Везин задумчиво улыбался, вспоминая про то, как стал подмечать все эти вещи. Кроме него в гостинице не проживало ни одного туриста, но ему на память приходила пара престарелых мужчин, также остановившихся в этом месте и обедавших вместе с ним, и он вспоминал, сколь нелепо и странно они заходили в столовую. Поначалу они на секунду задерживались в дверях, а по окончании этой беглой рекогносцировки наконец входили, передвигаясь, как и официант, как-то бочком, держась поближе к стенам, словно не определившись, какой столик им все же хотелось занять; в самую последнюю секунду они совершали короткую пробежку к облюбованному им месту. И снова ему в голову приходила мысль о кошачьих повадках.
Были и другие мелкие инциденты, которые также производили на него впечатление неотъемлемой части этого странного, безмятежного городка со всей его приглушенной, неявной жизнью. Например, его крайне обескураживало то, с какой непостижимой быстротой люди то появлялись непонятно откуда, то столь же стремительно растворялись в пространстве. Он понимал, что все это, конечно, могло иметь под собой самые естественные причины, и все же не вполне представлял себе, каким образом городские улицы поглощали их тела, после чего мгновенно «выстреливали» обратно, хотя поблизости не было видно ни дверей, ни каких-то иных входов, которые помогли бы уяснить суть происходящего.
Как-то он решил пойти следом за двумя престарелыми женщинами, которые, как ему показалось, наблюдали за ним на улице — это было неподалеку от гостиницы, — и он увидел, как они в нескольких метрах от него свернули за угол. Когда же он, следуя едва ли не по пятам за ними, повторил их маневр, то увидел лишь пустынную улицу, на которой не было ни единой живой души. Единственное место, где они могли бы укрыться от него, было крыльцо дома, находившееся не менее, чем метрах в пятнадцати от угла, однако даже тренированный спортсмен не смог бы столь стремительно добраться до него.
Точно таким же внезапным образом люди возникали словно из ничего, когда он ни коим образом не ожидал этого. Однажды до него донеслись звуки какой-то ссоры или даже драки, происходившей за невысокой стеной. Он поспешил выяснить, в чем там дело, однако увидел лишь группу горластых девушек или женщин, увлеченно обсуждавших что-то друг с другом, и как только его голова появилась поверх стены, шум сразу же умолк — все перешли на свойственный жителям города приглушенный шепот. Несколько секунд в упор разглядывая его, они как-то разом подобрались, после чего быстро и одновременно крадучись юркнули в выходившие во двор двери домов и сараев. Он подметил, что в голосах их звучали похожие, странно-похожие интонации, походившие на рычание дерущихся животных, возможно даже кошек.
И все же общий настрой города продолжал ускользать от него, оставался неуловимым, переменчивым, отгороженным от всего остального мира, и в то же время наполненный напряженной, настоящей жизнью; и поскольку сейчас он также являлся составной частью этой самой жизни, подобная утайка озадачивала и раздражала, более того, начинала пугать его.
Из тумана, который начал медленно окутывать его чувства, постепенно стала возникать мысль о том, что жители города ожидают, когда он по-настоящему раскроет себя, займет более четкую и конкретную позицию, сделает то или сделает это, и когда это произойдет, они, в свою очередь, они каким-то образом отреагируют на его действие — примут или отвергнут его. И все же до него никак не доходило, какого именно решения они от него ждали.
Пару раз он осознанно шел за какой-нибудь группой людей, намереваясь по возможности разобраться, для чего они собрались, но те всякий раз довольно скоро обнаруживали его присутствие и немедленно расходились — каждый шел дальше своей дорогой. Все оставалось практически неизменным: ему никак не удавалось установить круг их подлинных интересов. Собор всегда пустовал; старая церковь Святого Мартина, располагавшаяся на другом конце города, также никем и никогда не посещалась. И покупки свои эти люди делали отнюдь не потому, что им хотелось что-то купить, а просто потому, что так полагалось поступать. В лавки они практически не заходили, ларьки огибали стороной, в кафе не заглядывали. Но улицы были неизменно заполнены деловито снующими людьми.
Этого просто не может быть, говорил он себе и сам же посмеивался над тем, что ему в голову вообще могла прийти подобная нелепая мысль. Ведь не может же быть так, чтобы его окружали люди-призраки, у которых лишь ночью начинается настоящая жизнь, и добровольно они выходят наружу лишь после захода солнца? Разве возможно такое, чтобы в дневное время они накидывали на себя маску бодрого притворства, тогда как подлинная их активность начиналась лишь с наступлением темноты? А может, у них души ночных существ, и весь этот благодатный городок находится в руках — лапах кошек?
Столь причудливая мысль потрясла его, словно ударила током; он даже невольно съежился, почувствовав приступ страха. И хотя он продолжал изредка посмеиваться над подобными мыслями, сознание его постепенно начинало испытывать нечто большее, нежели обычную неловкость, приходить к выводу, что неведомые ему силы все чаще подергивают, а то и просто тащат его за тысячи невидимых нитей, привязанных к самой сердцевине его естества. В душе его начинало медленно шевелиться нечто такое, что располагалось бесконечно далеко от его обычной повседневной жизни, что дремало на протяжении долгих лет — и тут же он ощущал, как к сердцу и мозгу его несутся едва заметные, стремительные сигналы, скоротечные импульсы, порождавшие причудливые мысли и даже воплощавшиеся в отдельные незначительные поступки. У него было такое ощущение, что ставкой в этом состязании с неведомыми силами является нечто жизненно важное, как для его тела, так и для всей души.
Всякий раз, когда он вскоре после захода солнца возвращался в гостиницу, Везин замечал фигуры горожан, робко крадущихся от дверей своих магазинов, бредущих по улицам в обоих направлениях и огибающих углы домов, и неизменно при его приближении беззвучно, как тени растворявшихся в наплывавших сумерках. Когда же двери гостиницы ровно в десять часов наглухо запирались, у него, естественно, полностью пропадала любая возможность посмотреть, как выглядит город в ночное время, хотя мысль об этом постоянно будоражила его сознание.
«…из-за их спячки, и из-за их кошек», — эти слова теперь все более часто звенели у него в ушах, хотя за ними по-прежнему не просматривалось никакого доступного ему смысла.
Более того, некая сила заставляла его ночью спать мертвецким сном.
III
Случилось это, кажется, на пятый день его пребывания в городе — хотя в этой части его рассказ иногда допускал некоторые отклонения, — когда он наконец сделал открытие, вселившее в его сердце еще большую тревогу, едва ли не подведя его к грани резкого психического надлома. Прежде он уже замечал, что под воздействием окружающей обстановки в его характере уже начали происходить некоторые незначительные изменения, отчасти изменившие кое-какие его привычки, хотя некоторое время он упорно старался отрицать их существование. На сей же раз произошло нечто такое, что застало его врасплох и нельзя было с небрежной легкостью отвергнуть.
Даже в лучшие свои годы Везин не отличался особой активностью, предпочитая занимать позицию скорее пассивного, во многом безразличного созерцателя, хотя, когда обстоятельства того требовали, был способен также на решительные, энергичные, а подчас и весьма жесткие действия. И то открытие, которое он сейчас сделал, и которое столь сильно потрясло его, в сущности было не таким уж сложным для понимания и заключалось в том, что его внутренняя энергия, сила постепенно, но неуклонно убывала, явно превращаясь в ничто. Он внезапно обнаружил, что почти не в состоянии принять какое-либо решение. Именно на пятые сутки он впервые обратил внимание на то обстоятельство, что уже довольно долго живет в этом городе, тогда как по ряду причин, сущность которых до сих пор продолжала оставаться не вполне понятной ему, гораздо благоразумнее и безопаснее было бы как можно скорее уехать отсюда.
Но он понимал, что не может уехать!
Подобное состояние трудно выразить словами, а потому он скорее жестами и мимикой передал доктору Силянсу ту степень собственного бессилия, которую испытал в тот момент. Как он сам сказал, все это подглядывание и присматривание словно обвило его ноги невидимой сетью, недоступными взору путами, которые не позволяли ему свободно передвигаться и исключали возможность побега. Он чувствовал себя подобно мухе, угодившей в хитроумно сплетенную паутину; он был пленен и лишен возможности к бегству и спасению.
Это было поистине гнетущее открытие. Воля его словно погрузилась в пучину оцепенения, и он постепенно утратил всякую способность принимать решения. Одна лишь мысль о каком-то энергичном действии — нацеленном, разумеется, на побег, — вызывала у него состояние панического ужаса. Все течения его жизни словно повернули вспять, устремившись внутрь него самого, пытаясь вынести на поверхность нечто такое, что лежало захороненным на недосягаемой глубине, заставляя его вспомнить нечто давно забытое. Ему казалось, что где-то в пучине его естества распахнулось окно, через которое он увидел совершенно новый мир, но тот, как ни странно, отнюдь не показался ему абсолютно незнакомым. За окном же в его воображении виделся диковинный занавес, и когда он также взмыл вверх, взор его смог устремиться дальше и наконец постичь отдельные детали тайной жизни этих необыкновенных людей.
