— Прислала открытку из Кисловодска. Через восемь дней они возвращаются.
— И первым делом — копать грядки. Значит, моего житья здесь — от силы неделя.
Он с облегчением налил и выпил еще рюмку. Миловидова отставила свою, произнесла с упреком:
— Тебе бы только удрать. С первой минуты рвался!
— Но я же уступил. Сидел рядом, пока мог.
— А как я одна буду? Ни поделиться, ни посоветоваться… Сколько следствие продлится?
— Не знаю, Ленушка. Тебе еще, бедной, много сил потребуется.
Снова они обнялись. Миловидова заговорила почти по-детски:
— Когда все кончится, какое будет счастье! Начать все сначала, среди людей, которые про нас ничего не знают… Посмотрим разные города… Будут новые друзья… виноград, арбузы… Ты станешь летчиком в отставке, согласен?
— Попробую.
— И поселиться где-нибудь у моря. И купить лодку с парусом. Ужасно хочется с парусом, как в сказке!
Ее «ковбой» оттаял, тревога отпустила, тоже настроился помечтать.
— Я буду ловить неводом рыбу, что нам стоит научиться? — усмехнулся он. — Вечерами стану чинить сети, а ты будешь петь «Не уходи ты, мой голубчик».
Вспомнили первую встречу, у обоих забилось сердце, и уже манила кое-как прибранная постель, но Миловидова вдруг шепнула:
— Милый… а Горобца не расстреляют?
— Фу, черт! — отшатнулся мужчина. — Да кто его расстреляет, у нас добрые. Посадят, конечно. Ему за решеткой самое место!.. Тянет тебя за язык некстати!
Миловидова заплакала — он нахмурился.
— Алена, перестань!.. Да перестань же! Ну что ты, спрашивается, ревешь? Ведь не на следствии.
— Ты меня разлюбил.
— Здрасте!
— Разве раньше ты так относился? Раньше бы я заплакала — ты бы кинулся утешать, ты бы меня зацеловал… а теперь…
— Нам сейчас только не хватает выяснять отношения! Ну возьми же себя в руки, развела сырость. Оба устали, издерганы, впереди вагон сложностей. Давай не трепать друг другу нервы.
— Как их не трепать! Я все время в напряжении, жутко боюсь что-нибудь выдать, ошибиться. Вдобавок фабричные одолевают. И еще я боюсь… пойми, вот я дождаться не могла этого свидания, приехала… а мы даже ни о чем больше не способны разговаривать, только об одном. Засело в уме как гвоздь… Что-то с нами происходит…
Мужчина помолчал, выпил третью рюмку.
— Когда все минует, Алена, будет как раньше. Лучше, чем раньше. Вместе такое пережить — это связывает крепче крепкого!
Она задумалась над его словами, в сомнении покачивая головой.
— Откуда ты знаешь? А если это будет и дальше стоять между нами? Нам захочется все забыть, чувствовать себя как все люди… А вдвоем мы же не сможем забыть… пока вместе, будем помнить. И если ты пойдешь забываться на сторону?
— А ты на другую?
— Я не знаю. Мне страшно.
Он взял в ладони ее лицо:
— Ленушка, обратная дорога закрыта. Что сделано — то сделало. Обратная дорога — в тюрьму.
— Ой, нет! Нет!
— Надо верить: все будет хорошо. Ведь пока же сбывается! Верно?
— Да, ты удивительно рассчитал.
— Ну вот. И все впереди. Будет тебе сказка. Будет парус.
— И будем счастливы?
— Будем! Что нам люди, что какой-то Горобец? Плюнь! Будем жить как хотим. И будет любовь. Ради этого ты должна выдержать. Ты выдержишь!
* * *
С арестом Горобца рабочее место следователя переместилось в горотдел. Здесь же Томин докладывал Знаменскому о новостях:
— Никто из родных и друзей не слыхал, чтобы Миловидов собирался уезжать из города. На прежнем месте жительства его остались кое-какие родственники, но, после женитьбы он с ними почти не общался. Пока все, Паша. Чем богаты, тем и рады… При допросе Горобца я тебе не нужен? Вопрос справа, вопрос слева, темп?
— Я бы не стал на него давить. Подойду сегодня на мягких лапах.
— Смотри, не набиваюсь.
Привели Горобца.
— Опять вам говорю и повторяю: про Миловидова мне ничего неизвестно! Так и записывайте! — с порога объявил он.
— Непременно запишу, но чуть погодя. Сначала давайте уточним круг ваших обязанностей на фабрике.
Повинуясь приглашению Пал Палыча, Горобец сел.
— Моя обязанность заведовать. Если теоретически.
— А на практике?
— На практике весь склад на мне. Даже погрузка часто своим горбом.
— Отчего так? Не хватает рабочих рук?
— Совести у начальства не хватает. Пользуются, что я здоровый как лошадь. Горобец — ко всякой дырке затычка. Оборудование получить — Горобец. Харчи для столовой — опять же Горобец.
— Учет на складе ведете тоже вы?
— На то Захаров есть, инвалид.
— И как он фиксирует поступление ткани из сушильного цеха?
— Обыкновенно, — буркнул Горобец. — Чернилами.
— Понятно, что чернилами, меня интересует процедура. Ведь ткань впервые метруют при передаче на склад. Тут и возникает метраж, который потом учитывается по документам.
— А я при чем?
— А при том, что неучтенные излишки, минуя ваш склад, не реализуешь. Тихо, тихо! — усмирил он вскочившего было Горобца.
— Миловидову поверили, да? — сжал тот кулаки. — Да почему ж вы ему, собаке, верите?! Пускай бы он попробовал чего доказать! Вы ж ничего не знаете!
— Боюсь, доказать он уже ничего не сумеет. Жена рубашку опознала. Кровь на рубашке совпадает с кровью Миловидова. — Пал Палыч положил на стол акт экспертизы, показал, где прочесть. — Заодно прочтите вот эти показания… Теперь эти… И еще эти.
Не нашлось друзей у Горобца. Даже и собутыльников, потому что предпочитал пить один. Досаждал он окружающим своей грубостью, бранчливым нравом. И хотя, действительно, вкалывал крепко, но симпатии ни у кого не вызывал. А во хмелю бывал агрессивен и многих успел разобидеть. Теперь ему припоминали одно худое, возможно, с преувеличениями: причина ареста его, само собой, не утаилась от горожан и бросила черную тень на все его прошлое.
Горобец, предыдущими вопросами настроенный опровергать свою причастность к хищениям, от внезапного поворота разговора потерялся. Кряхтя и постанывая, читал он отмеченные места в протоколах допросов сослуживцев и соседей.
— Ну это уж… Нет, чего говорят, а? Жена ушла по причине побоев. Да она — две лучинки, соплей склеенные, где ее бить? Мать больную она поехала выхаживать!.. Ну люди, ну злыдни…
Дочитав, поднял на Знаменского ошалелые глаза:
— Выходит, я кругом виноват? Он, значит, меня уличил. Я его с умыслом к себе зазвал. И, значит, пустил ему кровь, пока он доказать не успел. Так оно получается?!
Поведение Горобца, интонации, жесты в чем-то не соответствовали самочувствию человека, знающего за собой страшную вину. Отчасти потому и одолевало Пал Палыча некое сомнение относительно расследуемого «сюжета». Но факты пока однозначно свидетельствовали против Горобца.
— Получается, я сволочь, каких земля не рожала, да?!
Знаменский развел руками:
— Сами видите, как складываются улики.
— Да тут все наизнанку вывернуто! Слушайте, что было. Он нахально приперся. Извини, говорит, днем погорячился. И кадушку попросил под огурцы. Ну, понятно, я его послал. Хотел в зубы дать. Но… вроде удержался, не дал… Вспомнил я, отчего шум был: он стал рассказывать анекдоты какие-то. И тут начал кричать «караул!». Из анекдота это, про бабу, которую насилуют.
— Вам кажется достоверным, что Миловидов пришел за кадушкой?
— А что?
— Весной кто же солит огурцы?
— А… почем я знаю… попросил…
— Видите ли, Горобец, то, что вы говорите, противоречит и логике, и всем остальным показаниям.
— Да чего стоят их показания! Коли на то пошло, зачем меня Миловидов обозвал? Чтоб от себя подозрение отвести! Он сам первый казнокрад и есть!
— Вот как? — скептически усмехнулся Пал Палыч.
Нескладный сидел перед ним человек и защищался нескладно, неуклюже.
— А за что ж я от него каждый месяц пять червонцев имел? — в запале выкрикнул Горобец.
«Гм… Похоже, действительно имел. Интересно».
— И что вы должны были за эту сумму делать?
— Смеетесь, гражданин следователь. За такие деньги разве делают? Кто делает, тот вдесятеро имеет.
«Возражение резонное».
— Хорошо, чего вы не должны были делать?
— Ничего лишнего. Дальше склада не смотреть.
— Если вы обязались чего-то не замечать, то знаете, чего именно.
— Не задумывался, — явно соврал. — Ихняя каша, им и хлебать.
— Допустим, Миловидов платил, вы не задумывались. За что тогда ругали его почем зря? Говорят, с языка у вас не сходил.
Горобец помялся.
— Из-за денег… хотел больше…
— Так вот — ни за что?
— Всем вы верите, а мне — нет! — вскипел Горобец. — Алена-то, гляди, какая зараза, как она вас обошла! Глазами похлопает — и верите! Думаете, такая уж она простенькая, такая мягонькая? А если я скажу, что у ней хахаль есть?!
