«Наша Александра Ивановна и здесь, судя по выбору книг, приложила свою нежную и романтичную руку», – печально вздохнув, педантично отметил внутренний голос.
Егор сразу же запер дверь на надёжную щеколду, торопливо (жарко же очень!) сбросил чадру на пол и – от нечего делать – погрузился в чтение. Как раз, отыскалась и подходящая литература, посвящённая плаваниям смелых голландских и испанских моряков по неведомым и загадочным южным морям.
«Надо же, оказывается, что Магелланов пролив – место тайное!», – минут через сорок-пятьдесят удивился внутренний голос. – «Его подробную карту португальские мореходы до сих пор берегут, как зеницу ока. А поддельными планами и картами – буквально-таки – наводнена вся Европа. Да, надо теперь как-то решать и эту непростую проблему… Огибать же с юга знаменитый мыс Горн – судя по этим заумным книжкам – мероприятие очень опасное и рискованное …».
Ему же самому сейчас оставалось только одно – терпеливо и покорно ждать, когда будет получена нужная информация. А именно, необходимо было срочно узнать, где конкретно содержится Шурик. То бишь, Александр Александрович Меньшиков.
Иван Артёмич срочно послал нарочного в Преображенский дворец – с известием, что на Москву пожаловали полномочный турецкий посланник Медзоморт-паша (личный друг Небеснородного султана!) и вице-адмирал Алексей Бровкин. Теперь надо было дожидаться царской реакции.
Неожиданно за окнами послышался неясный шум, испуганные охи и ахи, громкое конское ржанье. Егор осторожно выглянул из-за длинной цветастой занавески и непроизвольно присвистнул от удивления – через широко-распахнутые ворота во двор к Бровкиным въехала хорошо ему знакомая царская карета, запряжённая четвёркой чёрных злых коней.
«Смотри-ка ты, Пётр Алексеевич изволили пожаловать лично!», – восхищённо зацокал внутренний голос. – Что же его так сильно заинтересовало? Вернее, кто? Медзоморт-паша, прибывший обсуждать дальнейшее развитие торговых отношений между Турцией и Россией? Или же вице-адмирал Алексей Иванович Бровкин, привёзший свежие новости с Васильевского острова? Приоткрой-ка, братец, окошко, вдруг, да услышишь чего полезного и интересного…».
Из просторной кареты выбрались Пётр, царевич Алексей и неизвестный Егору молодой мужчина очень представительного, явно зарубежного вида.
«Очевидно, государь начинает всё шире привлекать сына к разным важным государственным делам и заботам!», – одобрительно заявил внутренний голос. – «Царевичу скоро исполнится четырнадцать лет, а выглядит он на все шестнадцать-семнадцать. Такая, вот, особенность просматривается у семейства Романовых! А этот иноземный кавалер в тёмных одеждах, скорее всего, новый советник государя. Заменяет он, по-видимому, Меньшикова Александра Даниловича, попавшего в царскую немилость. Тебя, то бишь, мон шер… Что же, оно и понятно. Князь-кесарь Ромодановский стар и ворчлив, Антошка Девиер недостаточно образован и начитан, а царевич Алексей избыточно разумен и приземлён. Вот, и выписали из Европы очередного умника, чтобы Петру Алексеевичу скучать не давал…».
В глубине старого сада, прямо напротив окошка, за занавесками которого прятался Егор, наблюдалась скромная, но достаточно просторная летняя беседка, где и расположились высокие переговаривающиеся стороны – царь, Медзоморт-паша, царевич Алексей, Иван Артёмич, Алёшка Бровкин и неизвестный кавалер в тёмном одеянии. Причём, в руках Ивана Артёмича и Медзоморт-паши тут же появились толстые пачки разных бумаг и пергаментных листов, очевидно, намечались денежные сверки по хлебным поставкам в Европу – через турецкие черноморские проливы[10].
Егор нашёл на стеллаже с книгами неплохую подзорную трубу, и, удобно устроившись в мягком немецком кресле за занавеской, занялся наблюдениями, благо до беседки было немногим более восьмидесяти метров.
«А государь-то постарел. Вон, новые морщинки прорезались возле крыльев носа, в жиденьких усах просматривается седина…», – печально вздохнул сентиментальный внутренний голос. – «Да, искренне жаль, что разошлись наши дорожки. Сойдутся ли когда? Скорее всего, уже нет. Сильные мира сего не любят менять концептуальных решений. Странно, что нет какой-либо особой неприязни к этому человеку, карающему и милующему сугубо по своим субъективным ощущениям, способному, даже четырёхлетнего ребёнка сделать обычным заложником… Есть в Петре Алексеевиче, определённо, что-то хорошее и доброе. Если, конечно же, у земных Властителей, вообще, может быть в душе – хоть что-нибудь доброе… Может, перед высшими государственными интересами все другие чувства – в их несчастных душах – трусливо разбегаются по сторонам…».
Вскоре выяснилось, что Петра бумажноденежные дела совершенно не интересовали, он лениво покуривал старую вересковую трубочку и изредка перебрасывался с Алёшкой Бровкиным короткими фразами. А, вот, царевич Алексей, наоборот, принимал в финансовых сверках и спорах самое живое и заинтересованное участие, Бровкин-старший и Медзоморт-паша посматривали на юного собеседника с явным удивлением и одобрением.
Царь, ловко подхватив маркиза де Бровки под руку, повёл его прочь от беседки, небрежно махнув остальным участникам переговоров рукой, мол, не обращайте на меня никакого внимания, занимайтесь важными и неотложными делами…
Медленно сделав по парку большой полукруг, Пётр и Алёшка остановились в пяти-шести метрах от приоткрытого Егорова окна, так, что он прекрасно мог слышать каждое произнесённое ими слово.
– Значит, ты, морда одноглазая, утверждаешь, что Алексашка коварно заманил твою дочку Лизу на борт фрегата и подло увёз её в дальние и неизвестные страны? – чуть насмешливо спросил царь.
– Ну, да, увёз! – не очень-то и уверенно промямлил маркиз. – Подлый негодяй и изменщик! Змей подколодный…
– Врёшь, ведь, всё, зараза худородная! – неожиданно возмутился, впрочем, без особой злости Пётр. – Все вокруг окончательно заврались, держат меня за последнего идиота, не дружащего с разумом! А ещё и гадкие таблетки подсовывают иногда… Одна только Матти датская – правдивая и честная барышня! Только – при этом – натуральная Снежная Королева, вовсе без сердца…
– Пётр Алексеевич, я и не вру…
– Ну, так нагло придумываешь, что дела совершенно не меняет. Не мог мой Алексашка – похитить маленькую и беззащитную девочку! Это я могу сделать, Ромодановский Фёдор Юрьевич, Антошка Девиер – прохиндей и записной карьерист… А Данилыч не мог, душа у него совсем другая, мягкая и нездешняя… Не, ворогов-то подлых он убивает пачками, безо всякого зазрения совести. Но, чтобы похитить маленькую девочку? Не верю! Если хочешь знать, маркиз недоделанный, мне даже стыдно такие напраслины выслушивать – от тебя – про Светлейшего князя! Пусть, уже и бывшего… Я, вообще, не верю, что он отплыл на том корабле в дальние страны. Не мог Алексашка малолетнего сына – оставить в моих жестоких лапах! Не мог! Наверняка, шарахается сейчас где-то под Москвой и готовится к освобождению Шурки…
Алёшка, чуть помявшись, бухнул:
– Так, Пётр Алексеевич, может, ты простишь Александра Даниловича? Простишь и вернёшь – вместе со всем его семейством и другими нашими достойными ребятами? А? Что тебе стоит? Твоё слово-то царское, никто и пикнуть не посмеет… И опять всё будет как раньше, разным подлым гадам на зависть…
– Не могу, маркиз! – нахмурился царь. – Может быть, и хочу – в самой глубине души – но, не могу! Слуга, подло обманувший государя, заслуживает только лютой смерти! Или же, на худой конец, окончательного и бесповоротного изгнания из страны… Так заведено и точка! Не хочу я отступать от незыблемых принципов, расхолаживая – тем самым – других холопов… А, по Алексашке…, да, скучаю сильно! Даже война уже не так веселит, как раньше, наскучила слегка. Вот, Нарвскую крепость надо брать вскорости, а без Данилыча – и кураж совсем не тот. Наверняка, будет обычная классическая осада, безо всяких хитрых изысков и смелых придумок… Ты, маркиз, даже не уговаривай меня! Нет Алексашке моего прощения! Нет ему дороги обратно в Россию… Да, кстати, на послезавтра ты и Медзоморт-паша приглашаетесь в Преображенский дворец, где состояться маленькие семейные посиделки. Буйносовы будут, Шереметьевы, кто-то из Голицыных… Пусть наш высокородный турок прихватит и жён своих, Катеньке моей интересно будет посмотреть на них… Парадные палаты Кремля? Полностью отпадают! Там – по летнему времени – такая духота, хоть вешайся сразу. Сегодня мы с царевичем Алексеем заезжали в Пушкарский приказ по делам воинским, так я там больше пятнадцати минут не смог выдержать – воняет, как в хорошем зверинце, пришлось на улицу выйти, так и не подписав всех бумаг.… Тут от Покровских ворот и подбежал специальный гонец-соглядатай, мол, в город въехала карета с вице-адмиралом Бровкиным и каким-то басурманом. Ну, мы к дому Ивана Артемича сразу же и направились… Не, Алёша, надо быстрей переносить столицу в Питербурх! Там морской воздух, свежесть, новью пахнет… Говоришь, что Медзоморт-паша сравнил нашу Москву-столицу с гигантской неубранной кухней, насквозь пропахшей прогорклым масляным чадом? Молодец турок, наш человек! Зрит – в самый корень… Ещё, вот, одно… Не надо больше мне рассказывать всякие глупости и гадости о Данилыче! Не надо! По-дружески тебя прошу, адмирал! У меня на «Александре» имеется доверенный человек, на днях получу весточку от него. Вот, тогда-то я и узнаю, чего ожидать – в дальнейшем…
