Мать метнула на меня взгляд, и я уже знала, что она собирается сказать. До этого утра это было моей тайной, а сегодня мама застала меня, когда я после завтрака выбрасывала кое-что в корзину для мусора, но я вовсе не была уверена, хочу ли я делиться этим с сестрой. Элеонор тоже посмотрела на меня, в ее взгляде читалось недоумение.
– Я сама буду выбирать график работы, к тому же он предоставит мне машину, поэтому я смогу быстро добираться на остров и обратно. И у них в доме есть рояль. Мне разрешили играть на нем…
Она внезапно прервала фразу, словно только сейчас расслышала, что сказала мама.
– Что ты имеешь в виду, говоря «особенно сейчас»?
На лице матери засияла торжествующая улыбка.
– Ева беременна. У них с Гленом будет ребенок.
Кровь отлила от лица сестры столь стремительно, что я подумала, будто она вот-вот потеряет сознание. Я отвернулась, не в силах видеть ее боль. Несмотря на прошлое, лежащее между нами, словно заросший сорняками сад, она все еще была моей сестрой.
Она через силу заставила себя улыбнуться, но уголки губ были словно парализованы.
– Поздравляю, – сказала она, наклоняясь ко мне и целуя в щеку, чем немало удивила нас с матерью. Но губы ее были ледяными, и, прежде чем Элеонор отстранилась, мне показалось, что ее бьет дрожь.
Мама заговорила снова:
– Ей придется посещать множество врачей. Ты же знаешь, что Глен с утра до ночи занят на работе, а я не могу водить машину из-за артрита. Поэтому ты – единственная, кто может возить ее по врачам.
Элеонор вскочила и принялась собирать тарелки, в том числе и чистые, которые она поставила на стол на тот случай, если появится Глен. Я знала, что она наполнит его тарелку едой и поставит в микроволновку, когда он появится. Когда-то в юности мне хотелось быть такой же, как она – сильной и уверенной в себе. Такой же бесстрашной. Но та Элли осталась в прошлом. Я выбросила ее из своей жизни в тот самый день, когда упала с дерева, а придя в себя, обнаружила, что мое тело мне неподвластно. С тех пор моя ненависть была направлена на одного-единственного человека, которого я винила в случившемся и который, я знала, никогда не ответит мне тем же. Я же все время давала ей понять, что она должна делать все, чтобы заслужить мое прощение.
Но прощение – это такая неуловимая вещь, и определить его так же сложно, как удержать песню в руке. Именно поэтому я не стала спорить с матерью и утверждать, что мы с Гленом вполне можем сами справиться со всем этим и не нуждаемся в услугах Элеонор. Ведь я поймала певчую пташку в западню и крепко держала ее в руке, а теперь просто не знала, как отпустить ее на волю.
Элеонор удивила нас тем, что быстро вышла из кухни, не удосужившись вымыть посуду. Она стояла, вцепившись руками в спинку стула, на котором обычно сидел Глен.
– Но ведь у них рояль марки «Мэйсон и Хэмлин», – снова произнесла она, и в ее голосе я уловила вызывающие нотки, напрочь отметающие возражения матери, и снова увидела перед собой ту самую отчаянную сумасбродную девчонку, которой когда-то так восхищалась, поэтому отвела глаза. Свершилось, подумала я, не в силах высказать свои тайные мысли. Так же как не могла признаться ей, что в тот роковой день мне тоже привиделась чернокожая женщина из народа гула и я слышала, что она прошептала на ухо Элеонор. Не могла я и открыть ей значение этих слов. Ей надо самой понять, что они значат. Сестра не стала возвращаться на кухню, а стремительно выбежала на улицу, под проливной дождь, босиком и без зонтика, а нам с мамой оставалось лишь молча смотреть ей вслед.
Элеонор
В ту ночь мне снова приснилась женщина гула – впервые за все эти долгие годы. Я бродила под дождем более часа, не обращая внимания на то, что промокла до нитки, что неровный асфальт больно ранил босые ноги, и чувствуя лишь острую панику, которая охватила меня при известии о беременности Евы. Я вспоминала странный блеск в глазах мистера Бофейна, когда он рассказывал мне, как умерла его тетя. Может быть, мать не так уж не права в своих подозрениях. Но в тот момент я могла думать лишь о возможности ускользнуть от Евы с Гленом и матери, иметь в жизни что-то, совсем с ними не связанное. Какие бы тайны ни скрывали мистер Бофейн и его тетушки, меня это ни в коей мере не затронет – я уже достаточно очерствела душой после всех испытаний, выпавших на мою долю.
Когда я улеглась в постель, подушка тут же пропиталась водой от моих мокрых от дождя волос. Мне снился остров Эдисто, рассвет над бухтой Рассел, и я вновь ощущала под ногами рыхлую глину. Я сидела на пирсе – том самом пирсе, где я ждала возвращения отца. Оказалось, что все это время я и не переставала его ждать, просто не осознавала этого. И тут я снова увидела ее, ту женщину. Она сидела рядом со мной на пирсе, как и тогда, плетя корзинку из душистой зубровки, и ее ловкие пальцы мелькали, перебирая стебли, словно слова, из которых складывалась причудливая история. Ее темная кожа блестела от пота, хотя я совсем не ощущала жары под порывами свежего ветерка с океана, приносившего резкий привкус соли и запах моего собственного пота. Это были запахи моего детства, а фоном звучала музыка, которую творили мы с отцом. Внезапно на меня словно пахнуло холодом, от острого приступа отчаяния в горле пересохло, и стало невозможно дышать.
Мне отчаянно хотелось расплакаться, но я чувствовала, что женщина пристально смотрит на меня темными глазами, и я невольно повернула голову, чтобы встретиться с ней взглядом, в то же время боясь, что пропущу что-то, что я так упорно высматривала на горизонте.
Чтобы дерево исцелить, нужно корни лечить…
Я не могла понять, произнесла ли она эти слова вслух или же они просто прозвучали в моей голове. Но я вдруг поняла, что не одинока в борьбе со своими демонами, и плотный комок в горле, мешавший мне дышать, вдруг начал таять. Словно наметку выдернула из ткани: ухватилась за ниточку и потянула, пока не исчезли все стежки.
Я наклонилась к ней, чтобы спросить, что она хотела этим сказать, но в этот момент снова оказалась в собственной постели с подушкой, пропитанной каплями дождя с моих мокрых волос. Я вскочила, не понимая, что же разбудило меня. Моргая в предрассветных сумерках, я заметила, что дверь в спальню приоткрыта.
– Элеонор?
Я резко опустила ноги на пол и вскочила, отчего вдруг закружилась голова.
– Глен? Что ты здесь делаешь?
Он осторожно прикрыл за собой дверь, не пытаясь ко мне приблизиться.
– Я всего лишь хотел поговорить с тобой. Наедине. Чтобы понять… – Он замолк, но я поняла, что он собирался сказать. Он всегда был крайне предсказуем.
– Мои поздравления, – сказала я, удивляясь, как странно звучат эти слова. – Вы с Евой, наверное, очень счастливы.
Мы смотрели друг на друга в полутьме, и сумрачный свет раннего утра казался неразвеявшимся дымом над полем сражения.
– Ева хочет детей… – И снова у него не хватило сил закончить предложение.
– Знаю, – сказала я. Мне отчаянно хотелось заорать на него или заплакать, но я сдержалась. Сердце мое разрывалось, мне так хотелось погладить его волосы, все еще мокрые после душа, хотелось, чтобы он, повинуясь непреодолимому влечению, сделал шаг ко мне. Но он остался там, где стоял, и странным образом я почти испытала облегчение.
Он открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но я быстро подняла руку, не в силах это вынести.
– Она твоя жена, Глен. Тебе вовсе не надо оправдываться передо мной.
Он стоял, сжав зубы, с прямой, как струна, спиной, словно солдат, которым когда-то хотел стать.
– Надеюсь, ты будешь рада за нас.
– Конечно, – солгала я. – Ведь вашими усилиями я стану тетушкой.
Он поморщился.
– Я не хотел, чтобы это случилось. Я имею в виду не ребенка, – быстро уточнил он. – А нас с тобой.
Я вспомнила его скороговоркой произнесенные слова перед тем, как я отправилась в бар Пита, и обещание, что теперь все будет по-другому. Он не удосужился сообщить мне, насколько все изменится. Я невольно расхохоталась, но смех мой больше напоминал иссушающий ветер над пустыней.
– А между нами никогда ничего и не было. К тому же не думаю, что вселенной есть дело до наших истинных желаний.
Из щели между занавесками вырвался солнечный луч, и я успела заметить, как Глен передернулся от боли. Внезапно мы вздрогнули от раздавшегося звонка будильника в холле внизу.
– Мне просто хотелось удостовериться, что с тобой все в порядке, – сказал Глен, задержавшись на секунду, прежде чем открыть дверь, а затем выскользнул из моей комнаты так же крадучись, как и вошел в нее.
Я слышала, как пробуждается дом, как журчит текущая из крана вода, слышала осторожные шаги матери по старым деревянным половицам, словно ровным счетом ничего не изменилось. Я поднялась с постели и направилась в душ. Из комнаты матери доносился приглушенный шепот – она произносила слова утренней молитвы.
