Наверное, так бывает в жизни, не часто, но случается – все получалось, все стыковалось, недостающие люди, даже недостающие деньги вдруг появлялись неизвестно откуда, как бы из ничего. Словно какие-то таинственные силы взялись помогать и помогали неустанно, изо дня в день. Стоило возникнуть самой маленькой трудности – она тут же испарялась, исчезала сама по себе. Все было настолько естественно, что ни у кого мысли не возникало о чем-то необычном, никто даже не заподозрил, что происходит нечто странное, что так быть не должно, как не должен уноситься ввысь подброшенный камень. Да, он летит, удаляясь от земли, но никому и в голову не приходит, что это будет продолжаться бесконечно. Совершенно очевидно, что камень будет замедляться, что рано или поздно на какое-то короткое время вообще остановится, застынет в воздухе, а потом начнет падать вниз, все быстрее, быстрее, пока не грохнется в пыль, в грязь, в болото, на кучу таких же камней и уже тогда застынет навсегда.
А пока камень уносился в небо.
Выговский выполнил свое обещание и позвонил Здору откуда-то из северных лесов – у него все шло отлично. Он договорился в местном леспромхозе о покупке древесины, начальник какого-то лагеря тоже пообещал подключить своих зэков к лесоповалу, а на заброшенной железнодорожной станции его заверили, что готовы отправить эшелоны с лесом хоть к черту на рога.
Здор встретил Выговского на Ярославском вокзале. Ничего, казалось бы, не изменилось ни в их внешности, ни во взаимоотношениях – чужие, едва знакомые люди, которые и провели-то вместе что-то около часа. Водитель и пассажир. Но странное дело – они встретились как давние соратники, которых связывали общие дела, общие планы и надежды.
Признавая за Выговским не подтвержденную еще силу, Здор распахнул перед ним дверцу машины.
– Прошу!
Выговский ничуть не удивился, принял как должное, более того, будто и не заметил этого не то лакейского, не то куражливого поступка Здора. А тому и не надо было, чтобы это как-то отмечалось или замечалось.
– Все в порядке? – спросил он, включая мотор.
– Да, – рассеянно ответил Выговский, все еще пребывая, видимо, в вагонной тряске. – А здесь? Жизнь не остановилась?
– Бьет жизнь. Ключом. По одному месту.
– Это хорошо, – ответил Выговский. – Значит, жизнь продолжается. И будет продолжаться еще некоторое время.
Вроде и простые слова, самые что ни на есть обычные, но, оглядываясь из будущего, в них легко увидеть и нечто роковое, чуть ли не мистическое, когда многих уже не стало, а выжившие чувствовали на себе какую-то угнетенность, а то и обреченность. Но до этого еще далеко, так далеко, что можно было спокойно верить – никогда не наступит время смертей, крови, убийств. Нет-нет, такого не случится, и этот вот солнечный день, полный успеха и победного состояния духа, будет продолжаться всегда.
– Куда едем? – спросил Здор.
– К тебе.
– Понял.
Тоже какой-то странный разговор. Никогда Здор не приглашал к себе этого едва знакомого человека, а Выговский всего минуту назад думать не мог, что вот так легко напросится к Здору.
– У тебя никого нет в Новороссийске? – спросил Выговский.
– Нет... Но у моего соседа есть вроде кореш в тех краях... – утверждаясь в своих смутных воспоминаниях, ответил Здор. – Если я ничего не путаю, то у него в Новороссийске не просто кореш, а двоюродный брат.
– И чем он занимается?
– В порту работает.
– Кем? – Голос Выговского дрогнул.
– Если не ошибаюсь... Если ничего не путаю...
– Ну! Ну! – поторапливал Выговский, которого вдруг охватило нетерпение, он вдруг осознал, что от ответа Здора сейчас многое зависит, что в эти самые секунды, пока они стоят перед красным светофором, решается многое, может быть, решается все.
– Сдается мне, что охранником.
– И что же он охраняет? – нервно спросил Выговский.
– Порт, – Здор пожал плечами – действительно, что можно охранять в порту.
– Ладно, – кивнул Выговский. – В конце концов, это неважно. Как фамилия твоего соседа?
– Мандрыка.
– О боже!
– Он не виноват. Папа с мамой ему такое устроили. Но это только с непривычки. Посмотришь на него и сразу поймешь – другой фамилии у него быть не может.
– Пьет?
– Только шампанское.
– Тогда мы сойдемся.
– Меня возьмете?
– Куда?
– В вашу компанию, – Здор усмехнулся.
– Ты уже взят. Будешь проезжать мимо магазина – останови. Надо купить шампанского. Мандрика будем угощать.
– Его фамилия Мандрыка, – поправил Здор негромко, но твердо. С ударением на букве «ы». Видимо, с соседом отношения у него были уважительные.
– Шуток по поводу своей фамилии он не допускает?
– Упаси боже. Вернее, так... Пошутить он может. Но никогда об этом не забудет.
– Завтра вылетаем в Новороссийск.
– Зачем? – дернулся Здор.
– С охранником будем знакомиться.
– Человечек-то он... Вроде того, что мелковат, – Здор попытался отговорить Выговского от столь решительного поступка.
– Таких не бывает. Ты вот тоже мелковат?
– Как сказать, – протянул Здор многозначительно. – Смотря по чему судить.
– По заднице предлагаешь?
– Ха! – весело ответил Здор, почувствовав, что ничего не отменяется, все остается в силе, и «Мерседес» вполне может оказаться у него в гараже. А ведь боялся поверить, маялся и терзался – вдруг розыгрыш, вдруг дурацкая хохма, вдруг подлянка. Впрочем, подлянка еще возможна, она всегда возможна, сколько бы ты ни прошел с человеком.
– Зубы тебе менять надо, – после долгого молчания проговорил Выговский, глядя на дорогу.
– Это чем же тебе мои зубы не по нраву? – дернулся Здор, как от удара.
– Плохие зубы, старик, это...
– Ну?!
– Это плохо. От тебя зэком несет за километр.
– Поищи другого.
– Заткнись. Тебе люди не поверят, понял? С тобой дела никто не захочет иметь.
– Это почему же?!
– Потому что ты фиксатый.
– А у тебя все зубы на месте?
– Не все, – спокойно проговорил Выговский, все так же неотрывно глядя на дорогу. – Но этого никто не знает. Кроме меня. И еще, старик, открою одну тайну... Шарон Стоун не любит фиксатых. Их, честно говоря, никто не любит. Возвращаемся из Новороссийска – отведу тебя к одному мужику. Он за месяц с тобой разделается.
– Это в каком смысле?
– Вставит приличные зубы. Такие, что твоя Шарончиха ничего и не заподозрит. Она просто обалдеет от твоей улыбки.
– Сказал слепой – посмотрим, – буркнул Здор.
– И еще, старик... Забывай потихоньку свои зэковские прибаутки. Не потому, что они мне не нравятся. Я стерплю. Я все, что угодно, стерплю. Но мы затеваем дело, которое требует других слов. Лучше уж просто молчать, чем кидаться такими хохмами. Сказал слепой – посмотрим, сказал немой – расскажем... Не надо. Не обижайся, я говорю по делу.
– Молчать так молчать. – Здор дернул плечом, но видно было – обиделся. И, заметив это, Выговский примиряюще похлопал его по коленке.
– Оружие есть?
– Что?!
– Слушай, что ты все дергаешься? Что ты от каждого слова вздрагиваешь? Держи удар, старик. Держи удар. Какой-то ты пугливый. Всегда такой?
– Нет у меня оружия.
– Ни холодного, ни горячего?
– Монтировка вон под ногами. Хочешь, назови ее горячей, хочешь – холодной. Ты как хочешь назови... Может, для кого-то летная погода, может, это проводы любви, – нескладно пропел Здор и весело глянул на Выговского, давая понять, что не обижается. – А что, нужно оружие? Достанем.
– Не надо.
– Смотри, а то могу.
– Не надо, – повторил Выговский. – Хорошего не достанешь, а плохое нам не нужно.
– Почему хорошего не достану? – опять взвился Здор и заиграл тощеватыми своими желваками.
– Хорошее оружие – это значит чистое, немеченое, незапятнанное, не замешанное в кровавых делах, – медленно, терпеливо и негромко произнес Выговский. – Можешь такое достать? В заводской смазке?
– Подумать надо, – присмирел Здор.
– Думай, куме, думай. А погода и в самом деле летная, – задумчиво произнес Выговский. Приблизившись к лобовому стеклу, он всмотрелся в сероватое от летнего зноя небо. – Может, ты и прав, может, это проводы любви.
Слова эти показались Здору странными, но ответа не требовали, и он озадаченно промолчал. Не все говорил Выговский, отделывался какими-то намеками, уводившими мысли Здора в сторону опасную, непредсказуемую, но пока еще терпимую. И он решил потерпеть, тем более что не было сказано ничего такого, что его к чему-то обязывало.
Ошибался он, ошибался.
Не знал, что невинные слова затягивают в воронку непредсказуемости куда сильнее, нежели самые страшные, но открытые клятвы. Может быть, Выговский действительно был силен умом и духом, может, просто мозги пудрил, подбирал слова ловкие да лукавые, но получилось у него, получилось – мысли Здора шли теперь в нужном направлении.
А Новороссийск им не понравился, обоим не понравился. Каким-то пустоватым показался. Громадные проспекты больше напоминали пустыри, ветер гнал по улицам обрывки бумаг, пластмассовые стаканчики, целлофановые пакеты. Людей почти не было видно, будто попрятались они в ожидании очередного обстрела, будто до сих пор продолжались эти обстрелы и бомбежки. Памятники героического прошлого – облезлые, ржавые, с отвалившимися плитами – казались попросту жалкими, будто оставили их прежние цивилизации, будто оставили их народы, навсегда исчезнувшие с лица земли.
