– Не читая? — спросил Фовель.
– Конечно, господин мэр, потому что оно было адресовано на имя ее отца. Жак Ландри приехал в восемь часов вечера. Когда Мариетта отдала ему письмо, он быстро вскрыл его и, прочитав, сказал: «Что делать, черт побери? На завтра надо заготовить провизию, дичь, рыбу, говядину — все самое лучшее, что только можно достать. Таков приказ». — «Я запишу все, что нужно купить, — ответила Мариетта, — а Жервеза отправится к Сильвену, к мяснику и к отцу Колетт. И к утру у нас будет все, что нужно».
Она написала записку и прочла мне ее, потому что я не умею читать, между тем как память у меня превосходная. Я пошла в деревню и купила все необходимое, но так как было уже слишком поздно возвращаться в замок, то я осталась ночевать у своей бабушки. О, если бы мне сказали тогда, что я не увижу больше мою бедную Мариетту и Жака Ландри, я бы ни за что не поверила… Боже мой! Боже мой!.. — И девочка снова разрыдалась.
– Словом, — сказал Ривуа, немного помолчав, — ты оставила Мариетту и ее отца вчера вечером, между восемью и девятью часами?
– Кажется, в восемь с четвертью, — ответила Жервеза. — Знаю наверняка, что половины еще не пробило.
– И в это время в замке никого постороннего не было?
– Нет, совершенно никого.
– Уверена ли ты в этом?
– Точно так же, как и в том, что меня зовут Жервезой.
– Странно! — пробормотал судья. — Очень странно!
IX
– Еще один вопрос, — сказал Ривуа после нескольких минут размышления. — Когда ты из замка шла в Рошвиль по поручению Мариетты, встретила ли ты кого-нибудь по пути?
– Да, господин судья, — ответила Жервеза, — я встретила двух человек, направлявшихся в эту сторону.
– Вместе или порознь?
– Вместе.
– Ты их знаешь?
– Я не разглядела их лиц… ночь была слишком темная.
– Но ведь ты могла узнать их по голосу.
– Только один из них что-то сказал, но его голос показался мне совершенно незнакомым.
– Хорошо. Бригадир, проводите ее в кухню и распорядитесь, чтобы она оставалась в замке до прибытия следователя, потому что ее показания весьма интересны.
– Но, господин судья, — заметил унтер-офицер, — эта девочка еще ничего не ела.
– О, я не голодна, — возразила Жервеза, — у меня нет ни малейшего аппетита, уверяю вас…
– Я понимаю это очень хорошо, — сказал ей Ривуа, — но если у тебя появится аппетит несколько позже, что вполне возможно, то я разрешаю тебе воспользоваться провизией, которую ты найдешь в кухне на столе. Бригадир, позовите Андоша Равье.
Андош Равье был маленьким худощавым человеком лет пятидесяти, смиренным и робким, по ремеслу ткач. Он был обременен многочисленным семейством, но пользовался репутацией честного человека. Поклонившись судье и мэру, он встал у дверей, как-то жалко и униженно сгорбившись и теребя в руках шапку.
– Здравствуйте, Андош, — обратился к нему Фовель. — Скажите нам, что вы знаете.
– Об убийстве, господин мэр, я не знаю ровным счетом ничего, — пробормотал ткач.
– Но вам, по всей вероятности, есть что сообщить, потому что бригадир представил нам вас в качестве свидетеля, и представил по вашей же просьбе.
– Свидетелем я быть могу… но убийство…
– Ну, так говорите же, что вы хотели сказать, и не злоупотребляйте нашим временем, которое для нас дорого.
– Дело вот в чем, господин мер, — робко начал ткач. — Вчера я пошел на Липовую ферму, отнес ключнице кусок полотна. Там меня угостили огромным стаканом сидра. У меня голова очень слабая — быть может, потому, что я никогда не пью. На обратном пути ноги мои подкашивались, и я постоянно спотыкался. Между тем я вовсе не был пьян, а так, немного навеселе. Пробило девять часов, когда я подходил к ограде парка господина Домера. Все знают, что в этом парке есть очень старое каштановое дерево, которому по древности нет равных в целом округе. Его длинные и толстые ветви касаются стены и опускаются вниз до самой земли. Всем известно…
– Черт побери! Да когда же вы начнете говорить о деле? — вскрикнул Фовель, считавший все эти подробности излишними. — Какую пользу мы можем извлечь из вашего каштанового дерева?
– Как вам угодно, господин мэр, — смиренно ответил ткач, — я должен повиноваться вам, но если вы не желаете, чтобы я говорил о каштановом дереве, то мне нечего больше сказать.
– Продолжайте, Андош, продолжайте, — вмешался Ривуа, — не стесняйтесь, а главное — не забывайте ничего. Дерево играет важную роль в вашем рассказе, не правда ли?
– Да, господин судья, правда. Еще издали я услышал лай собаки по ту сторону стены. Я остановился под каштановым деревом. Ночь была очень темная, и я сказал себе: «Андош, друг мой, через четверть часа ты будешь дома, но этого времени совершенно достаточно для того, чтобы выкурить трубку». Я набил трубку, вытащил из кармана спичку и только собрался зажечь ее, как услышал шум наверху, над своей головой.
– А! — воскликнул судья. — И что же это был за шум?
– Листья так сильно шумели, как будто по дереву прыгали две дюжины кошек. Ветви гнулись и, качаясь в воздухе, хлестали меня по лицу. «Там кто-то есть, — подумал я. — И что за нелепая мысль забраться на дерево в такую темную ночь, когда невозможно отличить правую руку от левой?» Вдруг одна из ветвей затрещала, и кто-то соскочил на землю так близко от меня, что при падении коснулся моего платья. Я зажег спичку и очутился лицом к лицу с человеком в штатском платье; он выругался, быстро повернулся и убежал бог знает куда.
– Итак, вы видели этого человека? — быстро спросил судья.
– Так же хорошо, как сейчас вижу вас, правда, это длилось не долго.
– Узнали ли вы его?
– И да и нет.
– Что вы хотите сказать?
– Я его знаю, не будучи с ним знаком. Я никогда не говорил с ним, но он больше десяти раз проходил мимо моего окна, когда я сидел за работой. Во всяком случае, я позволю отрубить себе руку, если это не один из шутов труппы, которая уехала из Рошвиля вчера утром.
– Имя его?.. Знаете ли вы его имя?
– Кажется, его зовут Сиди-Коко.
Ривуа не мог сдержать восклицания.
– Он убийца! — прошептал судья. — Это неоспоримо! Но он в наших руках и не сможет убежать! Скажите мне, Андош, — продолжал он уже громче, — когда вы взглянули на этого человека, не отразился ли на его лице испуг?
– У меня не было времени что-либо заметить, но я всегда знал, что эти люди, к числу которых принадлежит Сиди-Коко, — люди без всяких нравственных правил. Я подумал, что Коко приходил туда, чтобы украсть кур или кроликов Жака Ландри.
– Неужели вы не подумали сообщить о случившемся обитателям замка?
– Напротив, это было моей первой мыслью. Я не сделал этого, исходя из следующих соображений: «Жена моя, — подумал я, — ждет меня, Жак Ландри и Мариетта, наверно, уже спят, а я выпил столько сидра, что ноги не повинуются мне. Что за беда, если я сообщу Жаку о ночном приключении завтра утром? Не все ли равно — одним кроликом больше, одним меньше!» Но, когда на следующий день я собрался выйти из дома, мне сообщили о случившемся ночью несчастье.
– Ваше показание, Андош, очень важно. Ступайте в кухню: если вы голодны, то можете там позавтракать, но не уходите из замка, вы нам еще понадобитесь.
– Благодарю вас, господин судья, от завтрака не откажусь, потому что сегодня еще ничего не ел.
Андош Равье смиренно поклонился и вышел.
– Бригадир, — сказал судья, — позовите теперь Жана Поке, третьего свидетеля. Мы должны допросить его, хотя, конечно, вряд ли услышим от него такие же важные сведения, какие нам уже известны.
Этот третий свидетель, работник фермы Этьо, был молодым человеком двадцати одного года, красивого и крепкого сложения, со смелыми и немного развязными манерами, самонадеянной физиономией и претензией на красноречие. Он был чрезвычайно доволен тем, что ему пришлось играть роль в настоящей детективной истории, о которой будет говорить вся деревня.
– Господин мэр и господин судья, — начал он довольно развязно, — я ваш покорный слуга. Имя мое — Жан Поке. Смею уверить вас, что я вполне понимаю важность моих показаний, и скажу вам, милостивые государи, все, что мне известно относительно этого дела.
– Из ваших слов можно заключить, что вам многое известно, — заметил судья.
Жан Поке гордо приосанился.
– Конечно, конечно, — ответил он, — мне известны немаловажные вещи.
– Вы что, тоже встретили Сиди-Коко?
Свидетель посмотрел на судью с удивлением и скорчил презрительную гримасу.
– Сиди-Коко? — повторил он. — Кто это? Кажется, паяц, чревовещатель?.. О нет! Он тут ни при чем…
Судья в свою очередь с изумлением посмотрел на свидетеля: он был поражен неожиданной мыслью, что показания этого третьего свидетеля, возможно, будут несравнимо важнее двух первых.
