Резвянки, на тропе, что ведет к шахтам. — Мариса подошла к резному комоду на высоких медных ножках, достала из ящика мягкое ночное платье, подала. — Вам помочь переодеться?
— Спасибо. Справлюсь сама, — отказалась Анна.
Камеристка почему-то усомнилась:
— Точно?
Анна убедила ее:
— Да. Хочу чувствовать себя дееспособной, понимаешь? — Она красноречиво постучала костяшками пальцев по искусственной ноге. — Мне это нужно. Хочу заново в себя поверить и жить полной жизнью.
— Я понимаю, — закивала камеристка. Предположила робко: — Это другая женщина из снов так на вас повлияла?
— Почему ты так решила? — поинтересовалась Анна в свою очередь.
— Потому что… — Мариса помрачнела, потупила взгляд и видимо пожалела о сказанном. — В общем-то, неважно. Главное, что теперь вы столь жизнерадостны и бодры, что я больше не боюсь за вас…
— Больше не боишься? Как это понимать? — насторожилась Анна. Она легко справилась с ночнушкой и теперь по привычке подыскивала вешалку для халата. — Что не так? Расскажи мне, прошу.
— Ох, госпожа… — Камеристка забрала халат с тяжким вздохом. Направилась к встроенному в стену платяному шкафу с овальными зеркалами на створах и деревянной головой оленя по центру. Зашуршала там. Ее голос звучал приглушенно из одежных дебрей. Она не хотела поворачиваться и смотреть хозяйке в лицо. Но и молчать не могла. Говорила: — После того, как его сиятельство объявил, что вас высылает, вы плакали день и ночь. Вы страшные вещи говорили. Что убьете себя. Что не сможете жить с таким позором. Что калекой быть не хотите… — Она не выдержала и разрыдалась, уткнувшись лицом в еще влажную после ванной ткань. Запричитала: — Простите, госпожа… Простите…
— Мариса, ну что ты… — Анна растерялась. Поспешила к камеристке и обняла ее за плечи. Стала на ходу подбирать нужные слова. — Это я сгоряча тогда... От расстройства. Посмотри на меня. Я уже в порядке, видишь?
— Вижу, — шмыгнув носом, всхлипнула Мариса. Испуганно взглянула на залитую слезами одежду. — Ох, госпожа. Простите…
— Ничего страшного, — успокоила Анна, забирая несчастный халат. Ляпнула на автомате: — Я завтра постираю.
— Вы постираете? — Мариса округла глаза. — Сами, что ли?
— У нас слуг нет, — снова оконфузилась Анна, повторив любимую фразу своей матушки.
Мариса испугалась:
— А как же я? Вы меня прогоняете, что ли?
— Нет, что ты! Это просто поговорка такая. — Пояснение родилось само собой. — Из сна. Привязалась...
Надо меньше говорить.
А то все из-за стресса проклятого. Из-за рассеянности.
И старости. Ведь в душе она до сих пор парализованная старуха из двадцать первого века с плохой памятью и грузом предательства на душе.
Как ни крути.
Что ж…
Но не это расстраивало Анну и наводило на темные мысли. Другое. Пазл последних дней жизни прежней хозяйки тела складывался в пренеприятнейшую картинку. Никакой там, в пути, не приступ был, похоже…
Неужели прежняя Анна решилась на подобное?
Господи… Бедная… Бедная девочка!
Голос Марисы вырвал из капкана ужасных мыслей.
— У той женщины, из сна, наверное, все в жизни было легко и прекрасно? — предположила вдруг камеристка. — Наверное, у нее там хорошая жизнь, замечательная семья и верный муж. Так?
— Нет, — с горечью призналась Анна. — Муж поступил с ней так же, как герцог со мной. Выкинул больную за ненадобностью. — Она печально улыбнулась. Добавила, с теплом вспомнив родителей, подруг, племянников и племянниц, их детей, любимых собак и кошек, зачитанные до дыр книги, походы, поездки, работу, праздники, дачу, увлечения и все остальное. — Впрочем, в остальном жизнь у нее действительно отличная была. Ты права.
В тот же миг она почувствовала, как неподъемный груз вселенской усталости давит на плечи каменной плитой. Захотелось прекратить непростой разговор, уснуть и забыться.
Хотя бы просто лечь.
— День у вас трудный выдался, — поняла все без слов камеристка. — Ложитесь. А то я вас совсем заболтала.
Анна спросила с надеждой:
— Ты будешь рядом?
— В соседней комнате, — раздалось в ответ.
Она легла на кровать. Закуталась в тяжелое одеяло, пахнущее сухим ментоловым разнотравьем. Мелисса, мята, котовник… Всего и не разберешь. Закрыла глаза, окунаясь в баюкающие звуки дикой ночи.
Здесь не было места привычным городским шумам. Не гудели машины. Не играла музыка в ночных барах туристического центра. Не стрекотали у окраин стремительные поезда.
Тут все было иначе.
Резвился в кронах деревьев ветер. Совы звали кого-то во тьме, и, как нежная арфа, пела река.
Сон утопил в черном киселе небытия, а потом прорвался агонией чужой умирающей памяти. Анна увидела перед собой высокого мужчину с хищным орлиным носом и серебром первой седины в шоколадных кудрях.
— Ты мне больше не жена! — кричал он, и в уголках его рта собиралась пена. — Уходи прочь! Видеть тебя больше не желаю!
— Ты не можешь меня выгнать, Генрих, — сами собой шептали губы Анны. — Ведь я люблю тебя. Я твоя жена. Сам Его величество благословил нас Благодатью... Не прогоняй меня. Прошу!
— Не дави на жалость, Анна. — Мужчина брезгливо поморщился. — Мне не нужна увечная женщина в доме. Как я с тобой в свет выйду? Как станцую на балу? Как поеду на охоту? Надо мной все смеются. Одноногая жена — посмешище и позор!
— Но… — Несчастная герцогиня с трудом сдержала рыдания, рвущиеся из груди. — Но ведь мы же хотели держать все в тайне. И заказали у эльфов новую ногу, чтобы…
— Тайна раскрылась! Все! — Клочья пены с усов супруга отлетели и упали на подол длинного платья прежней Анны.
Она невпопад закончила начатую фразу:
— …чтобы ты меня не стеснялся. Чтобы все думали, что я такая же, как была… — Всхлипы рвали ее и без того нездоровое дыхание. — Но тайна раскрылась… — повторила она за мужем обреченно. Тут же спохватилась. Затараторила с надеждой: — Давай скажем, что все это дурные слухи. Сплетни. Болтовня. Я лучшее платье надену. Буду блистать. Никто не посмеет сказать, что твоя жена уродлива и недостойна тебя. Я не оступлюсь ни на одном вальсе. Никто не заметит…
— Твоей увечности не скрыть, как ни старайся. — Голос герцога лязгал сталью. Он нервно дернул верхней губой. С отвращением. — И дело не только в приемах и балах. Не только в разговорах
