…Человеческая фигура, выскочив из кустов, уверенно запрыгнула на грузовик, схватившись руками за дверной проем, и одним плавным движением уселась на место, которое освободил Дафан…
… Гицилла снова вывернула рулевое колесо, бросив грузовик в такой резкий поворот, что на секунду машина встала на два колеса. Дафан испугался, что грузовик перевернется, но страха было недостаточно, чтобы заглушить изумление…
Он растерялся, когда прошлое переплелось с настоящим, и его прежняя личность встретилась с личностью новой. Он ошеломленно обнаружил, что прежний Дафан смотрит на нового с ужасом и изумлением, но он сказал себе — новому себе, конечно, — что прежде он был лишь мальчиком и не способен понять мужчину и воина, которым он стал, хотя это преображение заняло меньше одного дня.
Гавалон убрал руку с его плеча, и Дафан словно неким странным прыжком вернулся в настоящее, как будто его выбросило из вихря, в котором часы и минуты смешивались с веками и тысячелетиями.
Дафан оглянулся на страшного колдуна и узнал то состояние транса, в котором пребывала Гицилла, когда ей требовалось делать что-то, чего она не знала.
«Это и есть магия», подумал Дафан — и все же Империуму не нужна была магия, чтобы управлять машинами. Солдаты просто были обучены водить их. Но если народу Дафана нужна магия, чтобы делать что-то, что враг считает настолько простым, какие шансы на победу у защитников Гульзакандры в предстоящей битве?
— У нас есть Сатораэль, — сказал Гавалон, словно отвечая на высказанный вопрос. — Хотя он с нами ненадолго, и его поведение слишком изменчиво, он — ключ ко всему.
Голос колдуна звучал странно механически, и Дафан подумал, в своем ли сознании сейчас пребывает Гавалон, хотя странные глаза волшебника смотрели на землю впереди машины — землю, по которой они ехали с неожиданно большой скоростью.
Дафан был удивлен, что не заметил, как включился мотор грузовика, не говоря уже о том, как машина пришла в движение, но его любопытство было еще больше возбуждено тем фактом, что Гавалон ответил на вопрос, который Дафан не задавал вслух.
«Но что же есть Сатораэль?», подумал он, на этот раз четко сформулировав вопрос в разуме, но не сказав вслух ни слова.
— Хотел бы я знать точно, что есть Сатораэль, — произнес Гавалон в той же механической манере. — Я ожидал, что он будет Повелителем Перемен, но теперь подозреваю, что он может оказаться чем-то большим, хотя познания шабашей о том, что есть Повелитель Перемен, далеко не совершенны. Я надеялся, что он будет моим демоническим фамильяром, которые, по слухам, помогают лучшим из чемпионов Хаоса в их пути к демоничеству. Но даже Сосуд — Нимиан — не вел себя как фамильяр, когда ритуал был завершен. Я надеялся, что мне будет позволено узнать больше о замыслах моего божественного повелителя, когда я привел его план в финальную фазу, но, кажется, я по-прежнему не знаю гораздо больше, чем знаю.
«Но он же поможет нам выиграть битву?», подумал Дафан. «Ведь так должно быть наверняка, разве нет? Ведь он заставит Империум заплатить за вторжение в наши земли и спасет Гульзакандру, правда?»
— Я надеялся, что Сатораэль гарантирует нам победу, — сказал Гавалон, его голос стал несколько более отдаленным и словно бы странно горестным. — Я думал, что знаю, какой стратегии следует мой Божественный владыка, но теперь я в этом больше не уверен. Многое открылось мне в видениях, но я все равно имел безрассудство думать, что происходящее в этом мире, с моим народом, имеет особую важность. Возможно, мне следовало понять, что это — лишь крошечный участок громадной арены, и то, что происходит здесь, имеет ничтожно малое значение, если никак не влияет на общую картину. Если действительно приближаются имперские корабли… значит, у Сатораэля может быть иная, высшая, цель, более важная, чем спасение Гульзакандры.
Дафан пытался понять это, но не мог.
«Но мы герои», напомнил он себе, «И у нас есть магия. У Империума есть пушки, ружья и грузовики, но я уже дважды видел, как — с помощью магии — мы наносили им поражение. Мы герои, мы сражаемся за нашу родину, и Гавалон Великий — самый могущественный колдун. Разве противник может нас победить?»
— Может ли противник победить — возможно, самая темная тайна из всех, — сказал Гавалон, его звонкий голос сейчас звучал еще более отстраненно и задумчиво. — Темнее, чем тайны, которые скрывает сам Золотой Трон. Все, что мы знаем и во что верим, говорит нам, что Империум в конце концов не сможет победить. В бесконечности времени единственная возможная победа — победа Хаоса. Единственная судьба, которая ждет человечество — вымирание. И все же Империум продолжает сражаться — и кто знает, сколько временных побед он сможет одержать до своего конца, или какова будет цена этих побед?
Мы, гордящиеся тем, что родились в Гульзакандре и верно служим Изменяющему Пути, можем говорить и даже верить, что мы — герои вечной битвы, но в глубине души мы знаем, что это не так, что монополия на героизм принадлежит Империуму. Мы сражаемся по своему выбору, движимые гордостью, страстью, яростью, и все, что мы делаем, лишь приближает наш конец и конец нашей расы. Они же сражаются во имя долга, движимые лишь верой. Они знают, что не смогут победить, но все равно сражаются, полные решимости выжить еще час, еще год, еще век… хотя знают, что не смогут выживать вечно. Это благодаря им, а не нам, продолжается игра, и это благодаря им игра стоит свеч. Они и есть игра…
Окончательная победа Хаоса, которая состоится в настолько далеком будущем, что для столь недолговечных существ как мы с тобой, не будет иметь никакого значения, абсолютно неминуема. И крах и гибель человечества — лишь крошечная часть ее кульминации. Имперцы могут сражаться лишь за ее отсрочку, но все же они сражаются. Они сделали своего Императора богом — и, несомненно, заслуженно, ибо кто из людей заслуживает быть богом больше, чем Он? Имперцы — герои, потому что они могут выиграть лишь мгновение в вечности, и ради этого они принесли в жертву всю свою свободу, все мысли, все надежды и все радости. Они так и не узнают, как благодарен мой Божественный повелитель и Силы, подобные ему, за их жертвы, или какова истинная цена их маленьких побед.
И это, я убежден, самая темная тайна из всех.
Дафан мог бы почувствовать себя польщенным тем, что — пусть, в общем, и случайно — с ним поделились этой «самой темной тайной». Но увы, он не мог вникнуть в смысл того, что говорил Гавалон. Даже самые элементарные тайны культов, известные патеру Салтане и Канаку, и, возможно, даже Гицилле, были закрыты для него. И, по словам Гавалона Великого, именно отсутствие врожденных способностей не позволяло ему стать учеником колдуна, и заслужить тем самым особую милость бога Гульзакандры, чье имя было слишком зловещим, чтобы произносить его вслух.
Что за достижение это было бы для сына его матери!
— Что за достижение… — тихо произнес Гавалон Великий, находившийся в трансе. — Я ни о чем не жалею, чего бы ни стоила мне моя карьера. И какова бы ни была моя судьба, я не променял бы ее ни на что иное. Я жил; я выбирал свой путь; я правил. Может ли любой из повелителей Империума — даже истинного Империума — сказать о себе больше? А любой демон? Я знаю, есть те, кто считают, будто боги, которым служат люди, подобные мне, созданы из человеческого зла, но я не верю в это. Хаос существовал задолго до человечества, и будет существовать после того, как человечество сойдет со вселенской сцены. Люди, считающие, что они важны для Хаоса — тщеславнейшие из тщеславных. Мы живем лишь мгновение, и умираем, не в силах осознать вечность и бесконечность, даже в воображении. Я грезил; я видел; я понял. Если я умру завтра или послезавтра, что наиболее вероятно, мне не о чем будет сожалеть.
ТОЛЬКО тогда Дафан запоздало осознал, что Гавалон говорил вовсе не с ним, но лишь с собой, и что его вопросы служили Гавалону лишь подсказками к исследованию его собственных вопросов и мыслей. Дафан почувствовал себя подслушивающим частный разговор, который он не мог понять, даже если все сказанное было верно. Возможно, оно и не было верно. Каким бы великим колдуном ни был Гавалон, прежде всего он был лишь человеком. А человек более чем способен искренне верить, что он знает и понимает куда больше, чем на самом деле.
И все же, считал Дафан, он сможет получить ценную информацию, если только у него получится точно и в то же время просто сформулировать вопрос.
«Что будет со мной?», мысленно спросил он.
— Все люди умирают, — прошептал Гавалон, все еще погруженный в свою странную задумчивость. — Некоторые доживают до старости, другие умирают во младенчестве. В таком мире и в такое время никто не может быть уверен, что доживет до завтра, и вести себя стоит соответствующе. Нет будущего — только война. Нет надежды — лишь отсрочка гибели. Человек ничего не может сделать, чтобы помочь себе — только сражаться, сражаться без конца, до последнего, любым оружием, которое у него есть.
