Увидев узкую траншею, на дне которой ковыряли лопатами несколько ребят, я поначалу искренне разочаровался. Слово «канал» вызывало совсем другие ассоциации. Невольно вспомнил наши гиганты в Каракумах и Голодной степи. Здесь размах скромный.
— Полгода назад крестьяне Ренго, — рассказывал Рикардо, — получили по закону об аграрной реформе большой участок помещичьей земли. Но основная территория, на которой можно выращивать виноград, помидоры, фасоль, лежит в долине без воды — пустошь. Речка рядом, в двух километрах, но прорыть канал пятьдесят крестьянских семей не могут — не хватит сил, а о технике и говорить нечего. Бульдозер или экскаватор в условиях нынешней чилийской деревни пока еще непозволительная роскошь.
О нужде ренговских крестьян узнали в ЦК Коммунистической молодежи Чили и предложили помочь в строительстве канала. Инициативу КМЧ поддержали и другие молодежные организации страны: социалисты, радикалы. Всего здесь сейчас около двухсот ребят. Многим по пятнадцать-шестнадцать лет, но работают все на совесть.
Поставили меня, как я просил, в паре с Марселем. Рыть землю дело нехитрое, знакомое, но когда почва — сплошной камень, а над головой нещадное солнце, то оно превратилось в муку. В первый день норму мы не выполнили, несмотря на то, что спину разогнуть к вечеру я не мог.
Только купание в речке да чашка чаю, заботливо принесенная Марселем в палатку (об ужине не хотелось и думать), заставили слегка взбодриться.
— Ты что, правда, решил рыть канал? — спрашивает меня Марсель, когда мы остались одни, а все остальные ушли в поселок смотреть кино. — Скажи откровенно, зачем приехал?
— Мне нужна история твоей поездки в колонию «Дигнидад».
— Ты с ума сошел. Ехать в такую даль ради этой истории! Неужели это тебе интересно?
— Очень интересно, Марсель. Давай продолжим.
— Выехали мы из Парраля в сторону Сан-Мануэля поздно, — начинает свой рассказ Марсель.— Вечерело. Впереди мрачно темнели жесткие контуры Кордильер. Гравиевая дорога после знакомого поворота от дома, где мы когда-то жили, уползает вверх. И вдруг с обеих сторон, как часовые, вырастают деревянные столбы, а потом бетонные опоры с колючей проволокой. Из-за островка деревьев выныривает здание с красным крестом Не останавливаясь, проезжаем дальше. По-прежнему кругом ни души. Проехав километра полтора, поворачиваем назад к дому с красным крестом.
У калитки микрофон для вызова и кнопка звонка. В доме — мертвая тишина: ни звука, ни света. Позвонив несколько раз, топчемся у входа от нечего делать. Прием больных, оказывается, всего лишь два раза в неделю по нескольку часов. Наконец кто-то обнаруживает, что калитка открыта, и мы, робко подталкивая друг друга, входим на территорию. Неожиданно из-за угла вышла женщина лет пятидесяти и решительно направилась в нашу сторону. На ней старомодное платье, тугой пучок седеющих волос аккуратно собран под металлической заколкой. Не говоря ни слова, она вышла за ворота, жестом показывая, что нам следует идти за ней. Едва мы вышли, она быстро шагнула за калитку и тут же ловким движением заперла замок. Только после этого взяла рекомендательное письмо, которым мы запаслись, и молча исчезла.
Минут через пять дама снова вынырнула и подошла к воротам. Обращаясь к шоферу и не глядя в нашу сторону, процедила: «Я должна найти кого-то, кто может дать ответ на письмо». За окнами послышались какие-то звуки, шаги, кажется, даже голоса. Через минуту, все так же дежурно улыбаясь, дама сунула нам записку и чуть ли не бегом исчезла за углом дома. В письме, как и следовало ожидать, отказ.
Молча усаживаемся в машину, и снова перед глазами мелькают бетонные столбы с колючей проволокой. При свете фар ощущение необычности еще более усиливалось, по коже бегали мурашки.
Я знал, что посещение колонии или попытка разузнать что-то новое о ее обитателях ни для кого еще не проходили безнаказанно. Таинственное исчезновение Вольфганга Мюллера, рассказавшего о преступлениях в «Дигнидад», угрозы в адрес журналистки Эрики Векслер, напечатавшей репортаж о положении в колонии, ничего хорошего не обещали. Тем не менее, вернувшись в Линарес, я снова и снова пытался узнать что-нибудь о жизни обитателей «Дигнидад». Однажды мне здорово повезло. Случайно познакомился в ресторанчике с молодым австрийцем. За неделю мы подружились, и Вильгельм рассказал о своей трагедии. Еще в 1955 году его родители, поддавшись на уговоры бывшего шефа «Дигнидад» Пауля Шаффера, переехали из Гарца в Зиебург и вступили в тайное «религиозное» общество. Однако, как вскоре убедились родители, общество не имело ничего общего с религией. Все сборища проходили с пением не псалмов, а нацистских гимнов. В 1962 году под давлением руководства общества Мина Вагнер, мать Вильгельма, согласилась отдать своих троих детей для воспитания в колонии, созданной в Чили. Ее убеждали, что там их научат умению «воплощать заветы библии в жизнь». Так Вильгельм, Эдита и Ирмгард оказались в «Дигнидад». За малейшее непослушание их жестоко наказывали, сажали в карцер, оставляли без еды. Конечно, они работали, но о зарплате запрещено было даже думать. Но самое страшное заключалось в том, что хозяева колонии не разрешали свиданий детей и родителей. Мина Вагнер и ее муж несколько раз просили оплатить им проезд в Чили, но руководители общества наотрез отказывались сделать это. Наконец, отец не выдержал и подал в суд. Посадили в тюрьму, однако, отца за... клевету. Обо всем этом ребята узнали случайно от вновь прибывшего парня. Им же внушали, что родители отказались от них.
После шести лет заключения Вильгельму удалось, ссылаясь на плохое здоровье, уйти из колонии, и он устроился клерком в угольной компании, чтобы накопить нужное количество денег и уехать на родину.
Я подробно записал рассказ Вильгельма на пленку на испанском и немецком языках, узнал у него о том, какие порядки царят в «Дигнидад». Колонистам запрещается общаться с местным населением, учить испанский язык, слушать радио. Там запрещено называть друг друга по именам. В ходу больше клички и слово «брат». Руководители колонии вправе наказывать своих подчиненных за непослушание и плетью и шомполами. На кладбище «Дигнидад» появилось много безымянных могил.
Я обратил внимание, — продолжает Марсель, — что за мной и моими друзьями стали следить какие-то подозрительные типы. Однажды в гостинице вместе с ключом мне передали анонимную записку. В ней — одна фраза: «Убирайся вон, если тебе дорога жизнь». Угрозы я не испугался, но особенного смысла оставаться в Линаресе тоже не было.
Все, как сговорившись, упорно молчали. Адвокат Эрнан Олата, который несколько лет назад пытался начать расследование деятельности колонистов, вообще отказался говорить даже по телефону. «Я не хочу еще раз рисковать своей жизнью. Мне с трудом удалось выпутаться из прежней истории. У меня семья, дети, не могу...»
Обвинить всех подряд в трусости я не мог, но вести расследование нашей малочисленной группой было трудно. Через неделю я вернулся в Сантьяго. До президентских выборов оставались считанные недели, и поэтому все дни уходили на работу в организации: предвыборные митинги, демонстрации, посещения заводов, фабрик, учебных заведений. Возвращался домой под утро, а чаще всего оставался ночевать в ЦК.
Победа 4 сентября 1970 года блока Народного единства и избрание Сальвадора Альенде президентом страны стали для многих чилийцев большим праздником. Люди на улицах танцевали, пели, веселились.
Нашу радость можно было понять, а вот реакционерам эта победа пришлась совсем не по вкусу. Ты помнишь по прессе историю убийства генерала Шнейдера, арест Роберто Вио и его сообщников? В потоке событий тех дней, когда решалась судьба чилийской революции, маленький инцидент в центре города почти не был замечен. Газеты скупо сообщили, что неизвестные лица напали на активиста Коммунистической молодежи Марселя Родригеса и тяжело ранили его. Речь шла обо мне. К сожалению, деталей вспомнить не могу. Тупой удар тяжелым предметом по голове и нож в спину сразу же лишили меня сознания. Гадать о том, кто это сделал, не пришлось. На спине мелом мне вывели фашистскую свастику и неофашистского паука — значок «Патриа и либертад».
Три месяца в госпитале шла борьба за жизнь. Очень не хотелось умирать. И как видишь, моя взяла. Ну а что касается «Дигнидад», мы еще повоюем!
Вой полицейских сирен. Клубы слезоточивого газа. Свист дубинок и стоны раненых. Заурядный разгон демонстрации в Южно-Африканской Республике. Однако на сей раз блюстители порядка были брошены против белых студентов Кейптаунского университета. Незадолго до этого Национальный союз студентов организовал демонстрацию протеста против политики апартеида, проводимой правительством ЮАР. Они требовали отмены расистских законов, в результате которых, например, среди 8 тысяч студентов университета один-единственный африканец, а любой белый, обучающий у себя дома чтению и письму африканцев, считается уголовным преступником. В июне 1972 года студентов утихомиривали полицейские. В марте 73-го премьер ЮАР Форстер запретил восьми руководителям союза студентов заниматься политической деятельностью, ибо она «представляет угрозу безопасности страны». Да, теперь он уже не может заявить, что «белая молодежь никогда не допустит изменения существующих порядков».
