Две мои фотографии в царскосельск<ом> парке (зимняя и летняя) в 20-х годах сняты на той скамейке, где Н<иколай> С<тепанович> впервые сказал мне, что любит меня (февраль…).
Анна Ахматова, Из «Записных книжек»НАДПИСЬ НА НЕОКОНЧЕННОМ ПОРТРЕТЕ
О, не вздыхайте обо мне,Печаль преступна и напрасна.Я здесь на сером полотнеВозникла странно и неясно.
Взлетевших рук излом больной,В глазах улыбка исступленья,Я не могла бы стать инойПред горьким часом наслажденья.
Он так хотел, он так велелСловами мертвыми и злыми.Мой рот тревожно заалел,И щеки стали снеговыми.
И нет греха в его вине,Ушел, глядит в глаза другие,Но ничего не снится мнеВ моей предсмертной летаргии.
Февраль 1911 (?)* * *
Снова со мной ты, о мальчик-игрушка!Буду ли нежной опять, как сестра?В старых часах притаилась кукушка.Выглянет скоро. И скажет: «Пора».
Чутко внимаю бездумным рассказам.Не научился ты только молчать.Знаю, таким вот, как ты, сероглазым,Весело жить и легко умирать.
Март 1911, Царское Село* * *
…А там мой мраморный двойник,Поверженный под старым кленом,Озерным водам отдал лик,Внимает шорохам зеленым.
И моют светлые дождиЕго запекшуюся рану…Холодный, белый, подожди,Я тоже мраморную стану.
Первая половина 1911* * *
Я живу, как кукушка в часах,Не завидую птицам в лесах.Заведут – и кукую.Знаешь, долю такуюЛишь врагуПожелать я могу.
7 марта 1911, Царское СелоПЕСЕНКА
Я на солнечном восходеПро любовь пою,На коленях в огородеЛебеду полю.
Вырываю и бросаю —Пусть простит меня.Вижу, девочка босаяПлачет у плетня.
Страшно мне от звонких воплейГолоса беды,Все сильнее запах теплыйМертвой лебеды.
Будет камень вместо хлебаМне наградой злой.Надо мною только небо,А со мною голос твой.
11 марта 1911, Царское Село* * *
Я сошла с ума, о мальчик странный,В среду, в три часа!Уколола палец безымянныйМне звенящая оса.
Я ее нечаянно прижала,И, казалось, умерла она,Но конец отравленного жалаБыл острей веретена.
О тебе ли я заплачу, странном,Улыбнется ль мне твое лицо?Посмотри! На пальце безымянномТак красиво гладкое кольцо.
18-19 марта 1911, Царское СелоСАД
Он весь сверкает и хрустит,Обледенелый сад.Ушедший от меня грустит,Но нет пути назад.
И солнце, бледный тусклый лик —Лишь круглое окно;Я тайно знаю, чей двойникПриник к нему давно.
Здесь мой покой на веки взятПредчувствием беды,Сквозь тонкий лед еще сквозятВчерашние следы.
Склонился тусклый мертвый ликК немому сну полей,И замирает острый крикОтсталых журавлей.
1911* * *
Вере Ивановой-Шварсалон
Туманом легким парк наполнился,И вспыхнул на воротах газ.Мне только взгляд один запомнилсяНезнающих спокойных глаз.
Твоя печаль, для всех неявная,Мне сразу сделалась близка,И поняла ты, что отравнаяИ душная во мне тоска.
Я этот день люблю и праздную,Приду, как только позовешь.Меня, и грешную и праздную,Лишь ты одна не упрекнешь.
Апрель 1911На переднем плане Вера Константиновна Шварсалон, дочь Лидии Зиновьевой-Аннибал, и падчерица Вяч. Иванова.
Корней Чуковский, впервые увидевший Анну Ахматову на литературном вечере в доме поэта Вяч. Иванова в 1911 году, запомнил ее робкой и застенчивой девочкой, ни на шаг не отходившей от своего мужа. Напряженно и застенчиво держалась в этой самоуверенной компании и падчерица хозяина Вера, очень молчаливая светловолосая девушка с античным профилем. Видимо, Анна Андреевна почувствовала именно в ней «родную душу». Вскоре после скоропостижной смерти жены Вяч. Иванов внезапно женился на своей падчерице и, дабы избежать сплетен, уехал с семьей в Рим: Вера была беременна. Одна из поклонниц поэта (Евгения Герцык), навестив Ивановых в Италии, прозрев, разглядела в молодой жене своего кумира совсем не знакомую ей Веру:
«В житейских делах она, трезвая, крепко стоящая на земле, восхищала и подчиняла его, такого неумелого в жизни», хотя «как и прежде, молча и благоговейно слушала его вдохновенные речи».
РЫБАК
Руки голы выше локтя,А глаза синей, чем лед.Едкий, душный запах дегтя,Как загар, тебе идет.
И всегда, всегда распахнутВорот куртки голубой,И рыбачки только ахнут,Закрасневшись пред тобой.
Даже девочка, что ходитВ город продавать камсу,Как потерянная бродитВечерами на мысу.
Щеки бледны, руки слабы,Истомленный взор глубок,Ноги ей щекочут крабы,Выползая на песок.
Но она уже не ловитИх привычною рукой.Все сильней биенье кровиВ теле, раненном тоской.
23 апреля 1911* * *
Сердце к сердцу не приковано,Если хочешь – уходи.Много счастья уготованоТем, кто волен на пути.
Я не плачу, я не жалуюсь,Мне счастливой не бывать.Не целуй меня, усталую, —Смерть придет поцеловать.
Дни томлений острых прожитыВместе с белою зимой.Отчего же, отчего же тыЛучше, чем избранник мой?
Весна 1911* * *
Высоко в небе облачко серело,Как беличья расстеленная шкурка.Он мне сказал: «Не жаль, что ваше телоРастает в марте, хрупкая Снегурка!»
В пушистой муфте руки холодели.Мне стало страшно, стало как-то смутно.О, как вернуть вас, быстрые неделиЕго любви, воздушной и минутной!
Я не хочу ни горечи, ни мщенья,Пускай умру с последней белой вьюгой.О нем гадала я в канун Крещенья.Я в январе была его подругой.
Весна 1911, Царское Село* * *
Я и плакала и каялась,Хоть бы с неба грянул гром!Сердце темное измаялосьВ нежилом дому твоем.
Боль я знаю нестерпимую,Стыд обратного пути…Страшно, страшно к нелюбимому,Страшно к тихому войти.
А склонюсь к нему нарядная,Ожерельями звеня, —Только спросит: «Ненаглядная!Где молилась за меня?»
Весна 1911
В марте 1911 года Гумилев вернулся из Африки, на два месяца раньше, чем предполагал: он подхватил тяжелую тропическую лихорадку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
