— Вы, Таня, кажется, тоже ездили на фестиваль в Москву?
— Да. Облздравотдел дал автобус. Но в Москве мы почти сразу все растерялись. Хотя Анна Григорьевна остановилась вместе со мной у моего дяди, недалеко от метро «Серпуховская»…
— Не встречалась ли она с кем на фестивале?
— Вот этого я сказать не могу. Мы очень недолго были вместе. Из Москвы она уехала отдельно, поездом. Раньше нашего приехала домой…
— У меня к вам, Таня, будет просьба, — тихо начал Бахтиаров после некоторого раздумья. — Если вам что-нибудь станет известно о ней, вы обязательно скажите мне. Пусть, на первый взгляд, это будет пустяк, все равно. Я вам дам номера своих телефонов для вызова меня в любое время суток… Вас не затруднит?
— Ой, что вы! Я с радостью, лишь бы толк был!
Бахтиаров взял на столе рецептурный бланк и написал три телефонных номера.
Таня спрятала бумажку в карман халата.
— Но помните, о нашем разговоре — никому, — предупредил Бахтиаров.
Лицо Тани вспыхнуло, глаза потемнели. Она прошептала:
— Можете не предостерегать…
— Извините, Таня. Я не хотел вас обидеть.
— Ну хорошо, — улыбнулась Таня и с прежней приветливостью посмотрела на Бахтиарова.
— Прощайте пока, — все еще испытывая неловкость, проговорил Бахтиаров и направился к двери.
— Одну минуточку! — позвала Таня.
Бахтиаров вернулся от двери, Таня, понизив голос, сказала:
— В последний день работы Анны Григорьевны, после того как она уже ушла, явился сюда какой-то мужчина и спрашивал ее. Я ответила, что Анна Григорьевна уехала в отпуск, а куда, мне неизвестно. Тогда мужчина спросил, не в тот ли санаторий она отправилась, где отдыхает ее мать. Это удивило меня, но я опять сказала, что мне ничего неизвестно. Так он и ушел. Ни до этого, ни после мужчину я в поликлинике не видела…
— Вы запомнили его?
— Конечно!
— Расскажите, какой он?
Таня задумалась и наклонила голову. На лбу у нее между бровей появилась маленькая складочка, сделавшая ее юное лицо серьезным. Лучи солнца золотили ее светлые волосы.
— Трудно?
— Нет, отчего же! — она посмотрела на Бахтиарова. — Просто хочу точнее припомнить, чтобы вы сразу его себе представили. Широкий в плечах, высокий, в легком черном костюме, но шея у него жилистая, как бы ссохшаяся, удивительно маленькая для его роста голова. Лицо у него неприятное, похожее на маску. Особенно отталкивает выражение глаз. Какими-то угольно-черными они мне показались. Шляпу серую со шнурком он держал в согнутой руке…
Бахтиаров стоял перед Таней. Его словно обдало нестерпимым жаром. «Маленькая голова» — это так похоже на рассказанное Катей в санатории. Бахтиаров еще долго беседовал с Таней и пришел к твердому убеждению, что в санатории и в поликлинике был один и тот же человек. Это уже многое значило.
— Если он придет еще раз? — нарушила его размышления Таня.
— Что? Сюда? Вряд ли! Но если это случится, то вам, Таня, обязательно необходимо хотя бы что-нибудь узнать о нем. Но все надо сделать очень осторожно, очень! Например…
…Через несколько минут Бахтиаров распрощался с Таней.
Разгаданный ход
На третий день после смерти Касимовой в санаторий «Отрада» прибыла Ольга Викентьевна Гулянская, изрядно поблекшая дама. Предъявляя путевку, она назвалась бывшей певицей, потерявшей голос, и попросила дать ей возможность пожить в третьем корпусе, о котором так восторженно отзывалась ее приятельница, отдыхавшая в «Отраде» весной. Свободное место в третьем корпусе было, и желание Гулянской исполнили.
Санитарка третьего корпуса Катя Репина за весь год своей работы в санатории никогда не встречала со стороны отдыхающих такого внимания, какое ей оказала новая больная из пятой палаты. Началось с того, что в первый же день эта женщина, разбирая свои вещи, заставила Катю принять подарок: красивый крепдешиновый шарфик и коробку духов «Пиковая дама». Но не только это. При всяком удобном случае Ольга Викентьевна старалась вступить с Катей в разговоры, словоохотливо рассказывала о своей жизни и болезни, помешавшей ей стать популярной певицей. Катя, выросшая сиротой и не избалованная ласковым отношением, оценила внимание и старалась помочь чем только могла этой женщине, постоянно жалующейся на недомогание.
На четвертый день, после завтрака, Гулянская, закутанная в пуховый платок, одиноко сидела в шезлонге на веранде. При взгляде на нее можно было подумать, что она спит.
«Так искать тепла да еще на солнцепеке…» — жалостливо подумала Катя. Девушка хотела неслышно уйти, но Гулянская окликнула ее.
— Я слушаю вас, Ольга Викентьевна.
— Посиди со мной, девочка. Мне очень грустно одной.
Кате было некогда, но она все же покорно опустилась на маленькую скамеечку у ног Гулянской.
Прошло минуты две. Гулянская сидела с закрытыми глазами. Катя не выдержала и с дружелюбной заботливостью спросила:
— Вам позвать врача?
— Ради бога, не надо, — расслабленным голосом ответила Гулянская. — Я знаю свою болезнь. Врачи мне не помогут, милая девочка. Грустно, очень грустно сознавать, что дни сочтены. Но ничего не поделаешь… Такова моя участь!
— Вам, Ольга Викентьевна, надо было поехать в специальный санаторий, а не к нам… Полечить горло…
Гулянская безнадежно махнула рукой и открыла глаза. Были они у нее светло-голубые, с синеватыми крапинками. Искусственно утолщенные ресницы делали ее взгляд глубоким.
— Поговорим, Катенька, о другом. Надоели бесконечные разговоры о болезни… Тебе нравится здесь работать?
Что и говорить: Кате не по душе ее работа. Хочется выучиться на медицинскую сестру. В этом и призналась девушка Гулянской.
— Конечно, как-то приходится приспосабливаться к жизни, — вздохнув, заговорила Гулянская. — Но ты не унывай, девочка. Ты еще молода, у тебя все впереди. Только где бы ты ни работала, будь осторожна с людьми, подвести могут…
— А как угадаешь, Ольга Викентьевна, собираются тебя подвести или нет? — чистосердечно спросила Катя.
— Узнать трудно, девочка, — ответила Гулянская, пристально смотря на Катю. — Как отдыхающие к тебе относятся?
— Не все так добры, как вы, но ничего плохого сказать не могу.
— А не случалось ли тебе напрасной обиды переживать? Пропадет вещь у больного, а поклеп на санитарку…
— Ну что вы! — покраснела Катя и наклонила голову. — У нас таких случаев не бывало. Народ приличный приезжает…
— Посторонний забредет в палату, украдет что-нибудь, а подозревать станут обслуживающий персонал. Разве так не может быть? Кругом лес, жутко здесь, — продолжала Гулянская.
Катя сидела, перебирая пальцами полу халата. Подняв глаза, она увидела устремленный на нее острый взгляд Гулянской. В этом взгляде не было ничего болезненного. Катю смутила такая резкая перемена. Она проговорила:
— Не знаю такого примера. Возможно, в других санаториях и было, а у нас не случалось.
— Может так быть! — снова закрыв глаза и откинув голову, утвердительно протянула Гулянская.
Катя бросила на нее удивленный взгляд. Хотя Гулянская и опустила веки, но наблюдала за ней. Катя отвернулась.
Тут она задумалась. Почему эта женщина оказывает ей столько внимания? Случалось, иногда какая-нибудь отъезжающая после лечения что-нибудь оставит на память, а тут…
И девушку, все еще находившуюся под впечатлением смерти Касимовой, разговора с работником КГБ, вдруг охватил страх. Но, поборов минутную слабость, Катя притронулась к руке Гулянской и сказала таинственным шепотом:
— Извините, Ольга Викентьевна, вспомнила! Был у меня один случай, только о нем никто не знает, совсем никто… Я вам первой расскажу. Вы меня только не выдадите? Хорошо?
Гулянская всем корпусом подалась к девушке, широко открыв глаза. Такой энергичный порыв больной еще больше уверил Катю в ее предположении. Но Гулянская уже сразу сникла, съежилась и вяло спросила:
— Что-то интересное?
Катя внутренне вся напряглась: слишком непривычна роль, которую она на себя в эти минуты приняла.
— Было интересно? — повторила Гулянская, пристально глядя на девушку.
— А вот слушайте, — вздохнула Катя. — Неделю назад, днем, я вошла в восьмую палату и застала дядьку… Он рылся в чемодане одной отдыхающей. Обомлела я, но спросила, что ему надо. Он что-то сказал, но я с перепугу ничего не разобрала. Потом он чиркнул мне в лицо какой-то зажигалкой и ушел. Что он утащил из чемодана — не знаю. Да так никто ничего и не узнал, Я никому не сказала, что в палате был вор, а хозяйка чемодана в тот час умерла на прогулке в парке… Так и остался этот случай на моей несчастной совести… Может быть, и надо было сказать про вора…
— Конечно! Ты же, Катя, советский человек…
