— А ты слышал, что Путята снова дружину древлянскую собрал?
— Слышал, — кивнул Красун. — Только мне ратное дело не в радость. Силой Даждьбоже не обидел, только отваги воинской не дал. Так что прости, княжич, но я здесь, на заимке, останусь. Мне со зверьем сподручней.
— Как знаешь, — сказал я ему. — Только все одно — рад я тебя повидать.
Красун пришел ко мне после захода солнца. Как раз Ольга с сыном да Свенельд со своими отроками пировать сели. А мы с конями управлялись. Вычистили их, корму задали. Потниками укрыли, чтоб не застудились ночью ненароком.
Свенельд-то, когда своего жеребца в конюшню заводил, на меня покосился.
— Что, Добрынка, — говорит, — радостно тебе за стенами киевскими оказаться?
Я только плечами пожал. А он мне повод на руки кинул и сказал:
— Скажи спасибо княгине. Это она велела тебя на простор ненадолго выпустить. Боится, что в Киеве ты совсем зачахнешь. Смотри мне, — похлопал он жеребца по шее, — если что, головой мне за коня ответишь. — И ушел.
Я коня в стойло завел, тут и Красун заглянул.
Мы сидели у горящей печи давно. Уже и хозяева после пира заснули, и холопы на покой отправились. И конюхи мои на сене захрапели. А нам все не спалось. О былом вспоминалось: как в послухах ходили, как отец нас на стогне бороться заставлял, как Жарох-змееныш меня на Посвящении отравить хотел…
Только о грядущем у нас помечтать не получилось. Видно, у каждого своя дорога. У Красуна — своя, у меня — своя. Так уж Доля с Недолей захотели…
— А про Ивица ты ничего не знаешь? — спросил я его.
— Они с отцом в Нов-город подались, — ответил Красун и зевнул. — Такие оружейники везде в почете. Так что не пропадут.
— Может, и про Любаву слышал? — наконец задал я ему вопрос, который меня мучил все это время.
— Вот про зазнобу твою, — покачал он головой, — я ничего не ведаю. Может, она с родичами схоронилась? Ведь Микулино подворье далеко от Коростеня. Могли варяги и мимо пройти.
— Да, боюсь, что не прошли. Свенельд дорогу на их подворье знает.
— Так ты бы у него и спросил, — сказал Красун и снова зевнул, да сладко так.
— Если бы что дурное случилось, он бы сам первым рассказал. А спрашивать у него не хочу. Зачем мне ему в руки лишнее против себя же давать?
— Это правильно, — Красун кочергу в сторонку отложил, встал, потянулся. — Ладно, Добрыня, — говорит, — пойду я, посплю малость. Завтра гон. Мне весь день по сугробам бегать.
— Иди, — я ему. — Надеюсь, еще свидимся.
28 ноября 947 г.
Комок мягкого снега сорвался с еловой лапы и упал на землю.
Я вздрогнул.
— Напугал, зараза, — выругался тихонько и побрел вперед.
Временами зарываясь по колено в снег, осторожно перебираясь через поваленные деревья, прорываясь через заросли дикой малины, я уходил все дальше и дальше.
Замерз так, что пальцы на руках отказывались слушаться. Заледенели. Сколько я ни дул на них — не помогало. С ногами было еще хуже. Я их почти не чувствовал, но упрямо продолжал идти по заиндевевшей чаще.
На три шага вдох, на один — выдох… и снова вдох… выдох…
А погоня все ближе. Все громче раздается рев охотничьих рогов. Уже слышен собачий лай. Звонко в замороженном бору трещат ветки — всадники пробиваются сквозь бурелом.
И эти жуткие звуки заставляют быстрее переставлять ноги. Спешить, несмотря на холод и усталость. Бежать, точно затравленный волк. Забыть обо всем. Подавить в себе все чувства, кроме одного — страха. Он у меня сейчас в помощниках. Подгоняет. Не дает расслабиться. Сдаться на милость загонщиков. Дескать, вот он я, хоть режьте, хоть ешьте! Захотел сбежать, да не сподобился.
Силенок не хватило.
Кишка тонка оказалась.
Врешь!
Сам себе врешь и не морщишься. Хватит силенок. И страха хватит, чтоб оторваться от охотников.
Не дичина я, не зверь лесной, а значит, смогу уйти. Смогу на волю вырваться…
На три шага вдох… на один — выдох…
И не знал я тогда, что зря спешу. Не за мной погоня. Что меня еще не хватились. Что все забыли обо мне. Просто следопыты подняли с лежки стадо оленей. Огромного быка и трех важенок.
Взметнулось стадо. Уходит от людей. Только вот незадача — пошли олени в ту же сторону, что и я. Оттого и слышал я за своей спиной охотников. И бежал, бежал без оглядки.
Зачем бежал?
Не знаю.
До сих пор понять не могу, как же я на такое решился? Думаю, что внезапная свобода мне голову вскружила. Одурманила. К безумству подтолкнула. Только безумный мог ни с того ни с сего рвануть в чащобу, не разбирая дороги. А я рванул.
Подвернулся случай, и ноги сами понесли. Словно неведомая волна меня подхватила.
В себя пришел, лишь когда о валежник споткнулся да в сугроб угодил. Очнулся. Напугался. Только понял, что назад не вернусь. Не хочу обратно холопом становиться. На волю хочу.
На волю!
— Ничего, — шепчу себе упрямо, — вот речушку эту перешагну, со следа загонщиков собью. А там уж легче будет. В землю Древлянскую уйду. Путяту отыщу. Войско соберу. Отобьем батюшку. Из замка Любичского его высвободим. Потом Малушу из полона возвернем. Еще посмотрим, на чьей стороне Правь окажется.
А речушка быстрая. Омутами и водоворотами со стужей борется. Хоть и схватил ее мороз, да не слишком крепко. Ледок под ногами тонкий. Трещит. Вот-вот проломится. Но Даждьбог защитил. Провалиться не дал.
Выбрался я на берег. Дух перевел. Ладонь о ладонь потер. Только шаг сделал — за спиной треск страшенный раздался. Оглянулся я, и отлегло от сердца. Не люди это — важенка. Видно, пугнули ее охотники, вот она в бега и пустилась. Только в этом лесу каждый сам за себя, как может, так и спасается.
Не стал я время терять, дальше пошел. А важенка речушку перемахнула, рядом со мной проскочила и дальше в чащу побежала.
— Эх, Рожаницына дочь [12], — посмотрел я ей с завистью вслед, — мне бы твои ноги.
Договорить не успел, как за спиной снова треск раздался. И голос человеческий:
— Здесь она прошла! Вон и сход к реке свежий!
Вот от этой напасти поберечься стоило. Упал я за ель поваленную, ни жив ни мертв. Только сердце заячьим хвостом в груди трепыхается. Догнали все-таки. Выследили. Но живым я им все одно не дамся. Костьми лягу, но в Киев обратно не пойду.
Выглянул я тихонечко. Вижу, всадники на лед спускаются. Двое всего. Присмотрелся — так это же Ольга. И Красун с нею. Вот молодец! Решился-таки. И княгиню за собой заманил. Слышу, как кричит он ей:
— А важенка жирная! Не успела еще наголодаться! Мы ее на том берегу нагоним!
Я уже подниматься из-за елки начал, хотел ему рукой помахать — давай, мол, сюда и варяжку прихвати, она нам теперь сгодится. Да не успел.
