– Достойная беседа… Дочь моя, а чем это столь вкусным пахнет в нашем доме? Запах собрал всех бездомных собак у нашего дувала. Я даже испугался, что они ворвутся в дом вместе со мной!
– Опять ты шутишь надо мной, добрый мой отец! Пахнет плов. И он ни чуточки не подгорел… Так что собаки сегодня останутся голодными, – привычно отшутилась Мариам.
Мужчины тем временем преломили лепешку и завели долгий разговор о том, мудро ли доверять долговым распискам, кои все чаще стали появляться на базаре.
«Ну вот, – довольно подумала девушка, – теперь они не будут мне мешать думать о том, что нам с Амаль предстоит совершить завтра».
Макама шестая
Амаль же пребывала в более чем смятенном состоянии духа. Ибо жених Мариам оказался действительно и высок, и красив, и умен.
– Ах, – вновь вздохнула девушка, вспомнив взгляд Нур-ад-Дина, – а как прекрасны его глаза!..
Перед ней лежала толстая книга, которую как-то днем, когда отца не было дома, ей дала матушка, добрая Маймуна. (О, как бы удивилась эта самая Маймуна, узнав, как дочь мысленно называет ее!) То был воистину колдовской учебник, учебник по магии… Вернее, по самым ее начаткам. Ибо Маймуна и хотела вырастить дочь волшебницей, и опасалась этого. О да, она понимала, что девочка все равно, раньше или позже, ощутит свою колдовскую силу и все то, что дали ей родители при рождении. Но опасалась, что усиленные занятия Амаль привнесут немало беспокойств в их такую спокойную и устоявшуюся жизнь. О, это удивительно, но факт – даже детям магического народа иногда так сладок покой!
И вот сейчас Амаль тщетно пыталась преодолеть следующую страницу. И как она ни тщилась понять, что значит «трансмутация внутреннего в человеческом существе сопоставима с трансмутацией первичных элементов, составляющих все мироздание», у нее ничего не получалось.
Более того, сейчас она не понимала, как ей удалось преодолеть первые три урока. Говоря по чести, мысли Амаль теперь были заняты вовсе не магией. Вернее, не магией из учебника. Ибо она вспоминала совсем другую магию. Магию человеческого общения, магию слов Нур-ад-Дина, магию его бархатного взгляда, кажется, говорящего все, что только желает услышать женщина.
Вновь и вновь девушка вспоминала и слова, которые говорил Нур-ад-Дин. Возвращаясь мысленно к каждому из них, она находила новый, все более манящий, все более радующий смысл.
«Я спросила, был ли хорош его день. Ибо так велит обычай. Но его слова… О, они были воистину волшебны. Ибо он сразу запомнил мое имя.
«О Амаль, – ответил он, прекраснейший. – День мой был неплох. Торговля идет неторопливо. А большего требовать не следует. Хорош ли был твой день, красавица?»
И тогда он назвал меня красавицей! Но побоялся, что рядом Мариам, что она может обидеться на него или на меня. Или на нас обоих…
И тогда я, опустив глаза, ответила: «Благодарю тебя, уважаемый. Я сегодня успела лишь помочь матушке, и истолочь зерно, и убраться в доме, и… и, конечно, поболтать с Мариам».
Но что же еще, кроме правды, я могла бы ему поведать? Просто честно рассказала, что сделала с утра, хотя не успела даже вспомнить, о чем мы беседовали с его подружкой. Но как он взглянул на меня в ответ! Столь теплый, мягкий, обволакивающий взгляд. И сколь прекрасные глаза… А потом, когда он был уже не в силах любоваться моей красотой, он отвел взгляд и спросил, стараясь не выдать своего волнения: «О чем же ты, уважаемая, болтала с моей невестой?»
Должно быть, вспомнив о том, что у него есть невеста, он пытался усмирить собственные желания. Но, конечно, не смог этого сделать – ибо глаза его куда яснее слов рассказывали о его истинных желаниях. А мне тогда пришлось ответить, чтобы не выдать своего волнения, вот так: «Как всегда, о женихах… Вернее, о ее женихе! О тебе, прекрасный как сон Нур-ад-Дин!»
Хотя более всего я хотела бы, чтобы мы с Мариам беседовали о моем женихе… О тебе, удивительный, желанный… Конечно, ты удивился. Столь сильно, что переспросил: «Обо мне?»
И мне вновь пришлось прийти к тебе на помощь. Я улыбнулась и ответила: «Ну конечно, о тебе! Ведь у меня же жениха нет… Вот я и укоряла Мариам, что она до сих пор скрывала от меня такого умного, достойного и уважаемого человека как ты, Нур-ад-Дин!»
Но как же еще я могла показать тебе, что совершенно свободна? Что моя душа открыта для любви, а мое сердце жаждет ее более всего на свете? Ты улыбнулся, и я подумала, что лишь о таком женихе, как ты я мечтала всю свою жизнь.
Должно быть, ты понял мои слова, ибо, улыбнувшись в ответ, сказал: «Не печалься, прекраснейшая! И у тебя появится жених, поверь мне. Он будет видеть лишь тебя, любоваться твоими глазами, наслаждаться твоим голосом, твоей грацией!»
И тогда я поняла, что ты, ты сам готов любоваться моими глазами, и без устали слушать мой голос, и наслаждаться каждым моим движением. А я подумала, что была бы счастлива, если бы это был ты! Но недостойно девушки, имеющей гордость, сразу бросаться в объятия мужчины, услышав такое. И потому я ответила: «Надеюсь, что я смогу побаловать своего жениха не только голосом или походкой, уважаемый… Ведь я еще и стряпаю недурно… И шью!»
Должно быть, ты меня понял правильно, ибо твой ответ был ответом настоящего мужчины. Ты, думаю, хотел мне сказать, что и сам мечтаешь стать моим женихом. Ибо твои слова утверждали это яснее ясного: «О, – блеснув глазами, ответил ты, – твои многочисленные таланты сделают любого юношу воистину счастливейшим из смертных!»
И тут я увидела, что ты все понял! Ты не просто понял, ты увидел, насколько я лучше всех вокруг, и насколько хорошей женой я стану в будущем…»
Неизвестно, куда бы мечты завели Амаль, но в этот миг она услышала громкий голос отца. О, это более походило на крик, чем на разговор на повышенных тонах.
– Неужели матушка опять летала по дому? – пробормотала Амаль. А ведь именно она всегда мирила отца и матушку, ибо именно ей была откровенно неприятна грозовая сумрачность молчания Дахнаша и холодная, словно снег в горах, замкнутость матери.
Девушка распахнула двери и выбежала вон. О да, все было именно так, как она и предполагала. Почти так. Ибо, стоя посреди обширного двора, Дахнаш отчитывал ни в чем не повинный казан, который пытался вымыться в крошечном ручейке.
– Ну что за безумные затеи? Неужели так трудно наклониться и вымыть посуду как все женщины? Почему каждый раз я вхожу в дом с опаской? Почему должен ожидать, что утварь будет кормить меня вкусным ужином, а кровать нежить успокаивающими прикосновениями? Почему великолепная, воистину наилучшая из всех женщин, моя жена, не может этого сделать сама?
– Потому, батюшка, что матушка пытается зашить твои шаровары, которые ты разорвал вчера вечером, пытаясь влезть на дувал.
