— Зафиксировали, да, но в данном случае совсем с другой целью. У нас сегодня был довольно тяжелый день, мистер Андропулос. Мы бросили якорь в точке, куда рухнул в море самолет. Кстати, это произошло в то же самое время, когда мы получили ваши сигналы SOS.
— Самолет? Рухнул в море? О боже! И что за самолет?
— Понятия не имею. Он был так объят пламенем, что мы не смогли его разглядеть.
— Вы считаете, что это был большой самолет?
— Могло быть и так.
— Но что, если это был большой реактивный самолет? Там же сотни пассажиров!
Даже если Андропулос знал, что погибший самолет не был реактивным и не нес на своем борту сотни пассажиров, на лице его ничего нельзя было прочесть.
— Вполне возможно, — согласился Тальбот, посчитав излишним сообщать Андропулосу о том, что упал бомбардировщик, на котором пассажиры отсутствовали.
— Вы хотите сказать, что ушли из того района, чтобы оказать нам помощь?
— Я считаю, решение вполне разумное. Мы были почти уверены, что на борту «Делоса» есть живые люди, и абсолютно не сомневались в том, что на самолете не осталось никого в живых.
— Там могли остаться выжившие. Я хочу сказать, вы же не проверяли.
— Мистер Андропулос, — холодным тоном произнес Тальбот, — надеюсь, вы понимаете, что мы не идиоты и не бессердечные люди. Прежде чем отправиться к вам на помощь, мы направили в район падения самолета наш баркас. Он исследовал все вокруг. В живых не осталось никого.
— О боже, — произнесла Ирен Чариал. — Разве это не ужасно? Все эти люди мертвы, а мы ничего не делали, только оплакивали самих себя. Я не любопытна, капитан, знаю, что это не мое дело, но почему вы бросили якорь здесь? Ведь маловероятно, что кто-то всплывет на поверхность.
— Да, надеяться не приходится, мисс Чариал. Мы остаемся здесь как своего рода отметка на местности, пока не придет спасательное судно с водолазами.
— Но... спасать кого-либо будет уже поздно.
— Уже и сейчас поздно, моя юная леди. Но они пошлют на разведку водолазов, чтобы определить, что это был за самолет, пассажирский или нет, и выяснить причину катастрофы.
Тальбот украдкой бросил взгляд на Андропулоса, и ему показалось, что при последних словах выражение лица у грека на мгновение изменилось.
— На какой глубине лежит самолет, капитан? — спросил Аристотель, впервые вмешавшись в разговор.
— Семнадцать-восемнадцать фатомов. Немногим более тридцати метров.
— Тридцать метров, — повторил Андропулос — Даже если им удастся проникнуть внутрь самолета, а этого гарантировать нельзя, смогут ли они вообще что-нибудь увидеть?
— Гарантирую вам, что внутрь самолета они попадут. Как вам известно, существуют такие веши, как кислородно-ацетиленовая горелка, мощные подводные фонари и другое. Но водолазы к этому прибегать не будут. Они воспользуются тросами, с помощью которых спасательное судно поднимет самолет на поверхность. А там уже можно будет изучать его в свое удовольствие.
На этот раз лицо Андропулоса даже не дрогнуло. Видимо, он заметил, что за ним следят.
Вошел Дженкинс и протянул Тальботу запечатанный конверт.
— От радиста, сэр. Майерс сказал, что срочно.
Тальбот кивнул, распечатал конверт, вытащил листок бумаги и прочитал написанное. Затем сунул радиограмму в карман и поднялся.
— Прошу прощения, дамы и господа. Я должен подняться на мостик. Встретимся за обедом, в семь часов. Первый помощник, пойдете со мной.
Как только они вышли из кают-компании, Ван Гельдер сказал:
— Вы ужасный лжец, сэр. Ужасно убедительный, хотел я сказать.
— Андропулос не хуже.
— У него хоть практика есть. Впрочем, оба вы одной породы. Ах да, спасибо. — Он развернул листок бумаги, который дал ему Тальбот. — «Жизненно необходимо чтобы вы оставались на месте затонувшего самолета точка встретимся с вами рано утром точка Хокинс». Это случайно не вице-адмирал, сэр?
— Он самый. «Жизненно необходимо». Прилетит к нам. Что вы скажете на этот счет?
— Думаю, ему известно то, чего не знаем мы.
— Вот именно. Кстати, вы совершенно забыли рассказать мне о своем посещении гидроакустиков.
— Прошу прощения, сэр. Просто я о чем-то задумался.
— Не о чем-то, а о ком-то. Как только я ее увидел, сразу все понял. Итак?
— Вы имеете в виду звуки со стороны самолета? Тик-так, тик-так... Это может быть все, что угодно. Хольцман наполовину уверен, что мы слышим какой-нибудь часовой механизм. Возможно, он прав. Не хочу наводить панику, сэр, но должен заметить, что мне это крайне не нравится.
— Я и сам не в восторге. Ну что ж, вперед, к радисту.
— Кажется, вы сказали, что собираетесь на мостик?
— Это для Андропулоса я туда собирался. Чем меньше он знает, тем лучше. Я думаю, перед нами очень хитрый и коварный человек, чутко улавливающий любые нюансы.
— Именно поэтому вы даже не заикнулись о взрыве в машинном отделении?
— Да. Возможно, конечно, что я несправедлив к нему.
— Вы сами в это не верите, сэр.
— Не верю.
Майерс был в радиорубке один.
— Еще одно послание в Рим, — сказал Тальбот. — Вновь шифром "Б". «Вице-адмиралу Хокинсу. Послание получил. Настоятельно рекомендую прибыть как можно быстрее. Сегодня ночью. Со стороны самолета слышится тиканье с интервалом в две с половиной секунды. Возможно, часовой механизм. Пожалуйста, немедленно позвоните».
* * *
— Тиканье, возможно издаваемое часовым механизмом, по словам Тальбота.
Вице-адмирал Хокинс стоял у кресла Карсона, который без конца перечитывал послание, принесенное ему Хокинсом.
— Часовой механизм. Даже обсуждать не стоит, что это означает. — Карсон посмотрел из окна своего кабинета на крыши Рима, затем перевел взгляд на полковника, сидевшего напротив за столом, и наконец на Хокинса. Он нажал кнопку внутреннего переговорного устройства. — Дайте мне Пентагон.
* * *
Председатель объединенного комитета начальников штабов тоже стоял перед столом, за которым сидел человек, только что получивший от него ту же шифровку. Этот человек трижды прочитал сообщение, осторожно положил его на стол, разгладил и обратил свое усталое, изможденное лицо к председателю.
— Мы знаем, что это означает или может означать. Если что-то пойдет не так, нас ожидают серьезные международные осложнения, генерал.
— Прекрасно это понимаю, сэр. Нас ждет не только всеобщее осуждение. Мы станем изгоями. Мир от нас отвернется.
— И никаких намеков на причастность Советов к происходящему.
— Абсолютно никаких. Никаких доказательств, ни прямых, ни косвенных. В международном плане их обвинить ни в чем нельзя. Моей первой реакцией было, что они здесь ни при чем. Но самое интересное, что я и теперь так думаю. Не вижу, каким образом они могут быть связаны с этим. Бремя ответственности ляжет на нас, сэр.
— Да, на нас. И все человечество станет нас обвинять.
Генерал ничего не ответил.
— Есть какие-нибудь предположения у начальников штабов?
— Ничего заслуживающего внимания. Короче говоря, абсолютно ничего. Нам придется опираться на своих людей. Даете карт-бланш, сэр?
— Другого выбора нет. В Средиземном море у вас хорошие агенты?
— Самые лучшие. Это не пустые заявления, сэр. Все обстоит действительно так.
— А что за британское судно там?
— Фрегат «Ариадна»? Весьма специфическое судно, как мне дали понять. Сможем ли мы найти с ними общий язык, понятия не имею. Слишком много неясного.
— Можем ли мы самоустраниться от этого?
— Решение принимать не мне, сэр.
— Знаю, что не можем. — Человек долго молчал, а затем сказал: — Возможно, это наша единственная надежда.
— Да, господин президент.
* * *
Тальбот находился на мостике вместе с Ван Гельдеррм, когда раздался звонок из радиорубки.
— Вызов из Рима, сэр. Где будете разговаривать?
— Прямо здесь. — Он жестом приказал Ван Гельдеру взять параллельные наушники. — Тальбот на проводе.
— Говорит Хокинс. Через несколько минут я отбываю с двумя гражданскими лицами в Афины. Оттуда вам позвонят и сообщат о точном времени нашего прибытия. Мы приземлимся на острове Тира. Для нашего приема держите наготове баркас.
— Слушаюсь, сэр. Возьмите такси до Афинио. Там новая пристань, в трех километрах к югу от якорной стоянки в Тире.
— По моей карте стоянка в Тире ближе.
— На вашей карте, вероятно, не указано, что до этой стоянки можно добраться только по тропинке, протоптанной мулами, через отвесную скалу высотой в двести метров.
— Благодарю вас, Тальбот. Вы спасли мне жизнь. Не забыли мои отвратительные черты, мои извечные недостатки. Значит, до вечера.
— Что еще за отвратительные черты? — спросил Ван Гельдер, когда разговор закончился. — Какие такие недостатки?
— Он терпеть не может лошадей. Думаю, что его отвращение распространяется и на мулов. Кроме того, он страдает акрофобией.
