– Как ей идти? – угодливо подхихикнув, пожал плечами караульный. – По-накатанному, Ермолай Кузьмич, совершенно, я бы сказал, благолепно – ни малейшей вам шебутни и истерик. Вот что значит вовремя поучить уму...
Он замолчал, остановленный ледяным взглядом старика, снял картуз вовсе и вертел его в руках. Косился на Мазура и Ольгу, но вопрос задать не решался. В конце концов, Кузьмич распорядился сам:
– Отпирай занятую, Ванюша. В одиночестве новым гостям дорогим скучно, может, и не будет, зато прижившиеся наши гости скучать будут без новой компании...
Караульный отпер замок, распахнул дверь настежь. Внутри, в полумраке, из ярко освещенного коридора смутно просматривались нары и лежащие на них человеческие фигуры.
– Гуляйте, гости дорогие, в горницу, – сказал Кузьмич.
Мазур пошевелил руками:
– А браслетки?
– Когда надо будет, тогда и снимем.
– Хоть с нее...
Кузьмич сузил глаза:
– Ты меня не серди, сокол ясный, договорились?
Он подмигнул кому-то за спиной Мазура – и тот моментально полетел внутрь, пущенный сильным толчком. Удержался на ногах, задержавшись у самой стены. Вошла Ольга – и дверь почти бесшумно захлопнулась, снаружи клацнул ключ в замке.
Свет проникал сквозь единственное зарешеченное окошко величиной с газетный лист. Мазур стоял на том же месте, пока глаза не привыкли к полумраку.
Камера была большая, примерно десять на пять. Одну стену целиком занимали нары, на которых могли вольготно – если только термин уместен при данных обстоятельствах – поместиться человек десять. Голое струганое дерево, ничего похожего на постели. Однако... Даже в вытрезвителе, судя по рассказам квартировавших там, дают простынку. И больше никакой мебели, вообще ничего, кроме лохани у входа, прикрытой деревянной крышкой. Легкий запашок, пробивавшийся изнутри, недвусмысленно свидетельствовал о ее назначении. Гауптвахта, где Мазуру довелось несколько раз бывать в курсантские времена, была чуточку более комфортабельной. Разве что погрязнее – здесь-то была чистота. Возможно, из-за того, что мусорить было просто нечем – не видно никаких личных вещей, никаких кружек-ложек. Ничего. Нары, параша и четверо босоногих людей на нарах. Трое мужчин. Один лысоватый, лет сорока, с объемистым брюшком, нависавшим над камуфляжными штанами – больше на нем ничего не было. Второй примерно его ровесник, но сложен поспортивнее, в рваных на колене джинсах и белой футболке. Третий, лет тридцати, в синем с белым адидасовском костюме – и рядом с ним женщина чуть помоложе, черноволосая, симпатичная, в таком же костюме.
Все четверо смотрели на новоприбывших, и Мазуру их глаза чрезвычайно не понравились: чересчур уж затравленные и п у г а н ы е взгляды, словно у бродячих собак, ежеминутно ожидающих пинка или камня. Он так и стоял посреди камеры, подыскивая слова и гадая, каким должен быть первый вопрос. Ольга тихонько примостилась рядом.
За его спиной стукнуло окошечко, раздался равнодушный бас караульного:
– Дневальный, зачитай новым распорядок.
Лысоватый толстяк живо скатился с нар, подбежал к Мазуру, остановился перед ним и, вытянув руки по швам, громко и внятно стал декламировать:
– Объясняю распорядок: в горнице четверо животных обоего пола, с вами – шесть. Друг с другом иначе, чем шепотом, разговаривать запрещается. Ходить по горнице, иначе как за получением пищи и посещением параши, запрещается. При посещении параши необходимо испросить разрешения у дневального в следующей форме: «Животное дневальный, разрешите посетить вашу парашу» и воспользоваться оною не раньше, чем получив от дневального разрешение уставной формы: «Животное гость, разрешаю посетить мою парашу». После отправления потребностей необходимо, встав лицом к параше и приняв стойку «смирно», поблагодарить ее в следующей форме: «Спасибо, госпожа параша, за ваши ценные услуги». В ночное время животные женского пола не вправе отказывать животным мужского пола в сексуальных услугах любого вида. После приема пищи необходимо вылизать миску языком до необходимого блеска. На вопросы господина караульного отвечать кратко, стоя навытяжку, с непременным добавлением в конце каждой фразы: «Господин караульный». За провинности назначаются замечания. После двух замечаний – пять ударов кнутом, после трех замечаний – карцер, после пяти – выставление «на гнус». Объяснения закончены, живо на нары!
И первым запрыгнул на прежнее место. На груди и плечах у него красовались синие татуировки самого блатного вида – но Мазуру в них почудилось нечто н е п р а в и л ь н о е. То ли чересчур свежие, то ли чересчур много.
Выслушав всю эту фантасмагорию, Мазур в задумчивости постоял посреди камеры. Повернулся к Ольге, кивнул на нары:
– Полезли, что ли?
Толстяк сорвался с нар, подлетел к двери и заколотил в окошечко. Оно открылось:
– Ну, чего?
– Новым животным – по замечанию, господин караульный!
– Ладно, брысь, – снисходительно ответили снаружи, и окошко захлопнулось.
Толстяк в молниеносном темпе, задыхаясь и потея, вернулся на место. Мазур нехорошо покосился на него, дневальный тихонько отполз подальше. Остальные даже не смотрели на них, равнодушно лежа, уставясь в потолок, и эта их тупая покорность коров на пастбище Мазуру не нравилась сильнее всего. Впрочем, при проверке, жесткой обработке бывало всякое. Он по-прежнему цеплялся за эту версию – потому что, отказавшись от нее, пришлось бы строить вовсе уж жуткие допущения, абсолютно нечеловеческие. А этих допущений он подсознательно боялся – и вовсе не из-за себя. Самое скверное, что здесь была Ольга. Окажись он один, уверься он, что имеет дело вовсе не с родной спецслужбой, – давно бы уже впереди его все разбегалось, а позади все пылало и рыдало...
Итак, проверка. Но за что тут дают медали, а за что мигом начисляют штрафные очки, за какое именно поведение? Иначе, как методом проб и ошибок, не вычислишь. Пять ударов кнутом, в принципе, штука нестрашная...
Тесно прижавшись, Ольга прошептала ему на ухо:
– Что за бредятина? Посмотри, у них глаза какие... Так твои проверки и выглядят?
– Сиди пока и не рыпайся, – еще более тихим шепотом ответил Мазур. – Информации мало, малыш.
– Рукам неудобно...
– Это они давят на психику – для начала... Подожди, еще подергаемся. Курить хочешь?
– Ага...
Ни его, ни Ольгу не обыскивали – и в кармане тренировочных шаровар у Мазура лежала почти полная пачка «Опала» и почти полная одноразовая зажигалка. Он легко вытащил и то, и другое скованными руками. Потом пришлось потруднее, но он все же довольно быстро вытащил сигарету, сунул в рот Ольге, наклонившейся к его рукам, косясь через плечо, щелкнул зажигалкой. Сам подобрал губами с нар вытряхнутую из пачки сигарету, прикурил от Ольгиной. После нескольких затяжек жизнь показалась веселее.
Парочка в адидасовских костюмах и белобрысый в джинсах, видимо, оказались некурящими, не проявили никакого интереса – зато толстяк уставился молящим взглядом. Мазур был на него зол за неприкрытый стук караульному и потому притворился, будто ничего не замечает. Потом ему вдруг пришло в голову, что таким поведением он уподобляется нежданным сокамерникам, и он, захватив пальцами ноги сигарету, кинул ее толстому, потом придвинул зажигалку. Толстый с наслаждением принялся смаковать дымок. Мазур тем временем оглядывал остальных. Самым спокойным казался белобрысый мужик в рваных джинсах. Пройдя к нему по нарам, Мазур опустился на колени и прошептал в ухо:
– Что тут за дела?
– Хреновые дела, браток, – ответил тот, инстинктивно оглянувшись на дневального.
– А конкретно? Что за зиндан?
– Чего?
– Что за тюрьма?
– Да кто ее поймет...
– Давно тут?
– Неделю. Эти уже здесь сидели.
– Ну, и что хотят?
– Не пойму. Ничего они не хотят. Сидим тут, как жопа в гостях. Поехал шишковать, называется...
– Кто тебя взял?
– Военные. С вертолетом.
– Так-таки ничего и не требуют?
Белобрысый молча мотнул головой.
– На шутку не похоже?
– Какие там шутки, – прошептал белобрысый. – Ты держись поосторожнее, иначе и впрямь огребешь штрафных... Ничего я не знаю, браток, и ничего не пойму.
Мазур направился к толстяку, но тот так испуганно и шустро шарахнулся, что Мазур, мысленно махнув на него рукой, подсел к парню в «адидасе»:
– Здорово.
Тот косился то на дверь, то на черноволосую женщину, как писали в старинных романах, лицо его выражало немалое внутреннее борение. В конце концов он все же решился кивнуть.
– Что тут за дела? – прошептал Мазур.
– Представления не имею. Выбрались с женой посмотреть тайгу, а тут – вертолет, скит...
– Давно сидите?
– Дней десять.
– Что хотят?
– Не пойму. В первый день выспрашивали, кто и откуда, потом – как отрезало. Ничего больше не спрашивают, сидим тут... – голос у него явственно дрогнул. – Не дергайтесь, будет совсем плохо... Понятно? Что бы ни было, не дергайтесь...
