- Ах, какие изысканные комплименты говоришь, пан Гречный, я прямо расплываюсь. Ладно, возьму вашего Седого, но ты скажешь своему Майору, что для моего сына в ваших делишках будет полный стоп. "Панимаишь"? Даже если бы он на коленях вымаливал. Под задницу, и пускай возвращается домой. Никакой работы, даже самой малой. Ничего. Конрад должен быть чистым. В противном случае, я для вас не существую. Одно из двух: или отец, или сын. Двоих нас иметь вы не будете.
- Ну вы и свинья, пан Трудны, - примирительно пробормотал блондинчик.
4
Он пришел в воскресенье, поздно вечером, но еще до наступления комендантского часа. Сам Трудны - который только что возвратился от Гайдер-Мюллера - открыл двери по короткому звонку и сразу же узнал, кто перед ним, потому что тип и вправду был седым. У него были седые волосы и седые глаза, а лет ему было не больше тридцати. Такой молодой, но уже такой тихий, спокойный; как бы приглушенный, подумалось Яну Герману. Говорил он мало, к тому же - чуть ли не шепотом. Худощавый, даже худой, ростом с Трудного - зато он не отличался той неприятной угловатостью движений, обычно свойственной костлявым людям. Раздражал он только привычкой безжалостно глядеть прямо в глаза; у него был сухой и твердый взгляд, он практически не отводил своего взгляда от зрачков собеседника, а кроме того - почти что совсем не мигал.
Пришел он в старом, сером пыльнике, без головного убора, и ветер всклочил у него на голове длинные и тонкие белые волосы; на руках у него были дырявые вязаные перчатки; в правой руке он держал деревянный чемоданчик. Свою ношу он переложил в левую руку, чтобы поздороваться с Трудным, когда тот уже закрывал входную дверь.
- Седой, - сказал он.
- Гм, проходите сюда.
Ян Герман разместил пришельца в гостевой комнате первого этажа - за лестницей, возле ванной комнаты. Он даже придумал, что сказать родным: довоенный знакомый сейчас шатающийся по стране. Стандартная и весьма достоверная легенда; впрочем, еще на Шевской у Трудного по той же легенде уже ночевало с десяток человек. Время такое. Никто ничему не должен удивляться. Увидав же Седого, Трудны избавился от большинства собственных опасений - этот человек не должен был доставить неприятностей: он и так, сам по себе, вел себя так, будто его здесь вообще не было. Сухо поблагодарив, он закрыл за собой дверь, и в тот вечер уже и не показывался. Трудны объяснил ему расположение санитарных удобств и кухни и даже спросил, не желает ли гость чего-нибудь перекусить, но тот ничего не хотел. Поднимаясь по лестнице, Трудны усмехнулся под носом. Может быть договор с людьми Майора и не будет таким уж неприятным.
Говоря по правде, чаще всего из договоров с людьми Майора Трудны выносил только пользу. Вытекало это из простого факта, что это люди Майора чаще всего нуждались в Трудном, чем он сам в них. Поэтому мог ставить условия. Он и ставил. Хотя, ведь это никто иные, а люди Майора, при оказии различных курьерских миссий, перевозили в Швейцарию и размещали в тамошних банках капиталы Трудного - сам Трудны получал шифрованные подтверждения вложения сумм на определенный счет. Впрочем, и многие другие местные операции Яна Германа не имели бы успеха без помощи Майора и его сети.
Виолетту он застал уже погруженную во сне, сегодня она легла пораньше, устав от всего того балагана, который ну никак не становился меньше, по мере завершения отделочных работ. Жена была рассержена авторитарным решением Трудного, разрешившему Конраду свободно хозяйничать на чердаке. Чтобы сохранить равновесие, она тут же выдавила из него категорический запрет подниматься туда Лее и Кристиану, поскольку была уверена, что чердак, каким-то непонятным для нее образом чем-то грозит детям. Раздеваясь, Трудны вспоминал тот скандал, который утром устроил ему отец в связи с Яношем - кто-то из отцовских знакомых видел Яна Германа, столующегося в немецком ресторане за одним столиком со штандартенфюрером в парадном эсэсовском мундире. И это не был образ хрестоматийного поляка-патриота, дающего отпор тевтонскому вторжению. Отец никогда не понимал, в чем состоит бизнес. Трудны не слишком его уважал; вполне возможно, что все сложилось бы немного иначе, если бы родитель умер чуть раньше. Но он жил настолько долго, чтобы взрослый сын увидал в нем еще и мужчину. Павел Трудны был мужчиной слабым, со слабой волей и слабым чувством собственного достоинства. Он чувствовал, что по сравнению с собственным сыном выглядит вообще убого - и это будило в нем самые отвратительные инстинкты. Это драмы любого отца, которого перерастает собственный сын: очень трудно подавить расцветшую в сердце зависть. Он, которого родил, учил, воспитывал - сейчас он захватил принадлежащее мне счастье. А тут еще и время: мои дни заканчиваются, он же в полноте сил. Все это отравляет кровь. Ян Герман давно уже пытался освободиться от этого печального бремени совместной жизни с родителями, только в этом вопросе у него не было союзников, даже жена не поддерживала его: Виолетта очень любила свекра и свекровь. Иногда Трудному казалось, будто это он пришел в семью, что это их дочка.
В доме царила тишина, в спальне Трудных полумрак, посеревший от лунного света, отражавшегося от лежащего за окном снега; улегшись рядом с женой, Ян Герман засмотрелся на ее прорезанное мягкими тенями спокойное, гладкое лицо. Во сне она смотрелась приятно, и он любил наблюдать за ней по ночам. В свое время он сам отождествлял счастье именно с такими мгновениями: на дворе холодно и морозно, а я тут, в теплой постели, рядом с женщиной, которую... не люблю. Ее лицо... верхом ладони он коснулся атласной щеки спящей. Что он сейчас испытывал, о чем думал? Какое-то далекое сопоставление, любимые воспоминания - все из прошлого, никаких неожиданных мечтаний, никаких жарких надежд... Состояние, а не процесс.
Разбудил его грохот, донесшийся откуда-то снизу. И сразу же после первого, грохот повторился во второй и в третий раз. Трудны распознал звуки, уже вскакивая с кровати, выстрелы из огнестрельного оружия. Он схватил халат, из шкафчика выдернул люгер и выскочил в коридор. При этом он даже услыхал крик Виолы, пытающейся задать какой-то вопрос. Трудны не успел добежать до лестницы, как раздались еще три выстрела - так быстро один за другим, что слились в один длительный грохот. По дому гуляло сырое эхо. Трудны сбегал по спиральной лестнице, держа снятый с предохранителя люгер стволом вниз. Палец на курке, стискивающая рукоятку ладонь вспотела. Он облизывал губы. При этом он полностью даже и не проснулся, поэтому сильно мигал, пытаясь хоть что-то высмотреть в пока что пустой темноте ночи. Над собой он слыхал взволнованные голоса жены, родителей и Конрада.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
