да?
— Чем что?
— Чем всегда…
— Ты так говоришь, будто сравниваешь… — чуть обиженно буркнул Глеб. — Может цветы от тайного поклонника?
— Скажешь тоже… Поклонник. Некогда мне по поклонникам бегать. Тем более… — она всё же рискнула взглянуть на него, — у меня есть ты.
Перед Майей лежал всё тот же Глеб: привычный, лохматый, голый и довольный. Никаких следов выжженного трупа. Ничего такого. Она подвинулась к нему ближе, и уткнулась в плечо, пытаясь вспомнить, как он обычно пахнет, но никак не могла сообразить. Эта информация словно исчезла, и сейчас запах Глеба показался чужим, новым. И не было в нём ничего такого особенного, что когда-то забавляло её, заставляя сердце чуть вздрагивать каждый раз, когда они оказывались рядом.
— Надо спать, Май. Завтра на работу как-никак.
— Да… Для игр нужно выбирать другое время, — неожиданно сказала она и прикусила язык.
— Игры? Ты о чем?
— Не знаю… Уже засыпаю. Доброй ночи.
Пустой холст
Я видел, как остывал кофе в чашке, брошенной на столе около плиты, как белеют пустые холсты, расставленные вдоль стен и под окнами, но больше всего меня занимала игра света фонаря, проникающего сквозь полупрозрачные шторы в комнату. Это был не луч света в том самом проклятущем тёмном царстве. Это была крошечная попытка жизни победить смерть. Свет рассеивался тем больше, чем дальше уползал в комнату, по частичке пропадал, исчезал, растворялся… Я мог бы подобрать ещё сотню синонимов, но все они были слишком не такими, какой я видел смерть этого луча. Если бы рядом был Денеб, он снова бы сказал, что я слишком переживаю о том, что с нами стало и слишком часто думаю о том, что будет. Но отпустить мысль о том, что я почти такой же умирающий полупрозрачный луч света, — не мог.
На подоконнике тяжелым грузом лежали наброски иллюстраций к детскому сборнику сказок. Хорошо было бы понять, зачем на самом деле я ввязался в это дело. Майя. Я заприметил её давно, на каком-то благотворительном мероприятии. Она слишком добрая и отзывчивая, люди такими не бывают, хоть сиё утверждение и противоречит существованию этой девушки. Именно такая, почти незамутненная и открытая душа мне и была нужна. Достаточно долго я думал, как бы к ней подобраться, расположить к себе: выход нашелся сам собой. Майя — трудоголик, и для неё большое значение имеет волонтёрство. А дальше оставалось навести некоторые справки, побродить по значимым местам и вуаля. Она почти у меня в руках.
Невольно вспомнилось её удивленное и смущенное лицо, когда я позволил себе прикосновение. Майя говорила, что у неё есть парень. Будет интересно с ним посоревноваться. Ради достижения своей цели, я готов пойти даже на некоторые искажения личности этой чудесной девушки. Хуже точно не станет. А может быть, даже будет лучше.
Рука предательски заныла, и я поднялся, чтобы размяться. Покрутил ладонью из стороны в сторону, но стало только хуже.
— Да чтоб тебя…
Противный холодный кофе взбодрил меня, и я, позабыв о боли и о времени на часах, принялся рисовать на первом попавшемся под руку холсте. Белый, совершенно чистый. Девственно-чистый, я бы сказал. Совсем как весеннее поле, или наполненная талой водой река после бурной оттепели. Мне не нужен был привычный набор кистей, я обошёлся одной, которая первой легла в ладонь. И краска тоже была одна единственная, в темноте она казалась тёмно-коричневой, но на самом деле — тёмно-красная. А хотелось бы писать чёрной, как сама ночь.
Из-под моей руки выходил знакомый образ, только контур, который я даже не собирался заливать краской. Эта картина не такая, как все остальные. Обычно я пишу полноценные, многоплановые истории на холстах. Пишу тот мир, который хочу видеть. Но в эти ночные минуты, когда душа тоскливо рвалась неизвестно куда, только эти изящные линии, сливающиеся в прекрасную женскую фигуру, успокаивали меня, возвращали туда, где я есть.
За плавным изгибом нежной тонкой шеи следовали чудесные, точеные плечи и чуть разведенные в стороны руки. Тонкая линия, намекающая на позвоночник, талия… И самое главное — потрясающие крылья, звенящие, искрящиеся, играющие огнём. Сначала я вывел их широкими, крупными мазками, резко смахивая краску вниз, а после — любовно выписал каждое пёрышко. Дышать не хотелось от восхищения силой и красотой. Феникс. Сколько таких картин я уничтожил? Сжёг, как и положено. А потом возродил — нарисовал снова. И буду это делать до тех пор, пока не успокоюсь.
— Ты прекрасна, — шепнул я картине, мимоходом отметив, что за окном стало гораздо светлее, и комнату освещал уже не фонарь.
В дверь тихо постучали. Так делал только Ден. Мой вечный друг, партнёр и товарищ. Моя сущность. И что его принесло в такую рань? Я быстро отставил холст лицом к стене, закинул на его место новый, и добрался до коридора.
— Разбудил? — с порога начал Денеб. Он принёс с собой свежесть февральского утра, напополам с весенней влажностью.
— Я не спал.
— Совсем? — он приподнял бровь и удивленно глянул на меня. Чего удивляется, спрашивается? Будто бы этот факт для него вновинку.
— Совсем. Рисовал, — я выставил вперед перепачканные краской руки.
— Покажешь?
— Испортил.
— Лучше б поспал, честное слово, — Ден бросил куртку на вешалку, скинул обувь и по-хозяйски расположился посреди комнаты на стуле, оседлав его задом наперёд. Никогда не мог терпеть эту его привычку.
— Да какое спать… Сначала иллюстрации продумывал, а потом…
— Вдохновение напало? — хохотнул он, оглядывая комнату в поисках чего-нибудь интересного. Я бы и хотел рассказать ему о своём навязчивом желании рисовать одного и того же Феникса, но что-то останавливало меня из раза в раз.
— Можно и так сказать. Но ни во что хорошее не вылилось. Мне вообще трудно рисовать в это время года.
— Тоскливо, ага.
— Ты чего пришёл-то? — я опустился на пол, схватив пустой холст грязными руками, оставляя неаккуратные отпечатки по краю.
— А… Да так, не спалось. У тебя с рукой что? — Ден пристально смотрел на меня, я чувствовал его взгляд даже спиной. Вот же сущность, знает, чем меня пронять.
— Болит.
— Это я похоже расслабился немного, — буркнул он и встал наконец-то со стула.
— Да ладно. Пройдет.
— Пройти-то пройдёт, но сам факт, — Ден сел рядом со мной и взялся за запястье своими ледяными руками. Боль сразу стала менее ощутимой, от моего друга шло тепло, согревая и его ладони и меня. — Ты бы раньше сказал, Льё.
— Спасибо, Ден, — неловко улыбнулся я.
В такие моменты мне всегда становилось немного не по себе, с самого детства.
