— Ну и что из того?
Неужели этот человек настолько черств? Но ведь… еще в те годы он так боготворил собственную мать! Почему же ему непонятны ее чувства, связанные с женщиной, которая дала ей жизнь и которой уже давно нет рядом? Набравшись храбрости, она спросила:
— Бардалф, твоя мама еще жива?
— Да. — Он бросил на нее удивленный взгляд. — А почему ты спрашиваешь?
О Боже, может быть, у меня есть еще шанс, подумала Дженнифер.
— И ты постоянно общаешься с ней, разговариваешь?
— Она снова вышла замуж. Живет в Италии. Но, разумеется, я вижусь с ней. И звоню ей каждую неделю… К чему ты клонишь, Дженнифер? — полюбопытствовал он.
— А представь себе, что ты ничего не знал бы о ней. — В ее глазах лихорадочно мелькнули один за другим два огонька — страсти, а потом отчаяния. — Не знал бы даже, как она выглядела. И как бы ты себя чувствовал, если бы не знал, что она красива, наделена талантом художницы и полна жизнеутверждающей энергии и силы?
— Я не улавливаю твоей мысли.
— Я хочу сказать, что ничего не знаю о своей матери. — На глаза у нее навернулись слезы. — И никто в нашем городе ничего не слышал о ней. Ее след затерялся с того самого дня, когда она уехала отсюда. Лишь кое-какие обрывочные сведения о маме сообщил мне мистер Трэмп…
— Кто? — Бардалф даже привстал со стула.
— Мистер Трэмп, одинокий старик с прескверным характером. Живет на окраине города. Не может далеко уходить от дома, и я закупаю для него еду на неделю. Он дает мне список нужных продуктов и соответствующую сумму денег. Как правило, половина купленных мной продуктов вызывает его недовольное брюзжание.
На мгновение в ее голубых глазах мелькнула улыбка. Она вспомнила, как однажды мистер Трэмп вдруг ни с того ни с сего сказал ей, что ее мать была очаровашкой. По его убеждению, Хонора, живя с нудным Юджином Кеттлом, лишь понапрасну тратила время своей жизни.
— А что конкретно говорил он о твоей маме? — осторожно спросил Бардалф.
Ее удивил проявленный им интерес к чужой для него женщине. Вспомнив другие слова мистера Трэмпа, она улыбнулась и сказала:
— Говорил, что моя мама была страстно влюблена в жизнь.
— А что еще?
— Говорил, что она была добрая и очень красивая. — Дженнифер глубоко вздохнула. — Поскольку по всем этим качествам я не иду ни в какое сравнение с мамой, вредный старикашка, очевидно, решил позлить меня. И когда я попросила его рассказать еще что-нибудь о маме, он наотрез отказался.
— Ясно, — задумчиво произнес Бардалф и сурово насупил темные брови, намереваясь что-то сказать.
Но Дженнифер его опередила.
— Дело в том, что «Монтрозский угол» в моем представлении — это не просто соединение известкового раствора с кирпичами и архитектурным стилем колониальной эпохи. — Она резко наклонилась вперед и отчеканила слова, пронизанные горечью и отчаянием: — «Монтрозский угол» — это все, что осталось у меня от той жизни, когда была жива мама. Особняк — единственный сохранившийся свидетель тех немногих дней, которые были отпущены нам с мамой Господом, чтобы мы провели их вместе на этой земле.
— Ты должно быть, знаешь что-то еще о своей матери…
— Нет, я ничего больше не знаю! — Дженнифер была в отчаянии: неужели он не расслышал ее слов или не понял их? — Я не знаю, как она выглядела, не знаю, почему и при каких обстоятельствах бросила меня. Мне ничего о ней больше неизвестно. Абсолютно ничегошеньки!
Она заметила, как сжались челюсти Бардалфа, но, казалось, прошла целая вечность, прежде чем он прореагировал на ее слова. Сухим, бесцветным тоном он пробормотал:
— Тебе, может быть, следовало послать документы на ее розыск.
— Я не могу сделать этого. — Ее голос прозвучал жалко и беспомощно. — Возможно, она пустила где-то новые корни, а если я вдруг появлюсь на пороге ее дома, это может разрушить ее жизнь. Кто знает? А мне не хотелось бы причинять ей такое зло. Она бы уже давно сама приехала в Монтроз, если бы пожелала встретиться со мной, не так ли?
— И все-таки ты должна узнать правду о ней, — настаивал Бардалф.
— Нет!
Дженнифер закрыла глаза и запрокинула назад голову. Ее сокрушала мысль о том, что он даже не догадывается, как она боится встречи с матерью. Может быть, та, что когда-то дала ей жизнь, стала теперь полоумной. Или завела кучу любовников. А может быть…
— Бардалф! — Она снова устремила на него горящий взгляд. — Я не в состоянии заняться ее розыском, потому что не перенесу, если буду отвергнута ею.
— Не думаю, что…
— Черт бы тебя побрал! — закричала Дженнифер. — Да откуда тебе знать, как она встретит меня? — Последовала продолжительная пауза, после которой она заговорила уже более спокойным тоном: — Ведь она бросила меня, не так ли? Хотя… я предполагаю, она была уверена, что, независимо от любых ее действий, Юджин все равно выиграл бы в суде опекунство надо мной. Ведь он был юристом. Моя мать просто сбежала, оставив меня на его попечение. И с тех пор никто из знакомых больше не упоминал даже ее имени… Мистер Трэмп говорил, что жизнь из нее била ключом.
— Дженнифер… — Бардалф пожал плечами. — Ни один из твоих доводов не является достаточным основанием для того, чтобы ты могла остаться в особняке. Извини.
Он вышел в прихожую. Вскоре оттуда послышался шум шагов, раздались голоса незнакомых мужчин. Очевидно, грузчики уже вносили его вещи. Она оперлась локтями о стол, закрыла лицо руками и тихонько заплакала. Ее последняя надежда, связанная с матерью, рухнула. Схватка с незваным гостем была проиграна.
Несколько минут спустя Дженнифер перешла из кухни в прихожую. Бардалф взглянул на ее заплаканные глаза, заскрежетал зубами и, вернувшись к рабочим, опять стал давать им указания о том, как лучше разместить его немногочисленные пожитки в просторной прихожей.
Через четверть часа один из грузчиков сказал:
— Все готово, шеф.
Обрадовавшись возможности отвлечься от грустных мыслей, навеянных беседой с Дженнифер, он полностью переключил внимание на рабочих.
— Спасибо, ребята. Было очень приятно пообщаться с вами, — сказал Бардалф и энергично пожал им руки.
Затем достал из заднего кармана кошелек и щедро расплатился с грузчиками. Те начали было смущенно отказываться от непомерного вознаграждения, но Бардалф быстро убедил их, что «больше — это лучше, чем меньше», и рабочие без проволочек согласились с этой философско-экономической аксиомой великодушного заказчика.
На деньги Бардалф смотрел очень просто: до тех пор, пока человек способен зарабатывать их, до тех же пор он может со спокойной душой сорить ими. Эти «бумажки», как он называл деньги, легко приходили к нему и также легко уходили. Никаких проблем с вкладами и процентами на них у него никогда не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
