Женя задумчиво смотрит в даль, обмахивая лицо платком. Я прилегла к ней на колени. Сидоренко лежит, опершись на локоть, и жует стебелек травы.
Я все думаю о странном совпадении и, желая разогнать эти мысли, сажусь и обиженным тоном говорю:
– Какой вы сегодня неинтересный собеседник, Виктор Петрович! Прочтите хоть стихи или спойте романс.
– Я не могу так сразу! Женя Львовна, о чем вы думаете?
Женя вздрагивает:
– Так, ни о чем!.. А впрочем, чего же я стесняюсь? О «нем». Знаете, о «нем» в кавычках, как говорит Виктор Петрович.
– Ого! – восклицает Сидоренко, – у Жени Львовны есть «он»!
– То-то и дело что нет, – с таким огорчением произносит Женя, что мы смеемся.
– Ну, Женя Львовна, я три недели пою романсы, читаю стихотворения, спас трех котят из воды, подарил вам мандолину и семена американской картошки, ем тянушки вашего приготовления без единой гримасы – имею я наконец право попасть в кавычки? – произносит с пафосом Сидоренко.
– Э, нет, Виктор Петрович! – отвечает Женя серьезно.
– Отчего?
– Я вас очень люблю, да не влюблюсь, – трясет она головкой.
– Но почему же?
– Потому что вы не мой тип!
– А вы знаете свой тип? – спрашиваю я быстро.
– Конечно!
– И я не подхожу под тип? – с комическим отчаянием спрашивает Сидоренко.
– Нет! Вы русый, а я люблю брюнетов; у вас борода, а я люблю одни усы – большие усы. Вы среднего роста, а я люблю очень высоких. Да и вообще я в вас не влюблюсь.
Сидоренко разводит руками:
– Ну хорошо, ну хорошо. Вы описали нам наружность, а качества-то его душевные?
– Если он будет умный и хороший человек, это очень хорошо.
– Значит, он может быть и дурным, но только с усами! Ай, ай, Женя Львовна, а еще серьезная барышня!
Личико Жени выражает досаду.
– Конечно, я не умею это все хорошенько объяснить, я как-то мало думала обо всем этом. Я даже не очень люблю романы, где много говорится о любви, но мое мнение таково: сначала понравится наружность, может понравиться и некрасивая наружность, и все в ней мило, все нравится, и влюбишься, а потом оказывается – и глуп, и плох! Приходится разлюбить, а это больно. Вот и все. Лучше сказать не умею.
– Правда, Женя Львовна, – вдруг тихо говорит Сидоренко. – Правда! А если этот человек и умен, и хорош, тогда…
– Тогда крышка! – решительно говорит Женя. – Тогда счастье!
– А если мука?
– Не знаю. По-моему, любовь – счастье. Даже несчастная любовь!
Мы все молчим и смотрим на море.
– Ай да Женя Львовна, какую лекцию о любви прочитала! – с немного преувеличенной веселостью говорит Сидоренко.
Крышка?! Ну нет! Ты, милая, чистая девочка, не понимаешь, что есть два сорта любви, и одну из них можно отлично победить, потому что она не дает счастья.
Сидоренко едет в Тифлис через Батум. Мы все, кроме Кати, провожаем его на пароход. Женя чуть не плачет и умоляет не забыть привезти ей чувяки из желтой кожи. Мы надавали ему столько поручений, что составился длиннейший список.
Сидоренко клянется, что приедет через две недели непременно, и умоляет Женю не влюбиться в приказчика из бакалейной лавки.
– Усы у него, как два лисьих хвоста! – уверяет он. – Пропало мое дело.
Сидоренко нервно весел. Пора садиться в фелюгу, но он все медлит и по нескольку раз прощается. Наконец прыгает в лодку и кричит, когда фелюга уже отходит:
– Женя Львовна! Крышка! Мы возвращаемся домой.
– Таточка, – странным голосом говорит Женя, – что это крикнул Виктор Петрович?
– Не знаю, Женюша, про какую-то крышку, – отвечаю я и чуть не падаю назад, так как Андрей наступает сзади мне на платье огромным болотным сапожищем и отрывает целое полотнище.
Марья Васильевна делает ему замечание, а Женя, стараясь мне помочь, говорит сердито:
– Хотя бы извинился, разиня!
Андрей молчит и смотрит на меня исподлобья.
– Извинись перед Татьяной Александровной, – говорит мать строго.
– Не нахожу нужным! – вдруг выпаливает он.
– Ты с ума сошел?
– Нисколько! Распустят хвосты с балаболками, а потом…
– Замолчи и ступай домой! – бледнеет Марья Васильевна.
Я смеюсь и шучу, стараясь сгладить этот инцидент, но Марья Васильевна страшно взволновалась.
Идя домой, она жалуется мне, что запустила воспитание сына. В С. нет гимназии, и она видит его дома только на каникулах. Я стараюсь успокоить ее, доказывая, что все мальчики в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет большей частью грубы, считая это молодечеством.
А скучно без Сидоренки – славный он малый!
Сегодня вечером написали с Женей ему письмо, то есть писала я, а Женя делала приписки и ставила бесчисленное количество восклицательных знаков. Письмо вышло большое, забавное. Ждем его приезда с нетерпением.
Этот мальчишка делается невозможным. Я его до сих пор не замечала, а теперь он постоянно впутывается в разговор и говорит мне дерзости. Я упорно стараюсь не реагировать на его выходки и тотчас прекращаю разговоры.
Марья Васильевна то бледнеет, то краснеет, Женя злится, а у Кати ходят скулы: она страдает, она видит, что такую же несправедливость по отношению ко мне делает другой человек, и ей стыдно и за него, и за себя – она слишком справедлива.
Женя что-то шьет, я кончаю этюд. Жарко. Мы молчим уже несколько минут.
– Таточка, вы очень любите Илью?
– Что это вам пришло в голову? Конечно, очень люблю! – я смотрю на нее с удивлением.
– Больше всего на свете?
– Больше всего. Зачем вы меня спрашиваете?
– Вот я прочла в одной из старых книжек какого-то журнала переводной рассказ, кончающийся вопросом… По поводу этого рассказа в Америке была даже анкета… Постойте, я вам его расскажу. Жил-был один царь, а у царя дочь. Эта дочь полюбила какого-то простого человека… Ужасно, ужасно полюбила… Царь, узнав про это, рассердился и хотел казнить его. Принцесса плакала, умоляла отца, и он решил так: в цирке на арене устроят две двери – за одной будет тигр. Страшный. Голодный. А за другой женщина, – Женя опустила шитье на колени. – Женщина будет прекрасна, так прекрасна, ну, одним словом, гораздо красивее принцессы. Любимого ею человека выведут на арену, и он должен открыть наугад одну из дверей… Откроет дверь с тигром – тут ему и смерть, конечно, а если другую дверь, то скрывающуюся за ней женщину дадут ему в жены, дадут много денег и отправят на корабле в далекую прекрасную страну…
Женя сложила руки и смотрела вдаль своими ясными глазами, так похожими на глаза Ильи.
– И что же дальше? – спрашиваю я.
– Вот собрались все в цирке, масса народу, и принцесса тут… Выводят этого человека. Ему нужно выбирать. Да, я забыла сказать, что принцесса знала, где тигр и где женщина. Он смотрел на нее умоляющими глазами: помоги, мол, мне! Она то бледнела, то краснела, несколько раз поднимала руку и опускала ее, потом вдруг вскочила и указала дверь! Женя поднялась:
– Что, Тата, было за этой дверью?
Я молчала. Женя была ужасно взволнована.
– Что же вы молчите, Таточка? Отвечайте мне, – в ее голосе была мольба. – Ну если бы вы были на месте принцессы, а на арене стоял Илья?
– Ну конечно, женщина! – говорю я убежденно.
– Да? Ах как хорошо!
– Детка, да чего же вы радуетесь? – изумляюсь я.
– Таточка, милая, я вам расскажу мой роман, простенький, коротенький, но у меня был роман, – смеется она.
– Ну-ну, говорите!
– Да, может быть, неинтересно?
– Полноте, как может быть неинтересна страничка жизни?
– Да это всего полстранички! Я была еще в последнем классе гимназии, приехала из К. сюда на каникулы и познакомилась с одним правоведом. Мать его здесь имеет дачу. Ужасно важная дама. Мы с этим правоведом очень подружились, вместе катались верхом, на лодке… Уж не знаю как, только полюбили друг друга. Однажды он сказал, что любит меня, что на другой год кончит училище, женится на мне, и поцеловал меня… Больше я его не видала.
– И все?
– С романом-то все, а вот что было дальше. На другой день приехала его мать – она такая важная и гордая, чуть не встала передо мной на колени, прося отказать ее сыну… Она говорила, что мы молоды, что мы не пара, я буду чувствовать себя неловко в их кругу. Что он будет стыдиться меня, будет несчастен, что они запутаны в долгах и у него уже есть невеста, красавица, богачка, светская барышня, и что если я действительно люблю ее сына, то для его счастья должна отказаться от него. Я вам все это передаю в грубой форме, но она говорила так мягко, изящно, убедительно, что мне стало ясно, что ему будет лучше, если он женится на той, другой. Я написала ему отказ. Очень я плакала, и все мне казалось, что я мало люблю, потому что отказала ему. Ведь другие женщины убивают даже любимого человека, только бы не отдать его другой.
– Нет, Женя, настоящая, чистая любовь не убивает. Вы действительно его любили. Убивают только тогда, когда нет любви, а одна страсть.
– А разве это не одно и то же?
