Однажды, к моей радости, меня послали миль за сорок, в местечко Ныо-Маллион, вручить повестку некоему Оливеру Латкинсу. Этот Латкинс работал раньше в Северном лесничестве и был знаком с обстоятельствами заключения договора на один пограничный лесной участок. Он был нам нужен как свидетель, но упорно не являлся на вызовы.
Когда я сошел с поезда в Нью-Маллионе, возникшее было у меня теплое чувство к милым, скромным деревенькам сразу улетучилось: по улицам текли потоки грязи и рядами стояли лавчонки, размалеванные в нелепый ржавый цвет или вовсе не крашеные. Хоть Нью-Маллион и насчитывал тысяч восемь или девять жителей, он был захламлен, как шахтерский поселок. На станции только один человек показался мне симпатичным — рабочий транспортной конторы. Это был веселый малый лет сорока, толстый, краснолицый; комбинезон и диагоналевая куртка сидели на нем, будто он в них родился. Он был чумазый и очень приветливый, из тех, что всем и каждому друг-приятель, каждого похлопает по плечу.
— Мне нужно найти человека по имени Оливер Латкинс, — сказал я ему.
— Латкинс? Да я недавно его видел, и часу не прошло. Впрочем, этого парня трудновато поймать, вечно он где-то рыщет по каким-то темным делишкам. Верней всего, он сейчас сколачивает партию в покер у Фрица Бейнке, в каморке позади шорного магазина. Вот что, сынок… Он вам срочно нужен, этот Латкинс?
— Да. Мне надо поспеть обратно с вечерним поездом. — Я держался внушительно и загадочно, словно опереточный сыщик.
— Тогда вот что. Есть у меня лошадка. Я сейчас выкачу таратайку, и мы объедем вместе всю округу и разыщем его. Я знаю, где он бывает.
Он был так явно дружелюбен, так быстро включил меня в круг своих приятелей, что я тотчас растаял. Я понимал, конечно, что он не забывает и о выгоде, но добродушие его было неподдельно, и если уж придется платить за лошадь, чтобы разыскать моего Латкинса, приятно, что деньги достанутся такому славному малому. Я нанял его за два доллара в час, и он, сбегав домой, прикатил на чем-то вроде черного ящика на колесах.
Он не распахнул передо мной дверцу, не сказал: «Пожалуйте, сэр». Я думаю, он скорее умрет, чем назовет кого-либо «сэром». Он и святого Петра назовет «Питом», когда предстанет перед райскими вратами, и, мне кажется, добрый святой ничуть на него не обидится.
— Ну, молодой человек, вот моя карета, — сказал он, улыбаясь во весь рот, и я почувствовал себя так, будто мы век знакомы. (Они всегда рады угодить приезжему, эти сельские жители.) Было ясно, что он уже считает себя просто обязанным разыскать мне Оливера Латкинса.
— Я, конечно, не хочу совать нос в ваши дела, — сказал он, словно бы даже смущенно, — однако, догадываюсь, вы собираетесь получить с Латкинса должок — он ведь никогда никому не платит. Он и мне еще должен шесть монет: дернула меня нелегкая играть с ним в покер. Он неплохой парень, но уж такой уродился — тошно ему деньгу из рук выпускать. Так что, если желаете получить с него, надо бы нам, как бы сказать, подкрасться к нему и окружить. Шляпа у вас больно модная, сразу видно, городской… Если сами начнете его разыскивать, он заподозрит неладное и улизнет. Давайте я зайду к Фрицу Бейнке и узнаю, а вы держитесь сзади.
Этим он окончательно покорил меня. Самому мне никогда бы не найти Латкинса. Теперь моего полку прибыло. В порыве откровенности я объяснил моему вознице, что мне надо вручить Латкинсу судебную повестку, а этот парень упрямо не хочет дать показания на процессе, где все прояснилось бы, расскажи он только об одном разговоре. Возница слушал внимательно, а я был еще так зелен, что исполнялся чувством благодарности к любому сорокалетнему мужчине, если он слушал меня без улыбки.
Под конец он хлопнул меня по плечу (очень чувствительно) и захохотал:
— Ну и удивим мы братца Латкинса!
— Поехали, друг.
— Здесь почти все зовут меня Билл. Или Мэгнусон. Уильям Мэгнусон — модный выезд и перевозка грузов.
— Хорошо, Билл. Мы заедем к этому шорнику Бейнке?
— А как же. Он наверняка там. Он часто играет в покер, а уж плутовать мастак, черт его подери! — Билл, казалось, восхищался жульническими способностями Латкинса, и я подумал: будь он шерифом, он и ловил бы его с жаром и повесил бы с нежностью.
Около шорной лавки, мрачной и унылой с виду, наша колымага остановилась, и мы зашли внутрь.
В лавке густо пахло выделанной кожей. Тощий человек, должно быть, сам мистер Бейнке, продавал фермеру хомут.
— Нолли Латкинса нынче не видали? Его приятель ищет, — с напускным простодушием спросил Билл.
Бейнке взглянул мимо Билла, прямо на меня, незнакомца, немного помедлил и признался:
— Угу, он недавно тут был. Верно, пошел к Шведу побриться.
— Ладно, если еще заглянет, скажите, что я его ищу. Может, сыграем в покер по маленькой. Говорят, он, грешник, играет в эти самые азартные игры.
— Да уж известно, какой он заводила, — проворчал Бейнке.
Мы разыскали парикмахерскую Шведа. Билл опять по доброте сердечной пошел на разведку, а я прятался возле двери. Он спросил у Шведа, а потом и у двух его клиентов, не видали ли они Латкинса.
— Не видал и видеть не хочу, — решительно и со злостью заявил Швед, — а вы, если его найдете, стребуйте с него доллар и тридцать пять центов, которые он мне задолжал.
Один из клиентов вспомнил, что, кажется, видел Латкинса на Главной улице, «по эту сторону от гостиницы».
— Ну, коли он потерял кредит у Шведа, то наверняка скоблит щеки у немца Грея, — сделал вывод Билл, когда мы снова забрались в повозку. — Сам бриться он не станет, ленив больно.
В парикмахерскую Грея мы опоздали на каких-нибудь пять минут. Латкинс только что ушел — скорее всего в бильярдную. В бильярдной оказалось, что он просто купил пачку сигарет и отправился дальше. Так мы и гонялись за ним по пятам целый час, но ни разу нигде не настигли, а меж тем было уже половина второго, и я проголодался. Сельский уроженец, я в городе частенько скучал по ядреному деревенскому словцу, и теперь, слушая соленые шуточки и замечания Билла по адресу парикмахеров, священников, врачей и ломовых извозчиков Нью-Маллиона, я от души наслаждался, и меня уже не очень заботило, найду я Латкинса или не найду.
— Не пора ли закусить? — предложил я. — Давайте зайдем в ресторан позавтракаем. Я угощаю.
— Поедем лучше ко мне домой. Я не больно люблю эти рестораны… их здесь всего четыре, и все паршивые. Мы вот что сделаем. Места красивые любите? С Вейдского холма очень вид хороший, прямо картина. Скажем моей старухе, чтоб приготовила нам завтрак, — она возьмет с вас каких-нибудь пятьдесят центов, не больше, чем в кафе, да и накормит лучше, — а потом заберемся на холм и отдохнем на травке.
Я понимал, что мой новый приятель отчасти хитрит; понимал, что его радушие не исчерпывается только братской любовью ко мне, столичному молодому человеку. Я платил ему за потраченное время, всего я заплатил за шесть часов (включая час на завтрак) и по цене, которая тогда считалась непомерно высокой. Однако он был не большим мошенником, чем я, — весь расход я ведь поставил в счет фирме, а между тем за то удовольствие, что я получал от россказней Билла, не грех было бы заплатить из собственного кармана. Его деревенская непосредственность и природная мудрость действовали на заезженного городом юнца, словно освежающий душ. Пока мы сидели на вершине холма и любовались фруктовыми садами и речкой, что петляла среди зарослей ивняка, он все говорил о своем Нью-Маллионе и нарисовал целую галерею портретов. За его насмешливостью проглядывала доброта. Ничто не ускользало от его зоркого глаза, но как бы он ни потешался, он все на свете мог понять и простить. В ярких красках описал он мне жену пастора, которая чем глубже залезала в долги, тем громче пела гимны в «епискокопальной» церкви. Поведал и о двух юношах, что явились домой из колледжа в модных кремовых брючках; и об адвокате, который носил либо галстук, либо полотняный воротничок, но то и другое вместе надеть отказывался, хотя жена годами устраивала ему из-за этого сцены. Все эти люди стояли передо мной, как живые. В тот день я узнал о Нью-Маллионе больше, чем о своем городе, да и полюбил его крепче.
Пусть Билл не имел никакого понятия об университетском образовании и городской жизни, он гораздо больше приобрел, скитаясь по стране: кем он только не был! О н работал на железной дороге, на уборке полей и на валке леса и из своих странствий вынес убеждение, что жить надо просто, с улыбкой. Он влил в меня бодрость. Теперь, вспоминая Билла, я понимаю, что подразумевают под словами «настоящий мужчина» (хотя сам ненавижу это избитое выражение).
Мы покинули безмятежный уголок среди садов и снова пустились на поиски Оливера Латкинса. Но найти его не удавалось. Наконец Билл припер к стене одного приятеля Латкинса, и тот признался, что «Оливер скорее всего уехал на ферму к своей матери, в трех милях к северу».
