Лицо Везирова оказалось весьма богатым на мимику, оно выражало его чувства совершенно открыто. Он резко прервал Тофига и обрушился на руководство Академии. Он обещал, что "ЦК примет решение по руководству АН". Тофиг растерялся, он вовсе не выступал против руководства АН. Он просто делился своими предложениями с человеком, обладавшим полномочиями решать вопросы.
Слово взяла Лейла Юнусова. Она обратила внимание Везирова на то, что народ недостаточно знает свою историю, что книги по истории Азербайджана не удовлетворяют потребности народа, что имеющиеся книги сложны, что если поручить ученым — историкам изложить доступным языком историю страны по векам, то быстро можно издать серию книжек по истории для массового читателя.
И тут Везиров снова возбудился. Он прервал Юнусову и разродился длинной тирадой о том, какое плохое руководство у АН Аз. ССР и что ЦК скоро займется Академией. Потом повернулся к Эльдару Намазову и неожиданно миролюбиво предложил: «А теперь вы».
Эльдар в присущей ему мягкой манере начал излагать свое предложение: «Сейчас ученые отмечают, что до сих пор проводимая политика КПСС не в полном объеме учитывает желания населения и потребности развития страны».
Везиров это выслушал спокойно, так как горбачевское «новое мышление» предполагало некачественность и устарелость старого мышления КПСС. Эльдар продолжил: «Необходимо проводить широкие социологические исследования, формулировать задачи партии на основе потребностей развития общества». Тут терпение Везирова опять лопнуло, он прервал Намазова и стал горячо доказывать, что социология — вовсе не наука, что результатами опросов манипулирует кто как хочет, что он сам в молодости чуть не стал кандидатом наук по социологии… Потом повернулся ко мне и точно так же, как и Намазову, предложил: "Теперь вы".
Я начал с того, что сообщил ему о наличии трех вопросов, которые считал необходимым довести до его сведения. Везиров недовольно кивнул, мол, давай излагай, только побыстрее. "Во-первых", — я начал, — "партия решила, что к 2000-му году почти треть ВВП страны будет производится кооператорами и лицами, занимающимися индивидуальной трудовой деятельностью. Исполкомы ставят преграды на пути регистрации кооператоров и частников. Необходим один партийно-государственный орган под вашим личным руководством, который взял бы этот вопрос под контроль. Достаточно образцово-показательного наказания пары-тройки бюрократов, как остальные сразу вспомнят о необходимости выполнять решения партии". Везиров прервал меня и многозначительно обрезал: "ЦК этим вопросом займется".
Я перешел ко второму вопросу: "С каждым годом эффективность управления народным хозяйством СССР снижается. Много нестыковок, неувязок. Из единого центра управлять всей громадой советской экономики невозможно. Необходима реформа, надо переходить на республиканский хозрасчет". Тут он яростно взорвался и стал минут пять кричать о том, что он не позволит идеям, позаимствованным у эстонских сепаратистов, обсуждаться в ЦК КП Азербайджана. И тут иссякло терпение у меня: "Абдуррахман Халилович, я член партии с 20 летним стажем, я вижу, как партия все больше теряет авторитет и связь с обществом, партия не имеет поступательного потенциала и интеллектуальной смелости. Я, как рядовой коммунист, предлагаю вам, как руководителю Компартиии Азербайджана, провести внеочередной съезд. Отбросьте инструкции ЦК КПСС о порядке назначения делегатов! Давайте проведем искренние и демократические выборы делегатов! Давайте живо обсудим проблемы! Давайте вдохнем новую жизнь в партию!"
Везиров удивленно спросил: "А что же будет с ЦК? С аппаратом?" "Я что, предлагаю их расстрелять, что ли? Каждый из них имеет диплом о высшем образовании, пусть пойдут работать по специальности". Везиров неожиданно спокойно отрезал: "ЦК держит руку на пульсе событий и способен принимать правильные решения".
И тут без спроса вмешался Араз Ализаде: "Этот ЦК — продукт алиевского производства. Вот вы все говорите ЦК, ЦК, а этот ЦК, если вы его не разгоните и не наберете новых людей, сожрет вас. Процесс саботажа и вашей дискредитации начался, но вы этого еще не знаете". Везиров горячо стал убеждать, что ЦК — за него, а не за Алиева, народ его уважает, что линия ЦК — правильная. Араз его прервал: "Алиев вас так испугал, что вы на все глядите сквозь призму вашего отношения к нему". Везиров прервал Араза. Араз прервал Везирова. И так… два часа. Оба взмокли. Оба упорно отстаивали свое. Четверо членов БКУ уложились в отведенные 40 минут, но вынуждены были слушать горячий спор двух заядлых спорщиков. Видимо, сказанное Аразом где-то в глубине души беспокоило и Везирова, и теперь в очном споре он пытался опрокинуть и одолеть это глубоко спрятанное сомнение.
Кто-то на цыпочках подошел к Везирову и что-то прошептал ему на ухо. Он как будто очнулся, перестал спорить и сказал: "Вот что, ребята. Время покажет, насколько вы заблуждаетесь, и насколько был прав я".
Мы очутились внизу, у подножия беломраморной громады здания ЦК, настроение у всех было подавленное. Тофиг Гасымов сказал: "Все. Все глухо. Пойду-ка я домой, продолжать ремонт квартиры". Эльдар Намазов вздохнул печально: "Я разочарован. Он не понимает, какие времена настали. Участь Азербайджана меня тревожит. Он не способен защитить народ". Лейла нервно расхохоталась: "Он человек не застойного времени. Нет. Он продукт дозастойной эпохи. Он — осколок 50-х годов". И тут я сказал: "Да-а, на него никакой надежды. Остается одно — создавать Народный Фронт Азербайджана" Тофиг рассмеялся: "Брось, Зардушт, куда наш народ, куда Народный Фронт". Араз ушел в свой Баксовет на работу, Эльдар отправился по делам, а мы трое — Лейла, Тофиг и я — купили торт «Сказка» и пошли к Лейле домой, рядом с Центральным Универмагом, пить чай с тортом.
2. Зарождение НФА и «Мейдан»
На следующий день я начал собирать информацию о кружках и общественных объединениях, которые существовали в то время. Выяснилось, что в Баку с этим было не густо, а те, что были, находились под патронажем ЦК комсомола. Какие это были организации, из кого они могли состоять и чем заниматься, не трудно было догадаться. Я сумел раскопать две неформальные организации. Одну из них — «Гала» (крепость) — опекал ЦК ЛКСМ, другую — «Догрулуг» (правдивость, честь) — не опекал никто. Вторая оказалась совершенно прелестной организацией. В ней объединились несколько работников Бакинского почтамта (имена двоих — Халид и Теймур — я не забыл до сих пор), их целью была борьба против хищения работниками Бакпочтамта ценных вещей из посылок. Я с ними встретился. Хамид оказался высоким, симпатичным и интеллигентным человеком. Все их сигналы в правоохранительные органы и Министерство связи оставались без реакции. Теймур, коренастый брюнет, был уверен, что грабители из Бакпочтамта и правоохранительные органы связаны круговой порукой. Оба они надеялись, что можно придумать такую систему обработки посылок, которая исключала бы возможность воровства. Как я понял, с «Гала» и «Догрулуг» начать большое политическое дело было невозможно. Оставался «Ченлибель», который был мне чужд из-за своего националистического крена, мифический «Ашуг Алескер», возглавляемый педагогом Политехнического института Беджаном Фарзалиевым по кличке «папах Беджан» (из-за того, что на зачетах и экзаменах он открыто брал взятки, мол, перед ним лежит кепка, куда студенты бросают деньги). В моем представлении Народный Фронт должен был дебюрократизировать страну, привнести элементы демократии и реального народовластия в советский социализм. По своим главным параметрам НФА должен был стать организацией, способной преодолеть сопротивление партийно-хозяйственной номенклатуры и открыть новые горизонты развития социализма в СССР. Без свободы слова, многопартийности и честных выборов построить социализм шведского образца было невозможно.
Делать было нечего, создавать НФА как союз самостоятельных организаций в Азербайджане было не из чего. Надеяться на то, что сервильные и глубоко антидемократические творческие союзы интеллигенции Азербайджана смогут стать инициаторами Фронта, как это случилось в Эстонии, нечего было. Фронт надо было лепить из отдельных индивидуумов. Я, человек, в общем-то, замкнутый и стеснительный, начал знакомиться с людьми. Очень быстро «производственная необходимость» выбила из меня комплексы прошлого, как-то неожиданно для себя я обнаружил, что совершенно свободно заговариваю с незнакомыми людьми и обладаю способностью к публичным выступлениям.
Ключи от комнаты, выделенной горкомом «антизабастовочному комитету», все еще были у меня. Про эту комнату все забыли. Я начал по вечерам собирать всех своих старых и новых знакомых в этой комнате. Пол был из необработанных досок, почти из горбыля, был прибит плохо, шатался, стулья были тяжелые, из наследия канцелярий 50-х годов. Но беседы шли горячие, перестроечные. Перечислялись больные темы, обсуждались возможные пути решения проблем, но каждый раз обсуждение заканчивалось одним и тем же горестным восклицанием: «Да разве дадут? Да разве позволят? Да разве поймут?» Тысячеголовая гидра бюрократии опутывала народное тело и души бесчисленными щупальцами, сковывала и душила любую инициативу и свободную мысль.
