Нет, это не было вырезано только что. Судя по тому, как потемнело дерево, данный акт вандализма состоялся много лет назад — Малколм просто не замечал маленькую картинку прежде, ее и в самом деле непросто было заметить, если не всматриваться. И, конечно, две буквы могли означать вовсе не Джессику и Теда, тем более — не тех самых Джессику и Теда. Это же скамейка в городском парке, мало ли народу здесь бывает… Но настроение Малколма, воспрянувшее было при исчезновении чужака, было вновь испорчено. Сердечки. Какая пошлость. Братья таких глупостей точно не вырезают, ни в честь живых сестер, ни в честь покойных…
— Привет, Джессика, — буркнул он, усаживаясь и пристраивая рядом свою сумку. — Извини, что поздно. Но — сама знаешь, тут торчал какой-то тип. Ты знаешь, кто он такой?
Естественно, он не мог получить никакого ответа, хотя ему очень хотелось услышать «в первый раз его вижу». Но как раз поэтому он не мог счесть, что именно так она и сказала. Это не было вольным полетом фантазии, когда легко представить, что реплики Джессики и в самом деле приходят извне, а не рождаются в его голове; в данном случае получалось, что он навязывает ей ответ, а это было… нечестно. Не по правилам.
Поэтому вопрос так и повис в воздухе, и Малколм, помолчав немного, перешел к более приятной теме.
— Знаешь, я тут по твоей наводке прочитал «Ребекку». Классная книга, мне понравилось. Ты успела дочитать ее до конца?
На этот раз ему легко представился отрицательный ответ, и он воодушевленно принялся пересказывать ей роман, словно заново переживая приключения героев. Когда он закончил, у него пересохло в горле, и он вознаградил себя чаем из термоса и пончиками Подкрепившись, он почувствовал, как по телу разливается приятное тепло, но вместе с ним возвращается и усталость. Посмотрев на озеро и клонящееся к закату солнце, Малколм прикрыл глаза — всего на минуту, как ему показалось…
— …на медицинском.
Малколм встрепенулся и повернул голову на приятный голос, который он не раз уже пытался представить, но который впервые слышал отчетливо.
Джессика сидела рядом, и Малколма это почему-то совершенно не удивило. На ней была та же зеленая университетская футболка, что и на фотографии, и заходящее солнце золотило ее волосы, все так же ниспадавшие на плечи. Вот только лицо ее было совсем не таким жизнерадостным, как на том фото.
— Прости, что ты сказала? — переспросил Малколм.
— Я училась на медицинском факультете. Не психология и не искусства. И не точные науки. Хотя, — она улыбнулась, — мне понравилось, как увлеченно ты рассказывал про самолеты. Наверное, это здорово, создавать новые машины… Хотя я бы никогда не смогла. Черчение и я — вещи несовместимые.
— Сейчас уже не чертят вручную, — поведал Малколм, словно теперь это имело какое-то значение. — Есть специальные программы…
— Да, — кивнула Джессика, — но все равно это не мое.
— Значит, ты хотела стать врачом?
— Еще с детства.
— Знаешь, а вот я бы не смог как раз этого, — усмехнулся Малколм. Ему было самую малость досадно, что между ними обнаружилась такая разница в профессиональных пристрастиях, но он не думал, что это может помешать их общению. — Видишь ли, я… — «слишком брезглив, чтобы возиться со всякой… физиологией», мысленно произнес он, но подумал, что ее может задеть такая формулировка, и постарался подобрать более обтекаемую: — ну, я не то чтобы боюсь вида крови, но не думаю, что выдержал бы практику в анатомичке, — он улыбнулся почти виновато.
— Меня, можно сказать, подтолкнул к этому Тед, — сказала Джессика.
— Тед? — слегка нахмурился Малколм. — Это твой…
— Ну да, мой младший брат, — подтвердила она все-таки лучшее из его предположений. Но уже следующая ее фраза заставила его почувствовать неловкость за свой эгоизм: — Он родился с ДЦП. Ты знаешь, что это такое?
— Детский церебральный паралич.
— Он самый, — невесело кивнула Джессика. — Тед — очень умный и способный мальчик. Но не мог ходить и почти не мог говорить. То есть понять его могли только те, кто привык к его манере речи. А людям несведущим он мог показаться просто слабоумным. И иногда я даже думала… хотя это, конечно, чудовищная мысль… что лучше бы он и в самом деле был слабоумным. Тогда бы он, по крайней мере, не понимал, что с ним что-то не так. А так… все прекрасно понимать и быть бессильным это изменить… это так ужасно. Ужасно несправедливо. Я не понимаю, как люди могут верить в доброго бога после таких вещей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И ты мечтала его вылечить, — кивнул Малколм.
— Не только его. Таких, как он, много… Благополучные люди вообще не представляют, сколько вокруг страданий, пока не столкнутся с ними лично.
«Ну да, — подумал Малколм, — вот и кузина Рика тоже…»
— Джессика, — произнес он вслух, — а как…
Но тут его голос запнулся. Казалось совершенной дикостью спросить у сидящей рядом девушки: «А как это случилось с тобой? Как ты умерла?»
— Что — как? — спросила она, не дождавшись продолжения.
— Как… ты училась? — никакая более умная замена не пришла ему в голову. — На «отлично», наверное?
— Ну, в основном да. Хотя меня тоже, как ты говоришь, поначалу пугала практика в анатомичке. Но на самом деле там нет ничего страшного… Мертвая плоть — это всего лишь мертвая плоть, — Джессика помолчала и, пока Малколм подыскивал новый вопрос, который увел бы беседу подальше от темы смерти, вдруг добавила: — Ей совсем не больно, когда ее режут.
И в этой фразе столь явственно чувствовался личный опыт, что Малколм ощутил, как его пробирает ледяной озноб. Девушка, сидевшая рядом с ним, по-прежнему выглядела совершенно живой (может быть, даже более живой и естественной, чем ее размалеванные косметикой сверстницы) и ничуть не походила на труп или привидение — но именно в этот момент Малколм окончательно осознал: она мертва, знает, что умерла, и помнит, как это было.
— Наверное, это даже хорошо, что я так и не стала врачом, — сказала вдруг Джессика.
— П-почему? — выдавил из себя Малколм, борясь со сковывающим его могильным холодом.
— Потому что врач обязан помогать всякому, кто нуждается в помощи, кем бы он ни был, — ответила она. — А это неправильно. Этого заслуживают не все люди. Отнюдь не все.
Она повернулась и посмотрела в глаза Малколму горьким и в то же время пристальным и требовательным взглядом. И от этого взгляда он вновь почувствовал острую, щемящую жалость, как в тот миг, когда впервые увидел ее фотографию на спинке скамейки. «Кто обидел тебя, Джессика? — хотелось воскликнуть ему. — Скажи мне, и я найду этих тварей!» Но его тело закоченело настолько, что даже губы, казалось, смерзлись, не позволяя открыть рот. Он сделал отчаянное усилие, пытаясь их разлепить — и провалился в темноту.
Точнее, не провалился. Наоборот — вынырнул. Он сидел на скамейке, погруженной во мрак, шея и плечи затекли, и ему действительно было чертовски холодно. Преодолевая боль в шее, он поднял голову и различил во тьме призрачную гладь озера, отражавшую редкие звезды.
Никаких иных источников света — ни фонарей парка, ни огней города на другом берегу — видно не было, словно человечество сгинуло в этом мраке, и он остался последним живым человеком на Земле…
Сон. Все это был всего лишь сон. Он заснул на скамейке и продрых тут до… который все-таки час? Негнущимися от холода пальцами Малколм вытащил мобильник, едва не выронив его на траву, и ткнул первую попавшуюся кнопку. Это надо же, почти полночь…
Стуча зубами, он кое-как натянул через голову свитер, затем попрыгал, разминая конечности и стараясь согреться. Затем, сунув руки в лямки заплечной сумки, быстро пошел в сторону аллеи.
Там было совершенно темно — темнее, чем возле озера. Фонари в этот поздний час уже были погашены — официально парк ночью закрывался, и Малколм с беспокойством подумал, что не хватало сейчас только нарваться на какого-нибудь совершающего обход патрульного.
Впрочем, если он услышит мотор, заметит фары машины или свет фонаря, то просто сойдет с дороги и спрячется среди деревьев — вряд ли патрульный его заметит… Эти деревья, еще более темные, чем мрак прямо по курсу, едва угадывались по бокам аллеи — но все же позволяли держаться посередине асфальта и не сбиваться с дороги. Время от времени из зарослей доносился шорох, но Малколм не вздрагивал испуганно, понимая, что это какая-то мелкая ночная живность, а вовсе не прячущиеся в засаде маньяки. Мысль о маньяках, впрочем, заставила Малколма вновь задуматься об обстоятельствах смерти Джессики. «Не все люди заслуживают помощи…» Что, если это был не несчастный случай, а убийство?! Может быть, даже в этом парке, где она, по всей видимости, любила бывать… Малколм почувствовал, как сжимаются его кулаки. Мысль о том, что Джессика не просто погибла, что она могла стать жертвой насилия, была особенно нестерпима.
