...
ПОД СЕНЬ НАДЕЖНУЮ ЗАКОНА…
Владимир МАКСИМОВ
Андрей СИНЯВСКИЙ
Петр ЕГИДЕС
На днях мы, давние оппоненты, чтобы не сказать проще – многолетние враги, сели за один стол. Сели не потому, что по-христиански простили друг другу, а потому, что в жизни каждого человека есть ценности, которые ему дороже самого себя, своих бессонных ночей, смертельных обид и отчаяний. Ценности эти – Родина и Свобода. Сегодня они в опасности: танки, пушки, стрельба, жертвы, победители и побежденные. Газеты полны благородной ярости. Фашизм не пройдет! Фашисты – это, естественно, побежденные. А победитель – наш любимый вождь и Президент. Ура!
Почти единодушно интеллектуальная элита поддержала Ельцина, и никто не сказал:
«Господин президент!
Почему Вы стреляли в свой народ? Верховный Совет плохой? Так это Ваш Верховный Совет, это парламент Вашего народа, и другого народа у Вас не будет. Потому что Вас выбрали президентом всея Руси, а не только своей команды…»
Мы не защищаем Верховный Совет. Иногда он был ужасен. Но это был первый, понимаете – первый парламент России, избранный на альтернативной основе. Хорошо англичанам: у них этой, как говорил тов. Ленин, «говорильне» уже почти 800 лет. Было время подучиться. А нам, что делать нам, если плохо умеем? Отказаться от этой идеи? Прикрыть по указу? Отключить свет и канализацию? Но даже Хасбулатов имеет право есть, пить и спускать за собой воду.
Во всем цивилизованном мире отношения президента и парламента регламентируются не личными симпатиями, а только законом. Вот французский президент может распустить Национальную ассамблею, а американскому конституция такого права не дает, и если Клинтон завтра замахнется на конгресс – мы не завидуем Клинтону. Свое «Лефортово» ему обеспечено. Ибо, как сказал поэт, обращаясь к владыкам:
Склонитесь первые главой
Под сень надежную закона…
Надеемся, все знают, чей стих? А ведь мальчишка был, сопляк восемнадцатилетний, но как четко, как чеканно сформулировал, что нужно России…
Поэтому не перевыборы.
Только отставка.
Монастырь.
Грехи замаливать.
(Под сень надежную закона… // Независимая газета. 1993. 16 октября)
Это было невероятно! Я не верил своим глазам. И не только потому, что и месяца не прошло с того дня, когда Марья метала громы и молнии: «В суд! В суд! Только в суд!»
То была, так сказать, кульминация их ссоры. А началом ее, как я знал это со слов Максимова (Синявские на эту тему говорить не любили), стало сразу же обнаружившееся несогласие по поводу местоположения каждой из этих звезд на небосклоне русской литературной эмиграции. Небосклоном же этим, по тогдашним их планам, должен был стать еще только зарождавшийся журнал «Континент».
Начиналось все это очень мирно и даже дружелюбно. Предполагалось, что Синявский и Максимов будут соредакторами этого журнала. Но Синявский будто бы сразу же заявил, что согласится на это только в том случае, если членом редколлегии будущего журнала станет и Марья.
Максимов возмутился: почему? С какой стати? Сегодня он жену пропихивает в редколлегию, а завтра, глядишь, потребует, чтобы в редколлегию ввели еще и его тещу или какую-нибудь двоюродную племянницу!
В общем, на этом они рассорились. И Синявские стали издавать свой собственный журнал «Синтаксис». И тут сразу же стало ясно, что причиной ссоры были не только литературные амбиции Марьи и уязвленное самолюбие Максимова, но и серьезные идейные разногласия. Лучше даже сказать, не разногласия, а – несовместимость .
Но – что греха таить! – личные качества и свойства характеров обеих сторон тоже сыграли тут свою роль. И немалую.
Особенно ясно это проявилось
весной 1981 года, когда в Лос-Анджелесе решено было провести конференцию третьей русской литературной эмиграции.
По планам устроителей намечалось, что представлен там будет весь цвет русской литературной эмиграции так называемой третьей волны . За исключением разве одного Солженицына, который, конечно же, не унизится до того, чтобы включиться в какое бы то ни было коллективное мероприятие, хотя бы даже и самое престижное.
Из всех звезд третьей литературной эмиграции почему-то не приглашен был на этот форум только один Коржавин. Не по каким-нибудь там принципиальным соображениям, а просто потому, что «Фирса забыли». Но Войнович заявил, что без Коржавина он себе эту конференцию не представляет и готов даже из личных средств оплатить его присутствие и участие в ней. Так что был там и Коржавин тоже.
И только один из известных тогдашних зарубежных писателей (если не считать Солженицына, конечно) отказался почтить эту конференцию своим присутствием.
Это был Максимов.
О том, почему он решил так поступить, мы можем теперь узнать не по слухам и сплетням, а из письма, которое он тогда же написал одному из главных участников той конференции – Василию Аксёнову.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
